Пятница, 2-е июля 1976 г.
20:54
Небо напоминает перламутровую изнанку мидии. Тёмно-синяя полоса перетекает в проблеск сизого голубого на границе с белизной, а та ближе к горизонту ржавеет, насыщаясь приглушённым красным. Солнце уже не разглядеть за крышами туманных многоэтажек, но оно продолжает светить. Пропитывает пригородные заросли своим светом и сменяет их пыльную серость на кровавый багрянец. Рослые и царапающие, подобно диким кошкам, они охраняют мёртвый лес. Тот шелестит своими голыми ветвями в трепетном предвкушении. Он готов принять в дар новую жертву. Мошка так и норовит пощекотать нос. Холодеет. Адиэлю плевать: с него горячий пот уже давно льётся ручьём. Копать мокрую после затяжного дождя землю всегда нелегко, но сухой в Кантетбридже она бывает нечасто даже в летнюю пору. Глина противно липнет к каблукам, мешая работе — Адиэль, впрочем, не жалуется, ведь сам согласился помочь. Для него отказывать Кассандре в целом всегда казалось чем-то совершенно недопустимым. Это можно назвать ведьминским даром, данным ей, вероятно, кровавой луной или речными духами. Сандре мало кто смеет отказывать. Даже те, кто забрасывает её косыми взглядами. Но здесь её магия ни при чём. У Адиэля на то всегда была особая причина: просто потому что это Кас. Та, кто каждое утро после смены, проведённой в пропахших помоями и куревом притонах, даёт отогреться и отоспаться, поит самым бодрящим чаем и обрабатывает ушибы своими домашними настойками. А на десерт всегда кормит свежими сплетнями, под завязку забивая ими голову Адиэля, как кладовку с вареньем, лишь бы в ней не оставалось места для всякой разрушительной для него дряни. Её дом — единственный, который он хотя бы отдалённо ощущает как свой собственный. Сандра никогда и ни в чём ему не отказывала. И он не смеет. — Ах, ну хоть чемоданчик не провонялся… — Склонившись над открытым багажником, она театрально кривится и зажимает тонкими пальчиками нос, отгоняя от себя смрад. Оценивающе проводит взглядом и понимает: пара капель крови всё же въелась в обивку. Придётся стирать. — Ага. Хорошо, что мы его додумались из багажника вытащить, а не везти рядом с трупаком, как мягкую подушечку этому мудлу под голову. — Не прекращая копать, Адиэль бросает короткий взгляд на валяющееся под ногами тело престарелого дядьки. Синеющее, сморщенное, как чернослив, источающее тошный сладковатый запах смерти. — Не заслужил. На очередном, уже третьем за неделю, мёртвом старике — унылый, но чертовски дорогой чёрно-белый костюм. Вымазан в грязи и пропитан коричневатой кровью в районе солнечного сплетения. Все дорогостоящие вещички, которые ещё есть надежда отмыть, ребята давно уже стащили. — Хе, вырядился так, будто заранее к своим похоронам готовился… — фыркнув, комментирует Адиэль не без ухмылки. — Он и так уже был одной ногой в могиле… Но чёрт, слишком упрямый попался! Всё не хотел и не хотел подыхать сам, чтоб его… Оставив багажник проветриваться, Кассандра садится на капот своего алого «Феррари», грациозно скрестив ножки. Она не беспокоится, что столько ухажёров отпало всего за неделю — в её запасе остаются ещё четверо. И она почти не сомневается, что сегодня-завтра эта коллекция пополнится вновь. К счастью, необходимость завершать интрижку убийством возникает не так уж и часто. — Я ему и подделки подсовывала вместо его таблеток для сердца, и отвары всякие из трав, повышающие давление… — В возмущении она морщит нос, как капризное дитя. — А он, козлина старая, ни в какую! Как будто меня пережить собирался! Ветерок шелестит, развевая недлинные кудри Кассандры. Из декольте бордового платья, драпированного чёрным кружевом, она достаёт мешочек с конфетами из белого шоколада. Невинно болтая ногами, закидывает в рот одну за другой и с совсем не дамским аппетитом уплетает за обе щеки. Она и сама будто на той же фабрике, что и эти конфеты, деланная: кожа белая, как безе, кудри того же цвета — светлые-светлые. И аккуратные брови, и пушистые ресницы — словно кокосовая стружка на глазури из белого шоколада. Но Адиэль сладкое не любит, потому про себя привык сравнивать Кассандру скорее с хищной лисой. Ибо глазки у неё всегда лукавые, красные, как у дьяволицы, в тон макияжу. Вишнёвый цвет на губах и коготках — кровь её жертв. И голос вкрадчивый, тоненький, с щепоточкой родного акцента, а черты лица тонкие и мягкие. Щёки цветут нежным румянцем, округловатые, точно как пушистая лисья мордочка. Миленькая, пока не зарычит и не обнажит клыки. Взяв передышку, Адиэль вонзает лопату в почву и наступает на её штык, облокотившись на согнутое колено. Стирает с лица реки пота, почерневшего от земли и подводки. — Я в ахере немного, что ты его так долго доила, а он к тебе только сейчас в трусы залезть попытался, хе… — ухмыляется он, запыхавшись. — Ох, да если бы не лез и дальше, то пусть бы и жил… Деньжат хоть можно было вытрясти. Но нет же, старому охламону приспичило, чтоб я ему теперь не только куколкой на витрине была, но и его сморщенный стручок ублажала! — Кас скрещивает руки на груди, прожёвывая конфету уже с нахмуренными в негодовании бровями. — Да даже если бы согласилась, он со своей тахикардией сдох бы раньше, чем я на него залезть успела. — Ну и лох. Мог бы себе и дальше на сиськи спокойно пялиться, но нет же… — Оттянув слегка свой воротник и запустив под него прохладный воздух, Адиэль вновь берётся за лопату. — Но лучше уж так, чем с твоим позапрошлым. Мы его завалили, а он, уёбок, даже в завещании тебя не упомянул… Хотя со второй недели уже клялся и божился, что все свои хоромы уже на тебя переписал, мудак. А от этого мы хоть заранее были в курсе, что ждать ни хрена не стоит. Так, пожевать и выкинуть… — Фе-е, с тем корнишончиком же даже переспать пришлось… — Сандра кривится, словно от чего-то несвежего во рту, показав язык. — Хорошо, что пока ещё из всех четверых нынешних никто в постель не тащит… Задрав пышный многоярусный подол, достает из-под резинки чулка стилет с серебристой гравюрой молодой луны и целует его лезвие. Кровь с него уже начисто стёрта. — Ах, моя любимая игрушка… Сколько ж раз она нас выручала… — Мне б такую… — смято смеется Адиэль. — Но моё сегодня отжало следствие, пидорасы… — Ох уж эти полицаи… Надеюсь, завтра они получат от меня то, что хотели, и отвяжутся. Не дамское это дело — по участкам кататься! — Ты уж меня прости, плюшка, что на тебя наводку им вкинул, — стирает он запястьем пот со лба. — Не думал, что та новая инспекторша так за это вцепится… — Ах, да не переживай ты так, Адиэльку. Ничегошеньки они не заподозрят. На работе я ведь всегда беленькая и пушистенькая… — Склонив набок голову, Сандра с притворной наивностью и чистотой хлопает ресничками, как виниловая кукла с моргающими глазами. Ветер колышет лепестки Проклятой розы в её волосах, напитанной кровью и извечно подвязанной чёрной лентой. Они с Адиэлем одновременно совсем разные и до чёрта похожие. Наследственная аристократка и бездомная потаскуха. Та, кто от одной из влиятельнейших бизнес-леди Кантетбриджа слышит «Да, любимая внученька», и тот, кому та старуха по ночам шепчет: «Грязные шлюшки созданы для того, чтобы быть купленными и использованными, потому не смей огрызаться, сахарок». Одна днями напролёт ловит снобские взгляды тех, кто её считает недостойной наследницей своей легендарной бабки, другой — тех, кто едва ли в нём видит нечто, кроме мяса, которое выбросят, как только истечёт срок годности. Любительница элегантных воздушных рюш и тот, кто вешает на себя всю грязь мира. И тем не менее, нашлось у них что-то незримо общее. В той, кого горожане считали дурнушкой, Адиэль увидел для себя едва ли не кумира, музу, звезду, которую вшивый Кантетбридж никогда не оценит по достоинству. А Кас в нём рассмотрела того единственного, кто не станет упрекать её ни в чём: ни в непокорности, ни в вызывающем поведении, ни в пристрастию к соблазнению богатых и крайне жалких мужичков. Не станет, ведь и сам такой же. Последнее у ребят со временем и вовсе переросло из простой шалости у одной и рутинной работы у другого в общее хобби. Воровать сердца тех, кто по-идиотски ведётся на их очарование, играться, надкусывать, пить кровушку, как две пиявки, и попутно выманивать лакомое баблишко. Только методы разные. Оба этим балуются для того, чтобы отвлечься. Она — от засилья идиотов в ратуше. Он — от собственной ничтожности. Разве что Адиэль себе в этом вряд ли когда-то признается. А если вдруг и захочет, то знает, что Сандра ему не позволит: для неё он в первую очередь верный друг и компаньон, и лишь