В бесконечном кругу мечтаний О тебе лишь я вспоминаю. Не забуду твоих очертаний, Как же сильно теперь скучаю. Разговоры в малютке-доме - В самом сердце родное место. Всё растаяло, как в фантоме, Не прощусь ни единым жестом. Лик родной твой подернут дымкой. Пришла осень — и выцвели розы. Стану я для тебя невидимкой, Наступают уж скоро морозы. Нет, не выдержу тень молчания. Лишь узнай меня, я умоляю. Сдержишь ли своё обещание? Я надежды не оставляю.
Вечерняя премьера была триумфом. Певцы и актеры несколько раз выходили на поклон, даже исполнили финальную песню на бис. Подосланная служка примадонны прибежала к хозяйке с белым, как саван, лицом от ужаса, а та лишилась чувств прямо в припаркованном около театра новеньком шевроле — недавно появившейся в продаже модели машин. В гримерную толпились слушатели, влюбленные в манеру исполнения Лэйлы, но двери были настойчиво закрыты мадам Раон Сон. Повернувшись к юной певице, женщина улыбнулась ей тепло и мягко. — Ты была хороша сегодня, — она коснулась её похолодевшей руки, — он должен разделить твой триумф. На этих словах девушка благодарно кивнула, но убрала свою ладонь из чужой. — Я понимаю. Пожалуйста, оставьте меня. Стоило Раон покинуть гримерную, и Лэйла тут же начала разгребать визитки, каждая из которых гласила о восхищении… или почти каждая. На двух или трех присутствовали угрозы. «Наверняка дело рук поклонников Карлотты…» Мысли беспорядочно роились в голове, не давая собраться в целую картину. Сразу столько новых ощущений навалилось совершенно внезапно и неожиданно… конечно, мадемуазель Даэ не раз выступала на сцене, однако сегодня всё было иначе. До дрожи в пальцах — настолько приятные чувства испытывала Лэйла от возможности спеть стольким людям, тем более в Опера Популер! Вспомнились годы, когда она была совсем крошкой и отец еще жил на этом свете. Тогда они с братом весело проводили время… из-за работы господина Даэ дома скапливалось много разных улик — он один из первых применял метод дедукции на практике. Она помнила, как они вместе с Саймоном воровали слепки женских следов и носились с ними по дому, а мужчина ловил каждого, но не злился, а хохотал вместе с детьми… А потом, в один момент, его не стало. И если потеря мамы не была столь болезненна, ведь ни Саймон, ни Лэйла никогда не видели её, то смерть отца стала ударом — он скончался скоропостижно от тифа. Девушка каждый день молилась за него и матушку. С братом их разлучили в детском приюте: мальчикам и девочкам строго запрещалось жить в одной комнате — они влекли существование в разных частях здания, и детям практически не давали возможности видеться друг с другом. А затем Лэйла узнала, что Саймона забрали в обеспеченную семью, и решила сбежать из приюта… теперь же она пела сегодня на сцене потрясающе сложную и красивую арию, и была действительно счастлива впервые за долгое время. Раздался нетерпеливый стук в дверь. Накинув на себя ночной халат, Лэйла тут же открыла, ожидая увидеть там… Её брат вошел, и было видно, что ему трудно дышать от наплыва эмоций. На глаза у обоих навернулись слезы. — Родная моя… я… я так виноват, — он причитал, сжав руку сестры в своей, — искал тебя столько лет, в том приюте мне сказали, что ты ушла, и с того момента я… — Нет, не надо ничего говорить, — Лэйла сквозь слезы улыбнулась, — господь дал нам шанс увидеться вновь, и я рада этому. Он поцеловал её руку тепло, но соблюдая приличия. — Сестра, мне о стольком нужно поведать тебе! — воодушевленно проговорил Саймон, — В Англии мне действительно несказанно повезло! Моя семья, — но тут виконт остановился, взгляд его прошелся по двери, — хм… как ты относишься к тому, чтобы поговорить в другом месте? Может быть, самом дорогом ресторане Парижа? — без бахвальства предложил он. Однако лицо Лэйлы, радостное от встречи с братом, омрачилось. — Я не могу выйти из театра. — Почему же? — спросил взволнованно Саймон. — Тебе необязательно знать причину и… не стоит нам видеться. По крайней мере, месяц или… — Что ты такое говоришь, — виконт попытался обратить на себя внимание Лэйлы, — мы впервые встретились благодаря случаю за столько лет, но ты отталкиваешь меня? Что произошло? Я настолько ненавистен тебе? — с мольбой в голосе