Forget-me-not

Осень прошла незаметно. Также незаметно, как оттенок листьев на деревьях перетёк в ярко-золотой, хлопковые футболки сменились на пушистые свитеры и тёплые кофты. День стал короче, воздух — холоднее, а солнце — меньше, с каждым днём всё сильнее ленясь подниматься из-за горизонта. Небо к вечеру покрывалось одеялом из серых туч, и становилось темно, словно кто-то застилал свет плотной тканью. В один из последних тёплых дней они собрали большой букет из листьев, окрашенных оттенками осени. Он до сих пор стоял в небольшой вазе на окне, аккуратно высушенный меж страниц старых книг, сияя алым, янтарным и огненно-рыжим. Самым интересным из них Уитли казался большой оранжевый с оттенком красного по краям лист, чем-то похожий на ладонь с расставленными пальцами. Челл назвала его «клён». Уитли заметил, что довольно часто стукался очками о переносицу Челл, когда предпринимал попытки её поцеловать. Ну, не то, чтобы это была его вина — он просто не знал, как правильно целоваться, чтобы этого не случалось, но надо отдать ему должное — он старался! Однако, сегодня ему не везло. Каким-то образом умудряясь мёрзнуть даже в свитере и под одеялом, он сцепил пальцы рук вокруг чашки горячего молока. Положив голову на его плечо, Челл читала ему книгу, а ему было стыдно за то, что он уже совсем не понимал, что там происходит, потому что он ещё десять минут назад отвлёкся на тихие, но твёрдые ноты её голоса и волны её тёмных волос, вьющихся между его пальцев. Ситуация стала только хуже, когда вместо того, чтобы подумать про себя «ты такая красивая» он случайно выпалил это вслух. Вчера Уитли перелистывал старый блокнот с вышитыми цветами земляники на тканевой обложке. Он начал довольно хорошо разбираться в цветах — ботаника была одним из немногих занятий, которыми он мог заниматься, не опасаясь перевернуть при этом всю планету. Пожелтевшие страницы, совсем недавно пустые, теперь были заполнены разными цветами, листьями и травами, а рядом с ними на каждой странице аккуратно настолько, насколько вообще позволял его почерк, выведены названия мест, где он их нашёл, а иногда и имена самих растений. С наступлением осени работа над блокнотом немного замедлилась, а с декабря и вовсе остановилась. Но он не грустил (только если совсем немножко), потому что несмотря ни на что, эти страницы излучали тепло ушедшего лета, напоминая о тёплых вечерах и кружащих голову запахах, которые он вдыхал, принося домой букеты из земляники, чёрной смородины, ромашки, подорожника и белого клевера. Гаррет не разделял увлечение Уитли растениями, и тот в целом не понимал, почему, пока между ними не состоялся небольшой диалог. — Смотри, что у меня есть, — с гордостью сказал Уитли и развернул сверток, чтобы показать букетик маленьких голубых цветов, собранных им во время прогулки по полю. — Не знаю, как называются, но очень хорошие, говорю как знаток. Кстати, хоть ты знаешь, как они называются? — Незабудки, — подсказал Гаррет. Он уже давно успел привыкнуть к причудам Уитли, поэтому ничему не удивлялся. Немного подумав, он добавил: — Вроде как. Симпатичные. Это для Челл? — Нет, — все так же гордо ответил Уитли, заворачивая цветы обратно. — Для блокнота. Я их записываю. Но идея неплохая, соглашусь, правда я не знаю, какие ей дарить, она никогда мне не говорила… А спросить — значит испортить сюрприз. Или можно как-нибудь ненавязчиво подвести, типа: «вот, я тут подумал про цветы, а точнее про то, какие мне нравятся больше всего…», нет, какая-то ерундистика получается. А ты бы что посоветовал? — Не знаю, я здесь не помощник, — тот честно пожал плечами. — Не разбираюсь я в них. Уитли удивлённо раскрыл рот, всем своим видом показывая, сколь трудно ему поверить в эту очевидную истину, которую только что выдал его друг, а затем сделал неопределённый жест рукой в его сторону. — Серьёзно? Почему? — Ну не знаю… не по-мужски как-то… — Гаррет задумчиво почесал затылок. — В смысле «не по