потом — использованная уже всем округом путана. И Кас едва ли не единственная, кто способен нашептать это своим хитрым голоском так, что Адиэль в это поверит. Так и сошлись они — демоница-совратительница с белой, как облачко, мордашкой, и погрязший в дерьме бог, не способный прожить и дня без взглядов грешников, грызущих его кожу. Два самых убийственных неудачника. Две крутейшие и кровожаднейшие сучки Кантетбриджа. Адиэль уже и не помнит, как это было. Не помнит, когда впервые назвал Сандру плюшкой и почему это так прижилось в их общении. Не помнит, в какой момент прозвище Адиэлько, возникшее от старой любви Кас произносить всякие имена на манер родного языка, перестало походить на кличку для собаки и стало для его ушей тем, чем для других являются слова «мама» или «папа». Не помнит ни единого дня из своей жизни до знакомства с Кассандрой. Не уверен, что не выдумал её и вовсе. Ему кажется, что он родился на свет уже взрослым детиной, а Сандра была назначена ему белоснежным ангелом-хранителем. Порой Адиэль прикасается к ней только ради того, чтобы убедиться, что она реальна. И всё равно продолжает сомневаться. Но Адиэлю на это, в общем-то, насрать. Ведь если Кассандра и правда всего лишь обманка, его ангел на левом плече или демон на правом, то высшие силы, чёрт возьми, раскошелились для него на самую роскошную охрану. Неописуемая честь для такого лузера. И он подносит им очередной дар в знак благодарности. Вырыв достаточно глубокую яму, затаскивает в нее мёртвое тело и пытается уложить как можно ровнее. — Фух… — Отряхивает мозолистые руки от земли. — Ну всё, плюшка, принимай работу. — Ах, ну наконец-то! — Восторженно захлопав в ладоши, Сандра спрыгивает с капота. — Последующее уже поручаю тебе. Ибо мои мужицкие лапы такие тонкости не осилят. — Он опускается на колено, чтоб передохнуть. Бросив на подругу взгляд из-за плеча, с ленивой улыбкой цитирует её: — «Женщины созданы, чтобы убивать», верно?.. — Верно, солнышко, верно… — Захватив с собой горсть семян, она приближается и острием стилета поддевает подбородок Адиэля, заставляя поднять взгляд. — А мужчинки для чего созданы, м?.. — Чтобы им в этом помогать. — Хороший мальчик. — С довольной улыбкой Сандра чешет щеку приятеля, и тот наслаждённо жмурится, ластится, точно щенок. Она смеётся до жуткого невинно. Глаза её впервые за вечер загораются поистине дьявольским аппетитом. Огладив языком острые клычки, Кас опускается и вонзает стилет в плоть, аккурат в обиталище небьющегося сердца. Одним движением распарывает податливую грудную клетку и посыпает семенами ее рыхлое, сочащееся алостью мясцо. — Розочкам там будет тепло и уютно… — Сандра кончиками пальцев стирает со щеки брызги крови и аккуратно слизывает. — Пусть растут большими и прелестными… — Ну, жратвы им точно хватит надолго. — Хмыкнув, Адиэль поднимается и вновь берётся за лопату. Семенам Проклятых роз понадобится не один сезон, чтобы прорасти, зато кровь они всегда впитывают с исключительной жадностью — весьма действенный способ замести следы. И вечная россыпь буйно цветущих багровых кустов посреди леса, разрастающаяся с каждым годом, намекает, что не только ребята так считают. Засыпать яму даётся уже куда проще. Когда Адиэль окончательно утрамбовывает землю каблуками, Кассандра возвращается к нему с влажным платочком и принимается яростно тереть его лицо. Как будто мамочка, чей сын испачкал рот в мороженом. — Ах, какой же грязнуля мой Адиэлько! Гляди, как замарался… — Стирает с щёк жуткое месиво из земли и подводки, пока платок сам не становится чернее ночи. — Да ладно тебе, плюшка, не впервой же… Кас открывает флягу с чистой водой. Сперва ополаскивает лезвие стилета и наспех умывается сама, а затем щедро льёт воду на ладони Адиэлю: — Давай, малыш, мойся хорошенько. Сейчас, говорят, новая болячка ходит… — Ха, если бы я мог её подцепить, то сделал бы это уже давно… — Он трёт руки, пока от грязи и запёкшейся крови не остаются лишь тонкие скопления под ногтями. — А так, видимо, всякие бациллы уже просто принимают меня за своего. — Это не значит, что не стоит себя беречь! — Да стоит, стоит… — мямлит Адиэль. Только рядом с Сандрой он способен это признать, пусть и нехотя. На его кистях, будто язвы, повсюду зияют сигаретные ожоги. Кас это огорчает. Огорчает, когда он совсем о себе не заботится. Потому при ней Адиэль никогда не смеет по-привычному тушить окурки о кожу. У него извечно взгляд чертилы с картины какого-то экспрессиониста, который отживает свои последние дни в психлечебнице, но рядом с Сандрой даже эти болотные глаза словно светлеют и становятся совсем щенячьими. Ему приятна эта забота. В первую очередь именно тем, что исходит она от Кас. Той, у кого к мужчинам интерес обычно исключительно кровожадно-корыстный. Адиэль знает, что вне своего хобби она и вовсе чаще всего предпочтение отдаёт женщинам. Как в сексуальном аспекте, так и в романтически-платоническом. И всё же именно ему посчастливилось стать ближайшим товарищем самой яркой суки Кантетбриджа и делить с ней этот трон. Расправившись со всем, ребята возвращаются к авто. Первым делом устало плюхнувшись на переднее сиденье, Адиэль разминает плечи. Раздевается до трусов и комкает пропитанное кровью, грязью и потом старое шмотьё. Вечерний холодок покусывает кожу до лёгкой красноты. — Ох, блядь… Как бы крепатура не подползла в самый неподходящий момент. — От Кассандры он ловит чистую, почти новенькую шипастую косуху с кожаными штанишками и принимается натягивать на себя. — Нет уж, усталость нам сегодня противопоказана! — Кассандра и сама без зазрений совести избавляется от платья, хоть и пятна крови на его бордовой ткани едва заметны. Бросает его в багажник, захватив оттуда новое — чёрное, свободное, с длинным шлейфом и алой подкладкой, а на груди вышитое розами, разбитыми на лепестки. Быстренько заскакивает в машину на место водителя и надевать платьице принимается уже внутри, не желая мёрзнуть. Из бардачка Адиэль ворует чёрную помаду и наносит на губы вместо прежней смазанной, поглядывая в салонное зеркальце: — Сегодня феерически просираем всю свою добычу или типа того, да? — Именно, солнышко. — Кассандра подмигивает, поправляя бретельку кружевного лифчика, а вслед за ней и пышные плечи платья. Густо брызгает горько-вишнёвыми духами, чтобы перебить любой посторонний запах. — Устала я уже от этих дедушек. Хочу отжечь! И наконец-то прикоснуться к красивому телу… — Женскому, полагаю? — смеётся. — А как же! Сам знаешь, Адиэльку… — выравнивает мизинчиком линию красной подводки на нижнем веке. — Мальчики для пользы, девочки для наслаждения… — Чертовски верная позиция, плюшка. — хлопает он её по плечу. Бессовестно закинув на парприз ноги, Адиэль достает пачку элитных сигарет и зубами вытаскивает оттуда одну. Как и всё ворованное, прячет он их в белье. Обычно идёт на риски лишь для кражи чего-то дорогостоящего, но папиросы — это святое: для него нет ничего ценнее табака, каким бы он ни был. Кассандра же берёт себе из бардачка иные: тонкие, красные, оставляющие на языке опиумный оттенок привкуса Проклятых роз. — Ах, ну как же мальчиков не любить, когда они оставляют нам такое… — Утащив с заднего сидения чемоданчик, Сандра с озорными искрами в глазах открывает его. Толстые пачки фунтов стерлингов встречают ребят запахом свежих чернил. Одну купюру-пятидесятку из множества тысяч она поджигает спичкой и от язычка её пламени вместе с Адиэлем прикуривает. — Куда гоним, м? Как всегда, в казиношку? — А почему бы и нет? Не помешает лишний раз напомнить, что удача всегда на нашей стороне. — До смены осталось… — Он надевает обратно свои оставленные в бардачке наручные часы и смотрит: — Часика полтора. Ну, значит, сегодня у меня будет небольшой выходной… — Ах, твои бедняжки этой ночью взорвутся от спермотоксикоза. Как хорошо, что мне их ни капельки не жаль… — Выпустив клочок дыма, Кассандра кокетливо поправляет кудри перед зеркальцем. — Приберегу только хотя бы пару тысяч… Завтра надо бы наведаться в ювелирку. — Тебя ж только недавно тот лысый целой охапкой всяких рубинов задарил по уши, — бесшумно хохочет. — Нет, мне нужно другое. Один мой старый наборчик как сквозь землю провалился! А там и серёжки, и колье, и браслет… — И что, хочешь собрать его заново? — Ну, вряд ли весь… Но новый браслетик прикупить точно нужно. Ах, тот бы сейчас так подошёл к моему платьицу… — Да ладно тебе, и так охрененно выглядишь. — Беззлобно цокнув языком, Адиэль хлопает Кас по плечу. — Погнали уже на наш шабаш, ведьма.***
Пятница, 2-е июля 1976 г.