прошептал он. Но певица осталась непреклонна. На все попытки уговорить её девушка отвечала односложно, или вовсе брови её недовольно сводились к переносице. — Я ведь делаю это ради твоей же безопасности! — громко сказала она, — Как можно реже приезжай в театр, а лучше вообще оставь все заботы на твоих представителей. Каждое слово больно кололо сердце Саймона, как будто тысячи ножей ранили его снова и снова. — Пожалуйста, подумай ещё раз. Возможно, разум твой затуманен успехом и новыми чувствами, — проговорил виконт и вышел, мягко закрыв дверь. Лэйла несколько секунд продолжала смотреть на дверную ручку, а потом по щекам её потекли узкие струйки слез, которые она поспешно, озираясь, стёрла рукавом халата. Столько мечтать о встрече с братом, но не мочь общаться даже с ним… Саймон же в это время спускался по лестнице холла быстрыми торопливыми шагами. Гости уже успели разойтись, и громадное здание скоро должно было целиком погрузиться в темноту. Он всё размышлял о том, почему так получилось: ведь Лэйла явно была рада их встрече, но стоило ему заговорить об Опера Популер, и её реакция изменилась. Значит, дело было не в нём… по крайней мере, виконт на это надеялся. Он почти дошел до последней ступеньки, но вдруг свечи, так ярко светившие под потолком и заботливо расставленные на лестнице, внезапно начали гаснуть одна за другой. Холодок пробежал по спине молодого человека — ведь холл пустовал, в нём не было ни души. Виконт вовсе не был суеверным и, признаться честно, не верил ни в рай, ни в ад, ни в нечисть, и всё-таки сейчас он с опаской поворачивал голову по сторонам, прищурившись. Ни шороха. Ни шума сквозняка. Как же тогда погасли свечи? Вспомните чувство, когда лежите в темноте в кровати. Вам никогда не казалось, что за вами кто-то незримо наблюдает из тени, стоя рядом? Конечно, это всего лишь детский страх, необъяснимый и иррациональный, однако именно такой страх объял Саймона, когда тот понял, что тоже является объектом чего-то изучения сейчас, в эту самую минуту, в пустом темном холле. Он чувствовал это подсознательно и пожалел, что не взял с собой шпагу. Что, черт возьми, творится в его театре? Решившись, быстрыми шагами виконт направился к входной двери — из-под неё исходила слабая полоска света — и несколько раз подергал ручку, однако та не соизволила поддаться. Дыхание участилось от адреналина, а ладони похолодели. Саймон обернулся назад, в темноту, и вгляделся внимательнее. Благо, глаза быстро привыкают к ночному освещению, поэтому всего на одно мгновение, но он заметил движение практически рядом с собой. От неожиданности задержав дыхание, виконт несколько раз моргнул и… Снова спокойно горели свечи, которые тлели еще минуту назад. Де Саньи машинально нащупал ручку и дверь открылась сразу же. Холодный уличный воздух ворвался в холл, отрезвив голову. — Неужели… мне почудилось… быть не может, — пролепетал парень. Всю дорогу до гостиницы он размышлял, как такое могло с ним произойти. Неужели из-за разговора с Лейлой мысли перепутались и явили галлюцинацию? Но если всё-таки предположить, что подобное случилось взаправду, то стоит непременно узнать, как это вообще возможно и чьих рук дело.***
Ночь прошла в тяжелых раздумьях, виконт практически не смог заснуть, придумывая логичные и разумные оправдания вчерашнему разговору с Лэйлой и случившемуся в холле. Веки с трудом закрылись только под утро, а будильник, выставленный на девять часов, тревожно зазвенел. Рукой Саймон сшиб его с прикроватной тумбы, и тот сразу же стих. Чувствуя себя совершенно разбитым, директор театра умылся у рукомойника свежей ледяной водой и обтер лицо плюшевым полотенцем. Стоило немедленно самому посетить театр и поговорить с его обитателями лично, не привлекая к этому месье Жиля и месье Фермена. Перекусив утренним кофе с тостом и одевшись как можно проще, чтобы не спугнуть потенциальных собеседников, а именно в рубашку, сюртук и черные брюки, сверху Саймон накинул на себя своё пальто с пелериной и, взяв себе кеб, еще примерно минут тридцать ехал по узким парижским улочкам, улавливая аромат свежего утреннего хлеба, цветочных лавок, а еще помоев с Сены… но лучше о таких мелочах не упоминать. Стоило виконту зайти в тот