мужски».? После этого новоприобретённого знания Уитли слегка расстроился, но цветы от этого любить не перестал. Зато перестал хвастаться Челл новыми элементами своей коллекции, которые он находил, и конечно же, это не осталось незамеченным. — Почему ты перестал мне показывать цветы? — как-то раз будто бы невзначай спросила она, и он чуть не поперхнулся шарлоткой, которую старательно пережёвывал. — Ну… в общем, я подумал… — промямлил он, всё ещё не дожевав. — Скучное это занятие. Неинтересное. Лучше чем-нибудь поумнее займусь. Например, чтением. Или техникой. Врать Уитли умел ровно столько же, сколько и целоваться, не снимая очки. Челл вдруг отвлеклась от посуды и посмотрела на него полуизумлённым взглядом. — Почему? Кто тебе такое сказал? — её голос на этот раз прозвучал настолько серьёзно, что он снова чуть не поперхнулся. И на этот раз решил всё-таки дожевать до конца, прежде чем говорить. — Да… да никто, в принципе… просто, наверное это глупо немного, то что я этим увлекаюсь… тебе не кажется? Сам Уитли, конечно же, так не считал — только если совсем немного, — но был более чем уверен, что так считает Челл. — Это не глупо, — возразила Челл, покачав головой. И эти три слова прозвучали так категорично, что у него даже мысли не было поспорить с ней. Ну… человеку свойственно ошибаться. Особенно, когда этот человек — Уитли. После этого он подумал ещё с две секунды, и решил, что если Челл правда считала его увлечение глупым, то даже если бы не сказала это вслух, то как минимум не стала бы выслушивать про него последнюю пару месяцев, даже из жалости. А значит, что Гаррет либо ошибся — опять же, человеку свойственно ошибаться! — либо же ему слишком повезло с Челл. Уитли предпочёл свалить это на оба варианта, и не прогадал. Ну, почти, потому что ошибка оказалась не совсем ошибкой, а, как он позже выяснил — личным мнением, не подкреплённым опытом, и Уитли пожалел, что не додумался уточнить это раньше. Челл тоже не особо увлекалась цветами, но как-то раз после этого она сказала ему, что больше всех ей нравятся незабудки. Те самые, с которыми он тогда приходил к Гаррету. В итоге синим проказницам, на поиск которых он потратил половину дня, был посвящён аж целый разворот, да к тому же отделённый от остальных страниц старой выцветшей открыткой с панорамой какого-то города (явно большего, чем Эдем), которая теперь служила закладкой. Несмотря на все невзгоды, которые не закончились с их воссоединением — а в некоторых аспектах наоборот, начались — время летело незаметно. Лето обсыпало его лицо веснушками. Теперь они начали потихоньку выцветать, и Уитли, честно говоря, был благодарен им за это, потому что по его мнению, он с ними выглядел еще более нелепо, чем без них. Возвращаясь к книгам и тёплому молоку — это стало своеобразной формулой его жизни, доставшейся ему вместе со всем остальным: объятиями Челл, солнечными днями, тёплыми ветрами и запахами — часто он думал о том, что же он сделал такого, за что заслужил всё это, но, к своему стыду, так ничего и не смог ответить на свой вопрос. Уитли почему-то был уверен, что он был олицетворением слова «колючесть». Колючие волосы пшеничного цвета с парой выгоревших прядей, сияющих золотым когда на них падал солнечный свет, колючие заусенцы вокруг ногтей, которые он еще не обгрыз, колючая короткая щетина, обитающая на самых разнообразных участках нижней части его лица и никак не желающая расти равномерно, и от которой этим утром ему было совершенно лень избавляться, колючие шерстяные носки разных цветов на ногах, потому что отыскать их пару значило перевернуть весь дом вверх дном, и не факт, что даже тогда она найдётся. Но Челл, кажется, не волновало ничего из перечисленного, потому что вопреки своей названной колючести, для неё Уитли был мягким пушистым комком любви, неловкости и тревожности. Он был ей нужен, она любила его, несмотря на все недостатки, только, опять же, сам он не мог до сих пор