21:48
Ночью Кантетбридж прячет свою серость и гниль за алыми огнями, как будто пытается ими отпугнуть нечисть, что под луной окончательно срывается с поводка. И тогда туман становится табачным дымом, а лай уличных псов — визгами шэдоувейльских шлюх. Город никогда не пытается лицемерить и при свете дня изображать чинность. Он как мёртвое тело, выставленное в стеклянном гробу на всеобщее обозрение. Ночная тьма лишь срывает с его лица саван. Казино встречает высокими потолками и дымкой прокуренного воздуха, приглушающей свет хрустальных люстр. Тихий саксофон звучит сквозь плотный шум разговоров на темы, интересующие лишь элиту. У каждого банкира — по роскошной спутнице, шуршащей мехами и придерживающей его виски, пока её мужчина с расслабленным мозгом поигрывает в рулетку. Ребята про этикет особо не думают: Кассандра смотрит на мужчин горделиво, не скрывая, что видит себя равной им. Порой игриво подмигивает и шлёт воздушные поцелуи — но не им, а их дамочкам. Адиэлю же в свою очередь совершенно не претит роль её ручной леди. По малейшему сигналу Кас он покорно подаёт ей сигареты, сидит рядом на видном месте, но игру ведет именно она. Только, в отличие от других спутниц-талисманов, рот открывать не боится. Направленные на них взгляды с тенью насмешки в очередной раз превращаются в поражённо-презрительные, когда белый шарик замирает в ячейке. — Восьмёрка чёрный, — звучит глубокий голос усатого крупье. Радостно пища, Кас хлопает в ладоши и даёт Адиэлю пять: — А я говорила, говорила! Восемь — моё счастливое число! — Тогда что, ставим на этот стрит и в четвёртый раз? — Свесив руку на плечо подруге, он довольно ухмыляется. — Нет-нет-нетушки, его чудодейственность всегда кончается именно после третьей попытки. Теперь нужно менять тактику… Пока игроки гадко перешёптываются, обвиняя девушку в банальном мухлевании, Кассандра лишь терпеливо выжидает. Продолжает ждать и после сигнала, что пришло время принимать ставки. И только когда уж остаётся последней, то с хитрющей улыбочкой облизывает клычки и передвигает высокие столбики чёрных фишечек на 2-3-4. — Действуем наоборот, я так понимаю? — Адиэль закуривает с неприлично закинутыми на стол ногами. — Восемь раз по тройке? — Тс-с… — Кас прикладывает палец к губам. — Чары ведьмы слабеют, если разболтать о её планах… — Эх, ведьмочка… — смеется. Видя, что алая сигарета Сандры уже дотлела, он подносит к её губам новую и услужливо поджигает своей зажигалкой. Звучит долгожданное «Ставки сделаны, ставок больше нет». Следя за тем, как крутится в красно-чёрном водовороте рулетки белый шарик, Кас щурит глазки. Без какого-либо видимого волнения, но сосредоточенно, постукивая ноготками по краю стола. Колесо замедляется. Момент истины. — Тройка красный, — звучит финальный вердикт. — Да-а! — парочка синхронно ликует. А Адиэль, всплеснув руками и показав игрокам средний палец, ещё и добавляет: — Выкусите, сучки! Однако за это тут же получает под столом усмиряющий пинок тонким каблучком по щиколотке и строгий шепот Кас: — Не позорь меня, Адиэльку. — Да ладно тебе, а… Нельзя, что ли, двум лузерам как следует порадоваться? — шепчет на ушко в ответ. — Не так, — угрожающе отрезает. И Адиэль уже не смеет спорить. В новом раунде Сандра решает увеличить ставку и докинуть фишек, но цифры не меняет. И вновь удача — двойка. И снова. И снова. Раз за разом шарик, точно ведомый колдовством ведьмы, завершает свой путь чётко в указанном диапазоне. С каждым раундом негодующие взгляды проигрывающих дяденек становятся всё красноречивее, а обвинения шёпотом — экстраординарнее. Кто-то твердит, что ребят стоило бы проверить на наличие всяких механизмов, способных подкрутить результаты. Кто-то высказывает догадку, мол, девчонка побывала в постели крупье, вертит им как вздумается, вот он ради неё и подтасовывает. Кто-то и вовсе припоминает парочке, как в лихие времена те заглядывали в казино лишь ради бесплатной выпивки: он вечно ставил свои жалкие гроши на чёрное, она — на красное, вот и оставались оба в выигрыше, хоть и без прибыли тоже. Пока их злодейский план не раскусили и не вышвырнули за шкирку. Тогда лишь благодаря связям сандровой бабки горе-аферистам таки восстановили пропуск. Но как бы банкирские языки ни распинались, удача по-прежнему остаётся на стороне ребят. Даже спустя восемь раундов на одной и той же ставке. — О-ох… — Покачиваясь на стуле, Адиэль наслаждённо потягивается и складывает на затылке руки. Неспешно наблюдает, как растворяется в мрачном воздухе очередной ком табачного дыма из его чёрных губ, и шепчет Кас: — Твои счастливые восемь раз вроде истекли… Как дальше действуем-то? — А вот теперь настала пора играть по-взрослому… — Растягивая слова сладкой патокой, Кассандра поднимается. Прогибая спинку под стать коварной кошечке, готовящейся к нападению, она наклоняется, чтобы подвинуть на игровом поле целую горку чёрных фишек: — Ставлю всё на «18». — А почему именно на восемнадцать-то? Но она в ответ приятелю лишь подмигивает. Снова «Ставки сделаны, ставок больше нет». И в этот раз Сандра наблюдает за шариком уже не как учёный за подопытной крыской — как охотница, ожидающая, когда добыча наконец всунет лапу в её капкан. Зловещая улыбка чеширской кошки на её лице застывает маской вплоть до момента, когда крупье вновь открывает рот: — Десятка чёрный. Фишки сыпятся водопадом. Повисает тишина. Такая резкая, что, кажется, даже саксофон на миг замолкает. Только спустя пару мгновений прорезаются первые ростки перешептываний, пока даже не успевшие облиться ядом и выражающие лишь чистое изумление. По лицу Кассандры каждый понимает, что такого исхода она не ожидала. — Не-не-не, так не годится. — Адиэль первым осмеливается разбить тишину уверенным возгласом. Сняв с руки часы, он бросает их крупье едва ли не в лицо: — Ставим на восемнадцать и дальше. Это разовая акция, придурки, не обольщайтесь. — Да-да, мы продолжаем! — Сандра докидывает к ставке своё серебристое колечко с рубином, выточенным в форму луны. И вновь «Ставки сделаны, ставок больше нет» повторяется подобно молитве. Пёстрая рулетка гипнотизирует, совершая оборот за оборотом, словно в замедленной съёмке. Её дырявят взглядами не только ребята — каждый, кто рядом, и даже те, кто давно уже отсеялся и забросил игру, потеряв интерес после череды поражений. Наблюдают из чистого любопытства, порой тихонько дискутируя между собой и гадая, чью же сторону займет удача в этот раз. — …Двадцать пять красный, — протягивают Адиэль с Кассандрой в унисон, опережая крупье. Переглядываются и слегка кривят уголки рта в недовольстве, будто отзеркаливая друг друга. Однако красочный азарт заглушает