Вместе

      Кацуки был влюблён по уши, нежно и трепетно, дико и страстно, любил всем своим чёрствым сердцем, любил, как мог любить только он.       Их многое связывало, они проходили через общие горе и радость, переживали одни проблемы и получали одни эмоции на двоих, однако, этого было не достаточно чтобы судьба свела их к такой желанной, для Кацуки, близости. Платонической близости, хотя бы.       Просто кому-то повезло больше, чем Кацуки.       Изуку состоял в отношениях с Тодороки, с тем самым ебучим двухцветным утырком, который даже не осознавал насколько он оказался благословлен на отношения с Деку.       Ведь Изуку именно тот тип личности, который любит много, сильно и крепко. Который ставит свою половинку превыше всего остального, опекая её своей трепетной любовью. И кому-то это может показаться гиперопекой, больной привязанностью и даже озабоченностью, однако, Кацуки видит в этом лишь то, что хочет иметь при себе.       Поэтому, когда его друзья утаскивают его в какое-то заведение, которое оказывается по «совершенно случайным обстоятельствам» заполнено почти всеми бывшими одноклассниками, в том числе и Изуку, он не может отступить. Не может сделать шаг назад, даже просто остановиться кажется невозможным, когда глаза нацелены лишь на одного единственного среди всей массовки, на того, кто окружён бурной жизнью, окружён друзьями, окружён любовью, но не Кацуки.       Влюблённый.       Он садится напротив Деку, просто потому что его туда посадили друзья (лишь оправдание), вроде, Киришима с Миной. Кацуки не помнит. Не помнит он как напивается; как тел, мельтешащих перед глазами, с каждой минутой длиною в час, становится меньше; как, в какой-то момент, Изуку остаётся один — ни Двумордого, ни Круглолицей, ни Очкарика. Одиноко сидит, весело всматриваясь в полупустую рюмку. Улыбается так по Дековски, нежно, притягательно.       Влюблённо.       Кацуки помнит плохо, урывками, но кажется самые яркие моменты просто не желают покидать его голову, а может быть он сам хочет отложить что-то в памяти, чтобы потом просматривать и жалеть.       Потому он запоминает, как оказывается к Изуку совсем близко. Слишком близко, чтобы он когда-то мог себе это позволить.       Мысль о том, что он собирается делать теперь, теряется, стоит человеку, в которого ты влюблён до беспамятства, до чёртовой судороги, скручивающей желудок, прикоснуться к тебе — к рукам и голове. К губам своими горячими, влажными от спирта, который бурлит в их крови, текущей по венам, но вместо того, чтобы поступать в голову, она опускается куда-то ниже пупка.       Знаете, это чувство эйфории от того, что ты рядом с тем, кем дорожишь больше, чем собой? Кацуки знает. Он теперь знаком с этим. Как и с тем, что это может быть больно и горько, и даже не от привкуса спирта во рту, а от того, что, тот же ценный человек, шепчет имя. Так интимно, так томно произносит:       — Шото..       Он растягивает гласные, пьяно смеясь в лицо напротив, однако в ушах Кацуки пульсом бьёт чужое имя.       Он же влюблённый.       Изуку тянется вновь за опьяняющим поцелуем, будто пытаясь скрасить чужую боль. Как ребёнок старается перекрыть цветными карандашами чёрное пятно, трёт на месте так долго, что лист просто разрывается, так и Изуку, сам того не осознавая, причиняет больше боли.       Кацуки хочется ударить, влепить тому в морду, чтобы не смел называть его чужим именем, но.. рука не слушается, повисая в воздухе. И это так жалко, как и, в принципе, вся его жизнь.       В то время, застывшую руку перехватывает чужая, для того, чтобы переплести свои тонкие изящные пальцы с его длинными грубыми. Изуку умеет притягивать, очаровывать, утягивать в пучину пустынных грёз.       Кацуки глотает свои эмоции, как и, бегущие по красным щекам, слёзы. Жгучие, горькие, болезненные. Такие же как и их отношения, которых никогда не будет.