понять, почему. Не то, чтобы он возражал, конечно. Он до сих пор краснел и начинал заикаться каждый раз, когда её губы касались его губ в кроткой улыбке. Мягкие кончики пальцев обводят его щеки, едва касаясь дужки очков, когда-то отколовшейся и заботливо приклеенной обратно. Наклонившись, Уитли стукается очками об её нос, опять, снова, но вместо того, чтобы рассердиться, — что было бы логичным! — она лишь смеётся и плотнее кутается вместе с ним в тёплое одеяло, оставляя пару поцелуев на его губах, когда его руки робко прижимают её к нему. — Заинька, — тихо говорит Уитли в её плечо, перебирая отдельные пряди тёмных волос, выбивающиеся из общего хвостика. Оставалось только надеяться, что через вязаную ткань своей кофты Челл не почувствует, как сильно горят его щёки. Он еле заметно кивает в сторону отставленной на стол кружки с почти закончившимся молоком, в надежде, что она поймёт. — Я хочу ещё. — Тебе вскипятить? — спрашивает Челл. — Ну, вообще… — он задумался на пару секунд, видимо обдумывая свою просьбу, а потом покачал головой. — М-м. Ты замёрнешь без одеяла там, на полу. А если пойдёшь с одеялом, то замёрзну уже я. Не на полу. Но всё-таки. Не желая отпускать её мёрзнуть, он притягивает её ближе и зарывается лицом в тёмные волосы, вдыхая их аромат и наслаждаясь теплом, исходящим от её тела. — Но ты же хочешь. Можем вдвоём, — предлагает Челл, оставив безуспешные попытки выпутаться из его объятий, и он чувствует, что она улыбается. — В смысле, вдвоём в одеяле, или вдвоём без одеяла? Благо, одеяло было большое. От холодного пола оно, тем не менее, не спасало, но зато спасали носки, которые они оба предусмотрительно надели, и Уитли, несмотря на свою неловкость в таких ситуациях (а он не был уверен даже до конца, была ли это неловкость или что-то другое), не стал возражать. Для того, чтобы согреться, им хватало и этого, пусть даже те несколько минут, пока закипало молоко в маленькой кастрюльке, которую Челл предварительно поставила на огонь, ощущались в десять раз дольше. Она достаёт с полки упаковку какого-то печенья, а после, к непониманию Уитли, надламывает пару печений, и в тот же момент они плюхаются в кружку с молоком. — А так можно? — опасливо спрашивает он, хотя глубоко в душе понимает, что Челл никогда ничего не делает просто так, а если она что-то делает, то так не просто можно, а нужно. — Это вкусно, — отвечает она. — Хочешь, можешь попробовать. С этими словами Челл протягивает ему печенье, и он послушно берёт его в руки, задумчиво глядя на свою кружку. Уитли в целом был не фанат новшеств в еде — уж слишком много плохих опытов он с ними пережил с момента, как вместе с его телом к нему вернулась способность употреблять пищу. Самым худшим из них пока что были лимоны, а второе место почётно занимала горчица. Изюм в булках ему тоже не особо симпатизировал, особенно в моменты, когда на поверхности не было ни намёка на то, что он скрывается внутри, и получался неприятный сюрприз. Уитли вообще не очень любил сюрпризы, а уж тем более — неприятные. Но вообще, подумал он, молоко вкусное, и печенье тоже. А это значит, что соединив их, можно получить блюдо ещё лучше — он уже видел это на примере супа и сэндвичей. Осторожно раскрошив печенье и постаравшись закинуть его в кружку так, чтобы стол после этого не оказался наполовину залит её содержимым, Уитли громко вдыхает, берет в руки ложку и делает первый осторожный глоток. Челл была права — как, собственно, и всегда — было вкусно. Печенье было сладким, молоко — тёплым, и он с удовольствием подумал, что нужно будет обязательно взять рецепт себе на заметку. Он вдыхает запах, поднимающийся от кружки, жмурится и улыбается, и… И в его голове вдруг всего на миг мелькает изображение, но оно настолько реальное, словно он может потрогать его, услышать, почувствовать… Взрослая женщина, по какой-то неизвестной причине намного выше него, наклоняется к столу и кладёт тёплую руку ему на голову, а в