любые оттенки негодования с лихвой и подталкивает Адиэля снять с ушей серьги в виде ржавых крестов, а Сандру — подкрепить эту ставку коротенькими чёрными перчатками. — Ничего, если госпожа Фортуна решила обернуться к нам задом… — приговаривает он в спешке. — То это хороший шанс её трахнуть во все щели. — Вот именно! А кто в Кантетбридже умеет трахаться лучше нас? — Кас потирает ручки в предвкушении, нисколько не сомневаясь, что рано или поздно ставочка обязательно сыграет. И неважно, какой ценой. Шарик белой кометой проскакивает совсем не в ту ячейку. Не везёт опять. В ход теперь идут её туфельки, затем его ошейник. Мысль остановиться не возникает в голове ни у кого. Ни у ребят, ни у тех, кто следит с не меньшей увлечённостью. Некоторые дядьки и вовсе успели проиграть пару купюр в спорах между собой насчёт того, повезёт парочке в следующем раунде или нет. Стрелки часов кружатся в вальсе, подражая колесу рулетки. Чем короче стрелка — тем дороже стоит её полный оборот. Проходит час. Два. После очередной неудачи ребята поджигают свои сигареты от общего огонька чёрной свечи в высоком напольном канделябре, ведь зажигалку Адиэля проиграли ещё шесть раундов тому назад. Кожаную куртку, в которой зажигалка хранилась — через три. В прошлом раунде — ремень с до чёрта дорогой пряжкой. Пришло время избавляться от штанов, и Адиэль делает это без малейших колебаний. Наоборот, бессовестно садится на край стола и снимает демонстративно, протягивая ноги и делая из этого целое шоу. А ещё, по-дурацки лыблясь, подмигивает мужичку с жирной родинкой на подбородке, намекая, что прекрасно помнит, как тот снимал Адиэля в дешманском отеле на целую ночь ещё весной. И рвёт в улыбке щёки лишь сильнее, когда из-за его взглядов дяденька в смятении поправляет галстук. — Добавишь, плюшка? — спрашивает у Кас. На ней ещё остаётся как минимум три вещи: бельё, платье и неприкосновенная кровавая роза в волосах, которая давно уже словно пустила корни в её мозг. — Просчитывать ставки надо грамотно, малыш. — Она беспечно поглядывает на свои красные коготки, покачивая босой ножкой. — Если этот раунд мы тоже просрём, то следующий станет триумфальным… Так мне чутьё шепчет. — Что ж, доверимся ему, — ухмыляется, швыряя кожаные штанишки. В один голос с Сандрой перекривляет крупье, фальцетом вторя ему: – Ставки сделаны, ставок больше нет. Рулетка крутится, крутится, крутится, погружает в гипноз окончательно и наматывает на себя последние крупицы разума, словно веретено. Мрачный интерьер казино давно уж плывёт чёрно-красными пятнами перед глазами, теряясь и смазывась, как будто пьяный художник трёт по полотну кистью с таким усердием, что рискует оставить в бумаге дырку. Кассандра сминает в прозрачной пепельнице окурок, Адиэль же свой бросает туда щелчком пальцев, предварительно потушив об язык. В мятых бело-алых пачках не остаётся больше ни одной сигареты. Теперь их даже как ставку не примут. Болтая ногами, Адиэль заглядывает в свою с безразличным вздохом и швыряет за спину. Ребята даже не оборачиваются, когда слышат из уст крупье очередной номер, мало похожий на заветные восемнадцать. Лишь цокают языками без особой усталости или раздражения, скорее от скуки. Потерев глаз и размазав чёрную подводку, Адиэль спрыгивает с края стола: — Ну, значит, настало время херачить, — и берётся за резинку белья, уже готовый снимать. Однако как только приземляется, из трусов у него с громким лязгом выпадает золотое колье. Поднимает, пытаясь вспомнить, у кого из клиентов его украл. Так и не припомнив, в итоге плюет на всё и, пожав плечами, швыряет как ставку. — Хе, остался ещё порох в пороховнице… Ставишь что-то, плюшка? — А как же! Я же говорила, в этот раз нам повезёт уже безоговорочно! Клянусь дьяволом, если я не права — неделю ни конфетки в рот! Кассандра бережно снимает платье. Чуть заскучавший до этого народ быстренько оживляется. Не из-за потенциального выигрыша, а лишь от вида уже почти голенькой дамы, точно не желающей останавливаться. Отдав ставку крупье, спустя пару мгновений раздумий она добавляет: — Знаете, а мне не жалко… — и увеличивает сумму, расстёгивая лифчик из бледного кружева и без капли стыда снимая. С товарищем заодно она расплывается в улыбочке, видя, как за подвитыми усами у крупье на щеках накаляется неловкий румянец. Каждая секунда тянется горькой жвачкой. Наблюдающие грызут морщинистые губы, обтираются платками и взбудоражены как будто даже сильнее играющих. Кто-то печётся о том, чтобы выиграть в споре, но большинство просто ждут да не дождутся, когда в ход у обоих пойдут трусики. Ребята это внимание ловят с аппетитом, ощущая каждый цепкий хмельной взгляд на своей коже будто приятный мазок эфирного масла. Поочередно они шлют воздушные поцелуйчики без адресатов, оставляя для всякого возможность считать, что предназначены они были именно ему. Откровенно заскучав, Кас подпирает щеку рукой и склоняет голову на плечо Адиэлю. А рулетка всё крутится и крутится. Наконец-то колесо начинает понемногу замедлять ход. Сандра научилась уже это улавливать по малейшему звуку. Взбодрившись, она вскакивает с места и прям-таки брызжет нетерпением, покачиваясь на носочках, пока прожигает взглядом дыры в каждой ячейке поочередно. Но сильнее всего — в красной под номером 18. Цвет крови. Цвет власти и победы. Адиэль же, напротив, закидывает ноги на серебряные подлокотники стула и наблюдает совсем вяло. Потому едва ли расстраивается, когда видит, что шарик уже в последних мгновениях перед тем, чтобы запрыгнуть в ячейку, и пока болтается преимущественно между 33 и 20, не подскакивая к заветной ставке ближе, чем на ячеек пять. А вот Сандра опечаленно вздыхает, опустив белые реснички: — Видимо, мне таки светит небольшая диета… — Да ладно, не раскисай. Ещё есть на что играть хотя бы. — Адиэль тихо хмыкает и хлопает подругу по спине. Конец. Звучит финальный вердикт крупье. Так ровно, что ребята далеко не сразу на него обращают внимание и вовсе. Выдержав недолгую паузу, оглашает: — …Восемнадцать красная. В первый миг они лишь непонятливо моргают, переглянувшись. И гораздо раньше, чем начнутся аплодисменты, принимаются звучно ликовать. — А я знал, сука, знал! — Запрыгнув на стол и потащив Кас за собой, Адиэль по-дружески шлёпает её по заднице и крепко-крепко целует в щеку. — Ни разу в тебе не сомневался, ведьма ты грёбаная… — К чёрту диеты! — пищит она радостно, свесившись приятелю на шею. Вот только зрители эйфорию преимущественно не разделяют. Как один вздохнув и поворчав себе под нос, они потихоньку расходятся, так и не дождавшись того, ради чего торчали рядом не один час.***
Суббота, 3-е июля 1976 г.