самый холл, как его радостно поприветствовала уборщица, натирающая до блеска полы, явно не француженка. Саймон попробовал поговорить с ней, но она лишь улыбалась и кивала абсолютно на все вопросы, даже на то, как её зовут. — Ясно, — вежливо прокомментировал виконт и проследовал дальше, вглубь театра. Репетиции начинались только в час дня, поэтому парень решил заглянуть за кулисы в надежде найти там хоть кого-нибудь, с кем можно поговорить, и ему подвернулась удача: за одной из кулис, положив грузную руку на механизм, удерживающий задник, похрапывал Жозеф Бюке, и от него несло перегаром за версту. Конечно, назвать его надежным рассказчиком язык бы не повернулся, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба. — Прошу прощения, месье… — виконт аккуратно дотронулся до плеча спящего, но тот всхрапнул лишь громче. Не помог ни более уверенный голос, ни крик. Саймон даже несколько раз пошлепал его тыльной стороной ладони по щекам, но результата не было никакого. Должно быть, со стороны это действительно выглядело забавно, но всё же парень твердо решил добиться желаемого. За другой кулисой стоял графин со сладкой водой — видимо, приготовленной для Карлотты, так и не выступившей вчера. Набрав полный рот этой самой воды, Саймон выдул её в лицо пьянчуге, и тот аж подпрыгнул от испуга, прокричав несколько нецензурных слов. — Поверьте, я пытался использовать более цивилизованные методы, — сдержанно проговорил виконт. Однако Жозеф вовсе не выглядел расстроенным или обиженным, наоборот, развеселился от проделки Саймона. — Да не дрейфь ты, малой, — тот добродушно похлопал рядом с собой по скамейке, — меня нередко так будят, хе-хе, сон хороший снился! Ты тот новенький актер, да? Кажется, где-то я тебя видел… «Ага, как же»: подумалось Саймону, однако всё же он сел на предложенное место. Видимо, с похмелья месье Бюке не узнал виконта, но тому это играло только на руку. — Да-да, актер, — решил подыграть де Саньи, пытаясь вести себя более раскрепощенно, — ты мне вот что скажи — есть у нашего театра байки какие-нибудь? Ну, не знаю… интересные истории? Может, случалось что-то недавно? Свечки, например, сами собой задувались… К концу тирады парень сам понимал, что, наверное, звучит глупо. В ответ Жозеф лишь с удивлением уставился на собеседника. — Как ты сюда, такой зеленый, вообще устроился? Саймон недоуменно заморгал, а потом выдохнул. «Вот и с кем беседую…» Но работник сцены не обратил внимания на его реакцию. — Так уж и быть, расскажу тебе то, от чего каждый здесь приходит в ужас, и волосы лично у меня встают дыбом. Он наклонился чуть ближе, отчего перегар ощущался ещё более явственно. С давних пор тут нельзя спокойно спать и говорить то, что вздумается. Всегда, когда мы спускаемся под пол сцены или в подвалы театра за декорациями или пищей, то держим руку напротив шеи, потому что… Петлю тебе накинуть могут, и начать душить. А коли задушат, то вовек твоего тела не найдут, потому что система тайных ходов под зданием и в нём самом настолько ветвиста и непредсказуема, что можно легко заблудиться, даже просто найдя один такой потайной лаз. — Но кто будет душить? — с сомнением спросил Саймон, — В труппе что, есть убийца? Дай договорить. Нет… это дело рук не артистов и не работников сцены… В театре обитает зло, поселившееся в подвалах. Это не человек, точно тебе говорю. Стоит лишь сесть в уединенном месте на чердаках или в какой-нибудь пустой гримерной — и спустя время ты сможешь услышать шорох и то, как он передвигается по театру, а еще реже — печальную музыку, доносившуюся откуда-то снизу. Он всегда просит оставлять пятую ложу пустой, но никогда и никто не видел её занятой. А за то, что не тревожит директоров и труппу, он требует себе каждый месяц не менее двадцати тысяч франков. Хоть виконт и не верил ни единому слову, мурашки поползли по его коже. — А зовут его… Под полом внезапно раздался шум — как будто упала какая-то декорация. Оба собеседника вздрогнули. Жозеф нервно сжал механизм в руке. — Он не хочет, чтобы я с тобой говорил, — протараторил мужчина, — мне пора идти… идти! — Куда? Наверняка это всего лишь мышь! Постой же! Но работника сцены уже и след простыл, а виконт остался в одиночестве за кулисой.