Выживание

      Серые стены мелькающих вокруг, пока Скарамучча шёл к школе, зданий приветствовали и прощались с ним каждый раз, когда тот проходил около них, однако парнишка даже не смотрел на дома в ответ. Он шёл по грязным, довольно глубоким лужам, что хаотично расположились на асфальте и проезжой части. Вода из них, пачкая босые ноги юноши и иногда доходя ему до начала штанин, пропитывала его тело осенним холодом.       Перед глазами Скарамуччи не было ничего... Он не видел прохожих, хоть и шёл в толпе, как будто бы их и вовсе не существовало. Юноша был где-то в своих мыслях... И в этих мыслях было только одно — труп того мальчишки... Мальчишки, что не сделал ничего.       Из своего забытья его достали чьи-то резко брошенные в его сторону слова: — Боже, бедный мальчик! Что он делает на улице в таком виде? Обернувшись на голос, он увидел пожилую женщину, которая смотрела на него с соболезнованием через стёкла круглых очков. — Идём отсюда. Обычный бомжара, ничего больше, — с отвращением сказала какая-то женщина, хватая старушку за руку и отводя подальше от юноши. Мнение прохожих о нём явно не поменялось... Однако дела до этих людей ему нет.       Скарамучча хотел в ответ бросить той женщине, что уводила старушку подальше от него, тоже что-нибудь неприятное, однако посчитал это бесполезным. «Конечно, Я оскорбления не терплю... Но сейчас эта шмара права. Я и вправду обычный бомжара...» — подумал он, лишь с ненавистью глядя ей вслед.       Юноша побрёл дальше к школе.       Осенняя листва кружилась на ветру около него, иногда прилетая в лицо. Была довольна плохая погода: недавний дождь оставил после себя сырость и грязные лужи, ветер часто бил в лицо, норовя сорвать с прохожих шляпы, да и просто было холодно. Мальчишка, что был без куртки или хотя бы сапог, мёрз, часто обхватывая себя руками, дабы хоть как-то стало теплее. Однако, конечно же, этот способ почти не работал.       В мыслях было только одно: «А что было раньше..? Я ведь... Я ведь раньше жил по-другому!» И в голове прояснился образ юноши, вставшего рано утром под песню «Звенит январская вьюга», играющая из старого магнитофона соседа сверху. Он ясно вспомнил, как когда-то единственной его проблемой был алкоголизм матери... Ну, нищета с ним всегда была, поэтому это не в счёт...       А что же сейчас..? Сейчас он без дома... Почти без денег... Без родителей, ведь мать-алкоголичку и откуда-то взявшегося мужика нельзя назвать родителями, да и настоящего отца, что, оказывается, был и в тюрьме, и в разводе с мамой мальчишки, тоже невозможно назвать папой... Без чести. Без сердца. Без общества. Без всего...       И всё, что у него есть сейчас, — несколько украденных рублей в кармане и убийство на душе...       И неясно, когда всё закончится. Может быть (точнее, скорее всего), никогда. Может быть, Скарамучча так и будет изгоем этой жизни и этого общества, даже не имея возможности всё закончить...       Только если... Только если не совершать суицид. А ведь можно... Можно всё так легко закончить.       Однако он не станет... Ни за что не станет накладывать на себя руки.       Может, парень и потерял честь, однако не потерял ещё принципы... Это последнее, что осталось в его умирающей душе.       Однако... В голове мальчишки всё равно всплыл образ... Образ, в котором он качается мёртвым в петле.       И тут он остановился...       «Блять, о чём я вообще думаю!?» — закричал Скарамучча, не обращая внимания на прохожих. На этот крик многие обернулись, однако тут же отвернулись обратно и поспешили поскорее уйти от парня. Тот тут же перешёл на шёпот. — «Не смей... Не смей, ебанная тварь!» — он ударил самого себя в грудь. — «Я... Я живу не для того, чтобы в петлю лезть! Я живу, чтобы сбежать из этого места! Найти себе новую жизнь! Жить! Я живу, чтобы жить! Но не с теми людьми... Не с теми тварями! Не со всеми этими осуждающими взглядами, алкоголиками, наркоманами и ворами! И я... Я клянусь самому себе, что не стану таким! Не буду... Не буду таким же! Да... Я убил... Убил, но всё ещё живу! И я смогу... Смогу жить и дальше! Смогу закрыть это... И я уверен, что убийцей мне не суждено быть! Да... Убийство совершенно, но это не повод становиться убийцей! Я ещё могу... Могу стать другим! И для этого... Для этого я сделаю всё, что угодно!» — он упал на колени прямо в холодную лужу на асфальте. — «Но ради этого... Ради этого я должен перестать... Перестать терять свои ебанные чувства! Всё! Хватит! Я должен жить!» — вдруг он закричал, из-за чего горло протяжно заболело. — «Люди, мы все должны чувствовать! Слышите!? Иначе мы не люди! Иначе мы ебанный мусор, бесполезный хлам!» — но улица была пуста... Абсолютно пуста. И никому дела не было до этих бессвязных криков брюнета. Он снова зашептал себе под нос. — «Черт... Лишь бы не стать этим же самым хламом вновь...» — Скарамучча поднялся с колен, одной рукой хватаясь за волосы. — «И... Мона... Я ведь не должен её разочаровать... Я должен и её спасти тоже... А от чего — не знаю... Но её явно надо спасти... Ведь я люблю её. А она... Она любит меня. И это её убьёт. Явно убьет...»       И в мыслях закончилось место для всех дум о том, что Скарамучча не добьется свободы... Что он будет один... Что ему лучше совершить суицид... Больше этого нет. Он стал абсолютно свободным от всех этих мыслей. Да и какой в них смысл, в конце концов?       «Я не убийца!» — как будто бы в душе своей крикнул, однако в реальности сказал шёпотом, мальчишка. — «Если бы я не убил того пацана, то он бы убил кого-то другого... Кого-то из моей банды или ещё кого! А потом... Потом бы его явно замучала совесть... И он бы убил самого себя. В каком-то смысле я поступил правильно... Даже очень правильно...» — он сунул руки в карманы и достал оттуда украденные деньги. — «Я не убийца... Я в каком-то смысле благодетель, однако я не могу назвать свои действия хорошими... Скорее, я поступил ужасно, однако после моего поступка всё будет также... Даже лучше, чем если бы его не было! А деньги... Деньги — пустой звон. И я бы мог заработать и по-другому... Однако отказываться от них нельзя. Иначе я умру... Умру от голода.»       В животе протяжно заурчало. Скарамучча схватился за живот в надежде на то, что ему просто показалось, и голода нет... Однако стон желудка вновь повторился. Впрочем, это неудивительно, парень не ел пару дней. Он побрёл в сторону ближайшего продуктового магазина.       Однако парню пришлось остановиться буквально в десятке шагов от магазина... Он спрятался за ближайшим другим зданием, слегка высовываясь, чтобы лучше было видно.       У входа в продуктовый стояла его мать в явно не лучшем виде... Она была в одном лишь грязном, потрёпанном халате, который женщина кое-как завязала какой-то веревкой, а не нормальным поясом. Её распущенные волосы были спутанными, все в перхоти и грязи, а на ногах женщины были только домашние тапочки с огромной дыркой на носу одного из них. Под её глазами отчётливо виднелись круги, хоть Скарамучча и стоял довольно далеко от неё. В руках его мать держала деньги.       С его ухода из дома прошло уже несколько дней... Однако женщине явно было плевать. Она пришла к магазину не для того, чтобы развешивать объявления о пропаже или делать что-то подобное... Она пришла просто за водкой. В принципе, как и в любой другой день.       Не смотря на то, что матери явно было плевать на Скарамуччу, он не решился подходить к ней ближе, чем на километр... Поэтому парень сразу же поспешил уйти от магазина, петляя между домами. Поесть у него не получилось.       Не смотря ни на голод, ни на холод, он снова побрёл к школе. На то, что он физически чувствует, ему было абсолютно плевать. Резко всё стало пустым звуком: и урчание в животе, и замёрзшие руки, и усталость... Всё существовало, но как будто бы не имело никакой роли ни в жизни, ни где-то ещё.       