01:12
— Мы это заслужили, правда, Адиэльку? — Кассандра кокетливо присаживается на высокий стульчик за барной стойкой, разгладив на себе отыгранное обратно платьице. — Сильнее, чем любой ублюдок вокруг нас. — Криво ухмыльнувшись, Адиэль садится рядом и поправляет застёжку ошейника на затылке, скрытую под нечёсанными волосами. — Пора уже побаловать наши язычки. Они уж точно заслужили самое лучшее за то, что терпели там этот халявный виски… В баре атмосфера иная. Ровнее, расслабленнее, живее. Помещение после бескрайнего зала кажется совсем тесным, но оттого и уютным. Настенные лампы хоть и незамысловаты в своих формах, но их слабый медовый свет гораздо приятнее излучаемого хрустальными люстрами: тот, белоснежно-холодный, будто колол кожу ледяной крошкой. Табачный дым окутывает туманом, размывая перед глазами красные от спирта физиономии и оставляет лишь благородный багрянец штор и диванов. Бармен предпочтения ребят давно выучил наизусть. Безо всяких указаний подаёт Сандре её любимый вычурный коктейль с джином, вишней, сливками и лепестками Проклятых роз на розоватой пенке. Адиэлю же — его излюбленный виски. — Попробовать дашь? — он кивает на высокий бокал подруги. — А кто это мне говорил, что сладкий алкоголь для него всё равно что ослиная моча? — Потому и хочу глотнуть, чтобы убедиться в этом снова. — Каков же подлец… — Сандра тихо хохочет, прикрыв уста ладошкой. Вишнёвыми губками она втягивает коктейль сквозь трубочку. Просовывает пальчик под ошейник Адиэля, притягивает приятеля ближе и переливает кроваво-бордовый алкоголь ему в рот. Однако его смолистые губы мастерски оставляет нетронутыми. Такие жесты от Кас никогда не позволят ему забыть, за что он свою подругу полюбил до девятого круга Ада и обратно. За то, что одинаково развязна со всеми: мальчиками, девочками, любовниками, товарищами. Развязна в своём сплетении интеллигентности и бесстыжести, как настоящая звезда. И настолько в этом искусна, что для каждой категории у её распутства свой уникальный оттенок. Призрачный, едва уловимый, но Адиэль как никто другой умеет их различать. Рядом с дамами, например, Кассандра хитра и вычурна, с джентльменами — броска и решительна. А с Адиэлем и вовсе такая, как ни с кем другим. Лёгкая и взрывная, подобно искорке. Порой он ей даже по-доброму завидует. Как бы он ни старался, его вросшая в эпидермис развратность всегда будет нести привкус дешевизны. А у Сандры она так и сочится изощрённостью, превращаясь в искусство не менее тонкое, чем скульптура или изготовление целительных смесей из ядов. Иногда Адиэль гадает о том, как же ей удалось этот талант в себе нащупать. Он никогда у Кас о подобном не спрашивал. Всегда считал это ерундой, недостойной обсуждения. Да и сейчас, впрочем, не собирается. Слизав остатки коктейля, он вытирает губы костяшками и оставляет на них грязный шлейф помады. — Всё-таки редкое дерьмо… — смеётся коротко и невозмутимо. — Неужели совсем ничего не понравилось?.. — Сандра с фирменным притворством дует губки и хлопает ресницами. — Кое-что понравилось… — Адиэль чешет подбородок подруги. — Но не в этом пойле. — Ох уж эти мальчики… Всё, что на вкус слаще перченого куска грязи, у них тут же вызывает диабет. — Ну, ты же как раз сюда пришла за леди, правда? Вот они этой херней не страдают. Отпив виски из стакана, он смотрит на то, как пылают глаза Кас в поисках жертвы, и что-то до чёрта приятное горит в груди. Адиэль по-особенному обожает её такой. Готовой к бою. — Нарыла уже себе вариантиков, кого сегодня в постель утащить, м? — Пока нет… Среди девчонок, что с нами за рулеткой сидели, я ещё весной всех перепробовала. А здесь… — Сандра постукивает ноготками по бокалу. — Трудно углядеть пока тех, с кем потенциально можно найти общий язык. — Искать дам, любящих дам, вне специальных клубешников, чую, тот ещё геморрой. — Адиэль усмехается. — Но в этом и прелесть. Тут водится самая редкая добыча, которую в привычной среде не сыскать. А охота особенно сладка, когда удаётся выловить себе в коллекцию самую неприступную и строптивую кошечку… — Кас подмигивает, поглаживая коленку. — Ну, если б работа не жрала времечко и силы, я бы себе тоже всяких красавчиков подыскивал именно здесь… Пока Кассандра сканирует взглядом бар и каждую юбку в нём, Адиэль безмятежно наслаждается атмосферой. Музыка здесь отвратительно классическая, но резвая. К вязкости протабаченного воздуха не привыкать: для Адиэля она уже сродни молочному запаху материнских объятий. На стенах гордо красуются портреты двух черновласых женщин на фоне кустов Проклятых роз, с почти прозрачной кожей и зловеще-ласковыми хрустальными глазами. У одной пышные локоны прямые, как вороново перо, у другой сдержанно вьются. У одной рюшистая блуза перетянута корсетом, а взгляд властный и уверенный, у другой же — почти неживой, подёрнутый дымкой, и невесомое белое платье словно одуваемое романтичным ветром. Сёстры Хардман. Старшая — Эвелин, младшая — Элизабет. На картинах ещё совсем-совсем молодые. Хоть и обе, когда погибли, не успели доползти даже до сорока. — Плюнуть бы в эти рожи… — процеживает Адиэль сквозь зубы, допивая виски. Смотрит на портреты исподлобья и выжигает в них дыры взглядом, полным осуждения. — Сдохли ещё хрен знает когда, а их ебальники с каждым годом светят где-то всё чаще и чаще. Уже ни в одном грёбаном районе от них не спрятаться. Скоро весь город к херам собачьим скупят и переименуют в Хардманбридж, свиньи. — Поосторожничал бы такие вещи говорить… — Постукивая пальцами по барной стойке, Сандра с несерьёзной усмешкой кивает в сторону некоего юноши. Тот по-хозяйски раскинулся на красном диванчике, уготованном специально для него и его дружка. — Пф-ф, ещё лучше, блядь. — Адиэль оборачивается к диванам спиной. — Да брось, малыш, почему там помрачнел? — Она нежно гладит приятеля по плечу и кладёт ему в рот карамельную вишенку с верхушки коктейля, понижая голосок: — Здесь значение имеем только ты и я… Остальное неважно. Хмуря брови так, что каждая микроморщина становится видна, будто обведена чернилом, он лишь на мгновение бросает на молодого человека взгляд. Черты лица у того просты и слащавы, но с характером. Приглаженные кудри, достающие до плеч, переливаются тёмной медью и лоснятся при слабом свете ламп так слепяще, что Адиэлю от одного только их вида моментально ударяет в нос стерильный запах дорогого геля. И белая рубашечка, и кофейные брючки — куда ни глянь, каждая деталь вырисовывает над головой юноши буквенный нимб, складывающийся в единственное слово: аристократ. Бледная, хоть и с тёплым румянцем, кожа вычурно дописывает рядом: Хардман. Марсель Хардман, старший сын младшей из покойных сестричек. Адиэль смотрит на него с совершенно необязательной внимательностью. И спустя миг снова отводит взгляд. — Хмпф… Ты знаешь, у меня на этих пижонов аллергия. — Одним глотком он допивает виски, оставляя льдинки болтаться на дне. У него с Хардманами, в общем-то, личных счётов нет. Просто в Кантетбридже они давно уже занимают трон олицетворения того абстрактного капиталистического зла, ненависть к которому занимает как минимум треть места в сердце Адиэля. Такие, как он, для них всегда были и будут расходным материалом, туалетной бумагой, которой подтирают зад и тут же смывают в толчке. Когда к нему заглядывают пропитые свиньи, беспомощные, жалкие, смотрящие на его мышцастые телеса как на статую Христа, он по-настоящему обожает свою работу. Но бывает порой, что его снимают те, кто так и норовят напомнить лишний раз, что вся жизнь Адиэля стоит дешевле, чем их наручные часы, и в их глазах мелькает абсолютная нерушимая вера в то, что он — не человек, даже не млекопитающее; просто вещь, которой положено пользоваться и не более. И тогда Адиэль начинает ненавидеть. Не работу, даже не себя. Их. Каждого, кто потенциально может посмотреть на него тем же взглядом. Священным ликом семейки Хардманов всегда считались сёстры. Эвелин погибла бездетной уже давненько: Адиэлю