другой руке у неё кружка с чем-то горячим и явно вкусным. При каждом вдохе этот тёплый и ощутимый запах пропитывает всё его существо, словно формируя вокруг него маленький мир, заполненный заботой и лаской. Её глаза смотрят прямо на него и светятся любовью, которую не сможет уничтожить даже время — самая могучая из всех сил. Он моргает, и картинка расплывается, постепенно заменяясь тёплым светом кухни, зато этот необъяснимый и удивительно вкусный запах остаётся, пронизывая его с ног до головы. Он растерянно стоял с кружкой в руках ещё полминуты, опомнившись только тогда, когда Челл обеспокоенно потрясла его за плечо, и ещё минуту после этого пытаясь подобрать слова. — Я вспомнил, — ошеломлённо улыбается Уитли, словно не веря своим словам. — Я… я что-то вспомнил… Он надеялся только на то, что его мозг только что не выдумал эти воспоминания — он не знал, может ли такое вообще случиться, но от себя он ожидал чего угодно. А от своего сознания, непредсказуемого и настолько же непредсказуемо вредного — ещё больше, чем чего угодно. Взгляд Челл тем временем плавал где-то между «о боже, всё в порядке, что случилось?» и «какого чёрта». — Там… — он махнул свободной рукой в каком-то из четырёх направлений, словно пытаясь показать это самое «там», и перебивая самого себя. — Там! Женщина, и… и, молоко с печеньем, и-- о-ёй… Он оборвал себя, пошатнувшись, когда затылок начал нестерпимо болеть. К счастью, Челл успела перехватить у него кружку и поставить её на стол прежде, чем он уронит её и ошпарится, а также подхватить его плечи, прежде чем он упадёт. Еле как сбалансировав свой вес, Уитли опёрся о кухонный стол, который жалобно скрипнул под его руками. — Ох-оо… это было больно… — страдальчески протянул он после минуты молчания, когда резкая боль почти стихла. Встретившись взглядом со встревоженной Челл, он криво улыбнулся. — У меня вдруг… мозги заболели, и причём довольно сильно. Кошмар. Но прошло… вроде как… Он потёр свой затылок, удостоверяясь в том, что он сейчас не заболит с новой силой, одновременно с этим поправляя съехавшие на кончик носа очки, которые всё ещё не встретились с полом только потому, что по всей видимости, последнюю минуту-или-около-того их придерживал его ангел-хранитель. Второй. Потому что первым была Челл, но она, как ему показалось, была обеспокоена несколько другими проблемами, нежели спасением очков. — Ты можешь стоять? Всё нормально? — Да, я… да, — решив на всякий пожарный проверить эту гипотезу, Уитли убрал руки со стола и сделал пару шагов вдоль стола. — Да, могу. Значит, голова у меня болела не потому, что я внезапно потерял способность использовать ноги, что уже по-своему хорошо. Обнадёживает. Но, несмотря на свою хоть и до сих пор рабочую способность передвижения и прямостояния, он всё же решил выдвинуть стул, стоящий под столом, и присел на него. Челл последовала его примеру. — Ты что-то вспомнил? — спросила она, смотря, как он задумчиво стучит указательным пальцем по краю стола. — Я не знаю, — честно ответил он. — Вроде как… Какую-то… женщину, что ли. Далеко не бо́льшую, но всё же некоторую часть времени Уитли до сих пор чувствовал себя… ну, не в себе. В большинстве своём, думал он, проблема заключалась в том, что навязчивые плохие мысли у людей совершенно не были похожи на навязчивые плохие мысли у машин — их если и получалось отогнать, то ненадолго. Особенно когда эти мысли заключаются в том, что теперешний ты — это совсем не ты, не тот, кем ты раньше был, ты не помнишь даже то, какую ты еду любил, во сколько вставал по утрам, а самое противное — это то, что ты даже не можешь сопоставить себя с тем человеком, которым ты когда-то был, узнать, насколько ты вообще похож на него, потому что ты не знаешь, кто он такой. Уитли помнил своё имя, но он до сих пор ей не рассказал. Боялся. Он ощущал себя не в своей тарелке, когда представлял, что кто-нибудь его так называет, и дело было даже не столько в непривычке, а в