Скарамучча, поборов желание остановиться, что возникло буквально на секунду из-за боли и усталости в ногах, что так и ныли, пытаясь заставить своего владельца передохнуть, резко ускорился. Он хотел поскорее уйти подальше... Подальше от всего: от прохожих, считающих его сумасшедшим, от бывшего дома, от злосчастного продуктового магазина, от просто улицы... От всех незнакомых и несчастно знакомых взглядов. От всего и в то же время ничего.       А сбежать он хотел к Моне... К той, что понимает его. К той, которой не важно, сошел ли он с ума или здоров... К той, которая в любом случае будет рядом.       Ну, и к Тартальи ещё, конечно же!       Не важно, сколько пройдёт... И сколько уже прошло... Он всё равно будет идти к ним. К тем, кому он доверяет... И будет доверять всегда.       Зловещие взгляды пустынных улиц серого города приветствовали Скарамуччу, идущего на встречу им. Он бежал, уже не шёл, по лужам, умирая от расстояния между ним и теми, кто ему дорог... И плевать уже было на холод. Плевать на то, что эти же самые лужи отморозили ему ноги, так что каждое действие и каждый шаг шёл вместе с болью. Плевать было на голод и на то, что его желудок уже начинал есть самого себя, упрашивая юношу дать ему еды... Плевать было на всё. Не плевать лишь на одно — расстояние...       Расстояние... Вечное расстояние...       И, может, даже тогда, когда он добежал до школы, парень всё ещё видел расстояние... Вечное расстояние.       Казалось, что нужно преодолеть не пару жалких шагов, чтобы увидеть его друзей, а сотни километров... Даже тысячи.       Было даже немного страшно... А причина этого страха неясна.       «Что я скажу Моне..? Что я убийца? Психопат? Что я почувствовал, что должен убить, и сделал именно так, как самое низшее животное? Нет... Она ведь... Разочаруется во мне... Она кинет меня... В пропасть... Просто в извечную пропасть. А я не хочу быть один снова...» — думал юноша, смотря в окно какого-то класса и гадая, там ли сидит его возлюбленная. — «Я не хочу... Чтобы всё это заканчивалось... Я не хочу всё это терять...» — однако вдруг он ударил самого себя по лицу. — «Придурок! Соберись!» — крикнул в душе он самому себе. — «Ты не можешь снова быть трусом! Не можешь сомневаться! Хватит, идиот! Мона меня поймет, примет! И Тарталья тоже! А если и нет... То я сам виноват! Я знал, на что иду! И я смогу... Смогу им прямо всё сказать! Я должен!»       И он направился к дверям школы.       Темные школьные коридоры уже казались более родными, чем его бывший дом. Скарамучча, проводя по стенам рукой, шёл к своему классу, думая, что именно там будет Мона.       На него часто смотрели другие дети и о чем-то шептались. Впрочем, это было неудивительно; вид парня был ужасным. У него не было ботинок, на рубашке виднелись пятна грязи и чего-то ещё, штанины были мокрыми, а сам он выглядел уставшим и растрепанным.       Вдруг он увидел девушку... Его любовь... И сердце, так скажем, ушло в пятки.       «Мона!» — сначала подумал он... А потом уже и крикнул: — М... Мона! Его голос слегка дрогнул, а сам юноша, махнув рукой в сторону брюнетки, пошёл к ней, чуть ли не побежал.       Как только он подбежал к ней, она тут же обняла его. — Я думала... Думала, что не увижу тебя... Никогда... — чуть ли не умирающим, нежным, явно печальным голосом сказала она, сжимая ладонь парня в своей. — Я бы не оставил тебя... Никогда... Ты моя последняя надежда. Моё солнце... Понимаешь? Я не могу... Просто не могу умереть, пока ты ещё жива, — вдруг из глаз девушки напротив него потекли слёзы, что были как жемчуг на её черных ресницах и опадали, стекая, как дождевые капли по стеклу. — Почему... Ты плачешь? Теперь всё будет хорошо, обещаю. — Я знаю... Знаю... Знаю, что всё будет хорошо! Я верю тебе... Но... Ведь даже вера может оказаться ложной... — она закрыла лицо руками, позволив себе вновь пустить несколько слёз и, почувствовав на себе чужие взгляды, решила тут же уйти со своим возлюбленным в другое место. — Давай обсудим всё под лестницей... Там нет чужих людей. Получив одобрительный кивок, она повела его под школьную лестницу.       — Мона, я... — его тут же прервали. — Нет! Пожалуйста, нет! Не говори ничего... Я так боюсь услышать что-то плохое... Пожалуйста! — Мона зарыдала, уже не закрывая своё личико руками. Она боялась... Боялась того, что может сказать её возлюбленный. А он в свою очередь подошёл к ней и, обняв, начал гладить по голове. — Я так тебя люблю... Но так боюсь того, что ждёт нас в будущем... Я вижу, что происходит что-то ужасное, Скарамучча! Тебя не было так долго... Именно поэтому я и боюсь, что случилось что-то страшное! Я боюсь... Очень сильно боюсь... — Мона... Я... Не хотел бы видеть твои слёзы... — Скарамучча печально вздохнул, собирая слова в предложение. Он боялся... Тоже боялся. — Но, зная, что я сделал, мне придётся стать слепым, чтоб их не видеть... Прости... — Что же..? — вытирая слёзы своей рукой, однако уже зная, что они вскоре снова хлынут, спросила девушка. — Я убил... Убил, Мона, — эти слова были, словно осколки стекла. Они тут же болью отозвались в сердце девчонки. — Но... — лишь это смогла брюнетка выдавить из себя... И вместо сотни слов она кинулась к нему, обнимая, и горько заплакала, словно вся её жизнь была разрушена именно в этот момент. — Прошу тебя... Выколи мне глаза... Я не могу видеть твои слёзы, — прошептал её возлюбленный, в ответ обнимая ее... Его пустой, абсолютно пустой взгляд был устремлён куда-то в стену. — Боже... Боже, прошу, не говори такое! Я... Я не хочу это слышать! — ещё сильнее зарыдала она.       В этот момент они как будто бы обручились... Обручились со страданием и несчастьм. Будто бы пошли под венец с самой смертью... Будто бы обрекли себя на самый худший конец.       Однако они встретят его вместе... Вместе. И больше никак.       — Скарамучча... — вдруг донеслось до его ушей всхлипывание. — Скарамучча... Я... Принимаю это... Я принимаю то, что ты убил! И... Не я судья этого мира, но я... Прощаю тебя... Слышишь? Прощаю! Только... Только прощения других ты уже не сможешь заслужить... — Мне и не нужны другие. Мне нужна ты, Мона, и больше никто... — сказала он, однако явно подозревал ещё Тарталью в том, что тот ему нужен. — Но нельзя же так! — вдруг воскликнула она. — Нельзя зацикливаться на одном и том же человеке... Скарамучча! Ты не должен... Не должен забывать обо всём мире ради меня одной! — она посмотрела в его глаза. — Прошу... Не стоит так говорить...       В принципе, это было даже ожидаемо. Моне всегда были важны абсолютно все люди... А их мнение — особенно. Поэтому она и не хотела такого...       — Не буду... — вздохнув, сказал Скарамучча, успокаивающе гладя её по волосам. — Только, прошу, больше не плачь... Твои слёзы для меня — яд. — Скарамучча! Ты убил... Но зачем..? На тебя напали? Я не поверю в другую причину! Ты явно бы не поступил как-то иначе! Ты явно бы... Явно бы не смог убить просто так! — спросила девчонка, со слезами, что ещё не высохли, на глазах смотрела на него. — Нет, Мона... Причины даже не было... — он не мог смотреть в эти чистые глаза... Его собственный взгляд был слишком ужасным для них. Поэтому он не смел смотреть в глаза брюнетке в ответ. — Я просто убил... Без причины... Поступил, как самое низкое животное... Даже хуже... И больше слов не нужно было... Мона кинулась к нему на шею и, не сдерживая вновь поступившие слёзы, сказала: — Но... Я не верю! Ты не мог... Просто не мог! — Мона... Мне жаль... — прошептал он ей, и одна мелкая слеза скатилась по его щеке.

Они оба боялись такого будущего...