кажется, что он тогда ещё даже в лапы Хозяина попасть не успел. Но в этих воспоминаниях он не уверен. Это было задолго до его знакомства с Кас. Сейчас от династии остался только муженёк Элизабет, младшенькой, присматривающий за ещё юными детьми. Для роли официального лица совсем уж серый и бесхребетный дядя. После смерти жены так и продолжает тихо и бесправно просиживать подштанники в парламенте на месте, куда ею же и был усажен. Марсель внешне словно весь в отца пошёл, но только внешне. Унаследовал от него широкие плечи и кудри горе-интеллигента. Хоть и только два года как совершеннолетия достиг, однако наглости и темперамента в нём больше, чем у всех остатков семейки вместе взятых. И всякий раз, когда Адиэль хоть с засаленных газет, хоть с экранов, хоть наяву видит его глаза, понимает: Марс будет смотреть на него именно так, как они. Те, для кого он сам — одна сплошная надувная секс-кукла без мозгов и прочих внутренностей, кроме готовой на всё кишки. И всё же Кас права. Мучить себя мыслями об этом сейчас совершенно незачем. Всё то место, что внутри Адиэля ненависть не занимает, целиком заполнено Сандрой. И сейчас она рядом. Потому лучше ухватиться именно за неё. Он заказывает один стакан виски за другим и отчего-то ни капли не пьянеет. Болтает с Кассандрой о каждой городской сплетне, пока челюсть не начинает болеть хлеще, чем от получасового минета. Думает вскользь о том, что теперь, став сам себе начальником, может устраивать подобные выходные сколько душе угодно, пока кошелёк не начнёт стонать от голода, а арендодатель — стучать по башке. Но надолго в голове эти мысли не задерживаются, как и все прочие. Адиэль больше не в силах думать ни о Марселе, ни о чём-либо ещё. Только уложить на стойку голову, подобно сонному ученику за партой. Наслаждаться галдежом бара, замылившимся до расслабляющего белого шума, и тем, как Сандра нежно прочёсывает пальцами волосы на его затылке, будто распутывает пряжу. И не думать об этом, но чувствовать где-то под рёбрами, что всё-таки может считать себя самым счастливым неудачником чёртового Кантетбриджа. Но тут во взгляде Кассандры что-то самую малость меняется. Только Адиэль и мог бы это разглядеть. Издав смятый вопросительный звук, он сонно приподнимает голову и смотрит туда же, куда и она. Марсель со своим дружком перешли за барную стойку. И если раньше от их светских бесед ограждала завеса музыки и голосов остальных любителей попиздеть, то теперь между ребятами и хардманским отпрыском чуть больше метра. Безразлично хмыкнув, Адиэль отворачивается, обратно уложив на барную стойку голову. Сандру, судя по смягчившемуся взгляду, радует отсутствие у приятеля какой-либо острой реакции. — Ты это, поосторожнее бы рядом со всякими маргиналами был. — Звучит щебечущий голос. К счастью, не Марселя. Его товарища. Он у Адиэля особого раздражения не вызывает. Заставляет максимум чуть поморщить нос, будто пришлось проглотить что-то невыносимо приторное. — Слышал? На днях в Шэдоувейле убийство было. Мужика ножом прям в яйца ткнули… По дружку сразу видно, что в родной Кантетбридж из столицы приезжает максимум на выходные. Чернявый, какими в городе бывают только привокзальные цыгане, но загар не грязный, а благородный, цвета виски в бокале. Явно подаренный палящим солнцем заграничных курортов. Волосы до лопаток вычесаны гладко-гладко, будто мальчик полчаса назад ещё для глянца позировал. Бренчит золотыми кольцами-серьгами, крашенными ноготочками светит, глаза углистым карандашом аккуратно подвёл. Если бы не шмотки, совсем от девчонки не отличить. И тем не менее, никаких косых взглядов, которые Адиэль за даже меньший градус женственности в своём облике каждый день принимает охапками, мальчишка не ловит. Золотой сынок ведь. — Пха, словно в том районе жизни лишиться не как посрать сходить. — Марсель таки подаёт голос. Делает небольшой глоток бренди, запивая им свой смешок. — Хотя ножом в яйца, конечно, жёстко… Какой-то важный дядька был, что ли? — Относительно… Сутенёр какой-то, вроде бы. — Его приятель убирает за ухо прядь, выбившуюся из-под клетчатой банданы, и поджигает зажатую между тонких губ сигарету. — Не уверен. Особо не вчитывался. — Сутенёр? Серьёзно? — Марсель смеётся лишь громче. Облокотившись на барную стойку за спиной, покачивает носком начищенной до пластмассового блеска туфли. — Господи, как же похуй. В том шлюшьем кодле каждая псина смерти заслуживает — зачем на это ещё и газетную бумагу марать? Адиэль сжимает свой стакан до скрипа, напряжённо упираясь каблуком в перекладину барного стульчика. От трёпа рядом скулы сводит, но пересаживаться он не планирует. Если уйдет — будет казаться проигравшим. Так ему шепчет внутри какая-то неизведанная ядовитая дрянь, что из раза в раз приводит к беде, но Адиэль малодушно продолжает, как дурак, идти у неё на поводу. — Там теперь всё к херам перекрыто… Даже ларьки всякие и то выходной объявили. Боятся. — Марсов приятель выдыхает дым. — Эх, а там в одном месте такие сижки клёвые всегда продают… — Блядь, Мариан, ты серьёзно будешь жалеть каких-то помойных крыс? Очнись, ты не Белоснежка, и мир вокруг нас — не сказка. У Марселя, когда он заведён, голос такой резкий, что ушные перепонки будто ржавым копьём протыкает. А всполыхает он легче газеты, пропитанной бензином. Зато Мариан так улыбчив и беспечен, словно щёки у него стянуты невидимыми швами под кожей: — А я разве жалею? — хохочет. — Да и всё равно, в общем-то, люди есть люди. Какими бы ни были… — Это не люди. Это даже не второй сорт! — отрезает Марс с уверенностью воина, свято верящего в победу своей империи. Гнев, стоит признать, ему к лицу. Мягкие черты тогда остреют и теряют свою приторность, лишаются аристократичной правильности и обретают что-то живое, харáктерное. Взгляд обрамляется тонкой поволокой тьмы, как у чертёнка, нацепившего людскую шкуру. Он так часто поддаётся этой эмоции, что та, вероятно, уже стала для Марселя истинным лицом под маской угодника. А его приятеля такая категоричность, похоже, даже слегка умиляет: — Ой, да ладно тебе. Это ж не киллеры, не дилеры, не торгаши всякие… Так, трахаются за кусок хлеба и никому не мешают. — До такого, знаешь, тоже докатиться ещё надо. Поэтому не вижу повода их жалеть. Сами выбрали вместо нормальной работы торговать задницей. Кассандра замечает, насколько её друг напряжён. Пытается успокоить, гладя пальчиками вдоль позвоночника и подливая ещё виски. Адиэль каждый новый стакан осушает за один глоток, запрокидывая назад голову. Опьянение смазывает эмоции в один фарш из разных сортов мяса. Перебить ярость теплотой от присутствия Кас рядом становится всё сложнее. Они путаются, образовывая единый ком. Дёрни за одну ниточку — тут же потянутся следом остальные. — Ну, пока нам они лично под дверь не насрали, мне как-то плевать… — А Мариан всё покуривает с прежней пустой улыбкой звезды телеэкранов. — Никто не без греха. — Слушай, словно я не видел, на что эти змеи подколодные способны. Всё шляются вокруг, липнут к тем, кто побогаче, выдуривают деньги или просто воруют… Один из них даже возле нашего особняка ошивался, представляешь? — И снова эти уёбки воображают, что кому-то больно нужна их вялая трахалка… — сквозь зубы комментирует Адиэль себе под нос. — Не злись, Адиэльку, — успокаивающим шепотом тянет Кас. — Это не стоит твоих нервов… Но её друг, похоже, так не считает. Сидит на месте смирно, продолжая себя мучить липкими словами, доносящимися сбоку. Сам не знает зачем. А ярость внутри потихоньку закипает, как на слабом огне, и ловко пользуется неведением своего хозяина, жадно вкушая каждое слово из уст Марселя и подпитываясь. — Ого. — Мариан вскидывает брови. — И чем закончилось? — Ему повезло, что слинял раньше моего прихода. Иначе получил бы по первое число. — А как узнал-то тогда, раз не застал его даже? — Да мне сосед нашептал. Хорошо, что мне, а не маме. — И к кому это он в постель набиваться собирался? Неужели к батеньке вашему? — Вероятнее