том, что он просто не чувствовал себя так, будто в самом деле был тем сотрудником. Как будто бы он и тот Стивен — это два совершенно разных человека, связанных лишь одним именем и внешностью. Он практически ничего не помнил, а то, что помнил — было болезненным. И тем не менее, по какой-то неведомой причине, его мозг именно сейчас решил выбрать момент для того, чтобы подкинуть ему первое воспоминание, не связанное с Тем Местом или болью, воспоминание, которое казалось чем-то, выдернутым из… детства? — Я не уверен, кто это была… может, мама, может, няня… Может, вообще кто другой, — его палец соскользнул со стола и теперь неуверенно теребил бахрому скатерти. — Я не знаю… мне в первый раз что-то такое вспоминается. В основном, там всё про, ну. Ему не нужно заканчивать — его поймут и так. Челл понимающе кивает. — Храни это воспоминание. Оно очень ценное, — она берёт его ладонь в свою и нежно перебирает его пальцы. Её глаза сосредоточены на чём-то. — Ко… ко, конечно буду! — торопливо заверяет её он. — Обязательно! Буду хранить как, э, как этот свитер. Или эту заколку! Или тот блокнот с цветами… кстати говоря, где он? Я хотел кое-что спросить… — Я только что тебе читала, — отвечает Челл, кивая на отложенный на диван блокнот. И только в этот момент до Уитли дошло, что та самая книга в руках Челл была совсем не художественным произведением, а его собственным дневником-тире-блокнотом, а рассказывала она ему не про невероятные приключения главных героев, а про то, какие цветы когда и где растут, что как называется, и даже про то, что каждый из них значит. — А… ой. Да, вспомнил. Точно. Нет, Уитли, само собой, как и любой другой человек, мог быть внимательным. Просто его внимательность распространялась в большинстве своём на Челл, соскальзывая с вещей, которыми он был увлечён ещё пару минут назад. — Кстати, вот что я хотел спросить, почему именно незабудки? Челл же, в свою очередь, сама не знала. Единственной внятной мыслью было то, что они были похожи на его глаза, но где-то на краю сознания уже давно клубилось какое-то мутное, неясное, но счастливое воспоминание. Просто так — хоть в ботаническом атласе, хоть на фотографиях или документальных фильмах о природе, сохранившихся на старых кассетах где-то во втором нижнем ящике шкафа, хоть растущие под деревом на окраине города — эти синие цветы не вызывали у неё такого сильного чувства дежавю, как тогда, когда каждую летнюю субботу, в полдень или чуть позже, Уитли приносил ей маленький голубой букет, гордо улыбаясь во весь рот. Она хотела бы, взглянув на незабудки, вспомнить связанное с ними так же, как сейчас что-то вспомнил он, попробовав печенье с молоком. Челл честно пожала плечами, растерянно улыбнувшись одними уголками рта. Уитли молчит, но через пару секунд тоже расплывается в улыбке. — Я тебе их соберу ещё летом, обязательно! — обещает Уитли. Он обнимает Челл, настолько нежно, насколько только может, сопя и утыкаясь в её плечо, а она обнимает его в ответ, и оба думали в этот момент об одном и том же — насколько бесконечно они благодарны друг другу за то, что сейчас они стоят на тёплой кухне, закутавшись в лоскутное одеяло, за то, что каждый из них чувствовал себя совершенно счастливым, просыпаясь рядом по утрам, вместе завтракая или лёжа перед сном в обнимку. Уитли поднимает глаза, смущённо разглядывая цветочные узоры на занавесках, и его взгляд совершенно случайно цепляется за окно, а там… — Снег… Там снег! Пошли скорее! — забыв про свою боязнь замёрзнуть насмерть, он тут же вылетел из-под тёплого одеяла, накидывая на плечи все кофты, которые оказались в его поле зрения, и такое же количество навешивая на Челл. Поверх одеяла. Наблюдая за тем, как он скачет на одной ноге, и как одна его рука пытается натянуть на оставшуюся необутую ногу зимний ботинок, а вторая уже не терпит распахнуть дверь наружу, придерживая весь вес его тела на дверной ручке, Челл невольно улыбается. Наступила зима.