всего. Впрочем, я этого знать не хочу. — Марсель кривится, глотком алкоголя запивая гадость мыслей. — А ты с чего вообще взял, что тебе не напиздели? Мало ли кто хочет вашу семейку очернить и рассорить к херам. Или что, волосы чужие в ванной находил или чьи-то забытые трусики? — Да я уже палил этого мелкого не раз. Пару раз выскакивал у меня прямо перед носом, ещё раз чуть не врезался в меня по дороге у самого особняка… Это мелкая такая крыса, с волосами такими пидорскими голубыми. Пусть ещё хоть раз мне попадется… И тут Адиэль ставит стакан на стойку так шумно, что едва ли не каждый в баре оборачивается. Лишь парочки слов хватило, чтобы в его голове всплыло имя: Каэль. Он мог бы с желчью, кровью и слизью, но всё же проглотить подобное в адрес любого коллеги на свете — даже в адрес самого себя. Но если речь идёт о Каэле, у Адиэля окончательно исчезают все иллюзорные тормоза. Он резко поднимается со стула, и даже Кассандра не успевает его остановить. Приближается решительно, пьяным взором едва различая фигуру Марселя в полуметре от себя. Перед глазами только цвет майского неба. Чистейший ангельский голубой, что бывает только в детских журналах. В Кантетбридже небо над головой всегда вымазано седым пеплом даже в самые ясные дни. И, ведомый этим цветом, Адиэль молниеносным взмахом кулака бьёт Марселя в челюсть, почти неслышно прошипев: — Крыса, значит?.. — Блядь!.. — Он хватается за край барной стойки, отчаянно пытаясь не свалиться со стула. Как только возвращает себе равновесие, тут же вскакивает на ноги и рвется хорошенько отомстить, наотмашь влепив обидчику удар куда крепче и умелее. — Что, защитник нашёлся?! Не рассчитав сил в пьяном теле, Адиэль неуклюже валится с ног и своим падением попутно задевает ещё пару-тройку гостей. Для него их лица словно закрашены одним бежевым мазком широкой кисти. Огни бара плывут перед глазами узорами калейдоскопа. И только рожа Марселя виднеется чётко-чётко. Даже не она сама — взгляд. В карих глазах пляшет целая орава чертей, и каждый из них возвышается над Адиэлем, поглядывает свысока уничижительно и спесиво, так и желая похоронить под подошвой туфли́, как таракана. Голос здравомыслия, что в его голове всегда звучит высоким тембром Кас, сейчас слабо попискивает где-то в углу о том, что продолжать упорствовать не стоит. Однако его безостаточно заглушают адские визги, хором твердящие одно: перед Адиэлем — враг. А жалеть врага — смертный грех. И он беспрекословно им верит. Тут же поднимается, ухватившись за стул, и бьёт снова. Со всей дури прямо в нос, добивая ударом высокого каблука в живот и повалив на пол. Лицо Марселя омерзительно красиво. Ухожено настолько, что после него на сбитых костяшках словно блестит не кровь, а следы его утреннего крема. Только удары могут его исправить. Перекрыть синевой и багрянцем эту блядскую хардмановскую бледность. Но Марсель даже не обращает внимание на то, как кровь стекает по разбитой губе и пачкает ворот рубашки алыми лепестками. Легко уворачивается в последний миг, когда Адиэль пытается наступить каблуком ему на горло. Марс выпрямляется с ловкостью, моментально напоминающей о том, что покойная мамочка долго желала слепить из сыночка профессионального спортсмена. — Охуел уже вообще?! — Схватив Адиэля за шиворот, начинает колотить его кулаками, пока смоль макияжа не смазывается в единое пятно и на лице не расцветают первые жухлые гематомы. Тот больше не опирается — нет сил. Не пытается ни увернуться, ни хотя бы закрыться руками. Каждое новое столкновение с заряженными злостью кулаками отзывается электричеством, бьющим словно по каждой клеточке тела поочерёдно. Разок Адиэль предпринимает вялую попытку заехать противнику коленом по яйцам и даже не видит, промазал или нет. Удар настолько слабый, что вряд ли что-то бы изменил. Как оказалось, таки промахнулся. Зато Марсель — нет. Увернувшись почти молниеносно, он выплескивает весь накопившийся адреналин в одном чертовски мощном пинке прямиком в пах. И вот теперь ток внутри херачит уже не по клеткам, а одновременно по каждому нервному окончанию. — Катись отсюда, пока я не лишил тебя твоего кормильца, придурок! Ещё раз хоть тронешь меня пальцем — и тебе не будет места нигде в этом городе, шлюха ты подзаборная. Выёбывается он ещё тут, псина. — Ы-ыгх… — Адиэль сцепляет зубы, позорно скуля от боли. На ноги самому подниматься не приходиться: за него это делает охранник, тут же потянув за шкирку на выход. Адиэль не слышит, что мужик ему басит, когда швыряет на асфальт. Зато, больно приземлившись на колени и теперь вдобавок к костяшкам стесав ещё и ладони, он слышит ор Марселя: — Давай-давай, катись колбаской. Чтобы ещё такое чмо смело прикоснуться ко мне! — И даже мутно видит из-за плеча, как дружок подаёт Марсу чистый платок и тот по-чистоплюйски протирает им лицо. — Вздор какой! Звуки улицы сливаются в протяжный вой, будто сам дьявол насмехается. Адиэль проиграл. Продул, как хилый школьник во взбучке со старшаком. Реванша не будет. Остаётся только сплюнуть эту горечь вместе с солёной кровью. И очень долго отмывать язык от гнилого послевкусия. Асфальтная крошка рябит перед глазами. Чёрная лужица крови кажется хищным ртом, что вот-вот откроется шире и откусит башку. Но нет. Оказавшись рядом, Кассандра присаживается на колени, не брезгуя замарать платье, и опускает на них затылок приятеля. И теперь перед взором Адиэля ни одной противной пасти. Только лиловый мрак хмурого неба и сияющее нечеловеческой белизной лицо Сандры на его фоне. Его ведьма-хранительница всегда спасёт. — Ох, Адиэльку, ну зачем же ты так… — Её голосок доносится как сквозь стеклянный купол. До этого, по всей видимости, захватив из своей автомобильной аптечки средства первой необходимости, Сандра нежно стирает кусочком ваты кровавые кляксы над губой Адиэля и размазанный макияж. — Совсем не знаешь меры, малыш. — Ты знаешь… — хрипло мямлит он в ответ. — Про абстрактных шлюх он может себе сколько угодно тявкать… Но этот уёбок малолетний же говорил о Каэле… А кем бы я был, если б за него не вступился?.. Да пусть языки вместе с хуями отсохнут у всех, кто ему хоть капли вреда причинял… — Ах, любишь же ты быть для него старшим братиком. — Кассандра мягко смеётся, пальцами нежно зачесав назад волосы друга. Её колени уютнее шёлковой подушки. — Втрескался по самое не хочу. Обычно Адиэль бы в ответ огрызнулся своим вечным «да какое нахрен втрескался», но сейчас даже не осознаёт слова Сандры. Из крохотного пузырька она льёт на вату собственную настоечку, пахнущую хвоей и жасмином, и наносит на свежие раны. В первый миг соприкосновения с кожей снадобье шипит и пенится, заставив Адиэля сцепить зубы, но уже скоро начинает приятно холодить, обезболивая. Обработку увечий Кас завершает пластырем поверх наиболее видных ссадин, закрепляя лёгким поцелуем между бровей. И от него боль в теле окончательно тает, подобно маслу на сковороде. — Идём домой, малыш. — Сандра осторожно пытается помочь Адиэлю подняться, но тому это даётся с трудом. Не из-за травм — скорее от жуткой усталости. Прикосновения подруги действуют хлеще любого снотворного. — Отдохнёшь, проспишься… — Да нет, нахер это. — Всё ещё пошатываясь, он трёт глаз так отчаянно, словно пытается вытащить его из глазницы. — Я в норме, честно. Уже куда лучше. Не проёбывай из-за меня ночь. — Адиэльку, ну ты серьёзно? Что для меня может быть важнее тебя? — Ты ж так себе никого и не подцепила даже… — вяло смеётся. — Весь вечер просрала на то, чтобы утешить одного идиота… — Ты потом обязательно мне это компенсируешь. — Кас тычет пальчиком приятелю в нос. На миг Адиэль натягивает вымученную улыбку, несмотря на то, что каждое движение мышц лица отзывается ноющей болью. Вздыхает, выпустив изо рта облачко пара, и смотрит всё ещё мутно, но упрямо: — Плюшка, умоляю, а. Я заебенно себе отлежусь и на рабочем месте. Ты ж знаешь, у меня там вполне уютненько. Не обязательно тащить меня в твоё ведьмино логово. — Ах, тебя же никогда не перепрёшь… Упёртый барашек. — Кассандра тихо вздыхает. Смирившись, напоследок решает заглянуть в свой «Феррари» и, порывшись в его аптечке, вручает Адиэлю моток бинтов и флакончик в виде винно-бордового сердца. — Когда снова начнёт болеть — намажь на раны эту прелесть. Понял? — Понял, понял… — Протянув смятый звук, Адиэль прячет снадобья за пазухой. Поругавшись пальчиком, словно нянька, Кас целует приятеля в заклеенную окровавленным пластырем переносицу: — Утречком чтобы обязательно ко мне в ратушу заглянул! — А как же… Куда я без тебя. — Ответив поцелуем в щёку, Адиэль слабо машет рукой и уходит, развернувшись. Без долгих прощаний, лишь бы поскорее скрыться из поля зрения приятельницы. — Самых сладких тебе кисок сегодня, ведьма. Он уже не видит, как с ним прощается Кас и куда она следует. Спешит проскользнуть в ближайший двор и раскинуться на лавочке, спрятавшись в кружевной тени клёна от луны. Её щемяще-знакомый белесый свет вызывает у Адиэля чувство, будто Сандра продолжает за ним присматривать. От этого одновременно и тепло, и стыдно. Вытянув ноги, Адиэль запрокидывает назад пульсирующую голову и прижимает холодное запястье ко лбу. Конечно же, он нагло соврал. Ему всё ещё хреново. Очень хреново. И Кассандра явно это понимала, просто знает, что с Адиэлем спорить бессмысленно. Мозг внутри черепушки словно то наизнанку выворачивают, то разглаживают обратно. В ушах глухо. Тошнота до кончиков пальцев пробирает. А непорочный голубой цвет так и продолжает стоять под опущенными веками. Только ли перед ними? — …Адиэ-эль… Адиэль! — Голосу наконец-то удаётся пробить глухую пелену в его ушах. Высокий, ещё ребяческий. Родной. Вслед за ним уже и лицо мальчика вырисовывается. Сперва большие, по-детски широко распахнутые серо-голубые глаза, один из которых вечно прикрыт чёлкой, затем курносый нос и румяные щёки. А потом и голубое полотно обретает резкость, превращаясь в очертания волос. Недавно стриженных, достающих до подбородка и крашеных не самой умелой рукой. — Каэль… — бормочет Адиэль, расплываясь в дурацкой улыбке. Пару мгновений собираясь с духом, трясёт головой и отчаянно ерошит волосы, дабы прийти в себя. — Хе, вот так встреча… А тебя как сюда занесло-то? Что, неужели какой-то местный мажор наметился? — Если бы, хе-хе… — Каэль отводит взгляд, улыбаясь слегка неловко, и присаживается рядом. — Нет, просто гуляю. — М? Гуляешь? А что, смена уже кончилась? — Агась. Давно уже. Адиэль смотрит сперва на наручные часы, затем на беззвездное небо. Без трёх минут четыре. И правда. — Мгх… Совсем забылся за этим грёбаным выходным. — Он потирает переносицу. — Как ты там, малыш? Как ночь прошла? — Всё… Всё в порядке. Лучше, чем обычно. — Каэль, как и всегда, о многом умалчивает. Но Адиэлю не привыкать. Он никогда не вынуждает мальчика докладывать о каждой сальной лапе, что его душила в эту ночь. Хоть и с этими знаниями ему всегда необъяснимо спокойнее, чем когда приходится лишь плавать в догадках. — Лучше рассказывай, как ты. — Я? Да охеренно. — Адиэль пожимает плечами и чешет затылок, продолжая безуспешные попытки отогнать боль и сонливость. Вспомнив кое о чём, достает из заднего кармана пачку деньжат, добытых из заветного чемоданчика, и вручает Каэлю. — Это тебе, кстати. Забей хер на долг. Потрать их наконец-то на себя. Сладостей каких-то себе купи, что ли, не знаю. — Ох, ты каждый день приносишь столько, как я за месяц… — Он принимает деньги с толикой смущения. — Даже стыдно уже брать становится, эхе… — Не стесняйся. На что мне ещё тратить, кроме как на тебя? Придвинувшись ближе, Адиэль обнимает Каэля за плечо и вслед за баблишком достаёт из кармана сигарету. Не может воздержаться, хоть и знает, что от дозы табака головокружение только усилится. Единственное, что делает — отворачивается, когда выдыхает первый дым, чтобы ни в коем случае не заставлять приятеля дышать этой дрянью. Нежные лёгкие малыша и так за смену впитывают её в куда больших объемах, чем им положено. — К тому же, эти бабки мне сегодня совершенно халявно достались, — продолжает после затяжки. — Так что даже у такого честного и принципиального мальчика, как ты, нет ни единого повода их не взять. — Но это же всё равно деньги. И не мои… — Каэль вздыхает, пересчитывая купюры. Аккуратно сложив их пополам, прячет в кармашке голубого свитера с солнечно-жёлтыми пуговками. — Но всё равно спасибо. — Теперь, малыш, твои и только твои. Каэлю совсем недавно девятнадцать исполнилось, но для Адиэля он вечно будет малышом. Не только потому, что разница между ними почти восемь лет, но и потому, что сложно для Каэля какое-то иное слово подобрать. Уж слишком ангельские у него глазёнки. Даже на работе одевается он с налётом детскости: полосатые чулочки, растянутый свитер, в котором прячется от кусающего холода ночи, а под ним — топик и юбочка. Такая короткая, будто и правда для ребёнка шитая. И с грубыми румянами и тенями на мордашке Каэль смотрится как дитя, забавы ради вымазавшее на себя мамину косметику. Не как шлюха. Кто угодно, но точно не шлюха. Он не такой, как Адиэль. Не порченый. Не падший. Не грязный. Чистый ангелочек, которому из-за родительских долгов пришлось нырнуть с Адиэлем в один котёл с пузырящимся дерьмом. Но однажды он расправит крылышки, стряхнёт с их белых пёрышек всю гадость и улетит обратно в Рай, где вечно пахнет смородиной и цветут незабудки. Адиэль верит в это сильнее, чем снимающий его пропитый фанатик верит в Христа. Уложив голову Каэля себе на грудь, он перебирает пальцами его пряди с множеством заколок. Даже после стольких покрасок волосы мальчика остаются мягкими, как шёрстка у котёнка. Сейчас, в полумраке, они кажутся почти васильковыми и гладкими-гладкими, но при свете дня видно, что их небесный оттенок местами неровный. То выцветший едва ли не в седину, то смешавшийся с натуральным, недовыжженным пшеничным цветом в грязно-бирюзовый. Однако для Адиэля этот цвет всегда будет священным. Под недлинными локонами его глаза выцепляют на хрупкой шее Каэля свежие красно-лиловые пятна. Адиэль осторожно к ним прикасается: — Сегодняшние? — Ай, лучше не трогай. — Каэль берёт его руку и перекладывает обратно себе на голову. Намекает, что гладить лучше только там. — Что-то сегодня один бешеный какой-то попался… Едва отцепился, ей-богу. — Заплатил хоть нормально? — Со сдержанным, но искренним сочувствием Адиэль заглядывает ему в глаза, продолжая гладить волосы. — Благо, я взял предоплату. В последнее время никому доверять нельзя. Так и живём: клиенты боятся, что их обворуют после сеанса — мы боимся, что нам в конце не заплатят… Поэтому лучше всего действует золотое правило: всегда бери предоплату. Или хотя бы аванс. — Эх, смышлёный мальчик. — Выдохнув дым, он улыбается мягко и ободряюще. Адиэль не помнит точно, когда они познакомились, но как это было — помнит в мельчайших деталях, будто в голове хранит кассету с этим днём. Их обоих тогда вызвали в один и тот же притон. Наблюдать таких, как Каэль, ему было далеко не впервой. Весь телесный рынок только такими в большинстве своём и забит. Потому внимания на мальчонку он не обратил. Пара торчков, вызвавших Адиэля, в тяге разделить извращённое блаженство с рядовой шлюшкой пытались вколоть свою дрянь и ему. Отбивался он тогда не на жизнь, а на смерть. До сих пор помнит, как сплёвывал горькую кровь, когда одному из паскуд, пытавшемуся таблетки ему в рот запихнуть, палец откусил. А голубоволосый мальчишка, всё это наблюдающий, в один момент таки сорвался. Прокричал тогда «Не трогайте его!» так слёзно и надрывно, что Адиэль каждую буковку бережёт в памяти и дорожит, как собственными глазными яблоками. И мальчику это, конечно, не простили. Били всем, что под руку попадалось. До сих пор чёлку он носит именно из-за того, что тогда в глазницу ткнули розочкой. После этого и шрамы остались, и зрения на один глаз практически лишился. Но тогда уже сам Адиэль не выдержал. Набил ёбла каждому, кто к малышу посмел притронуться, а потом закинул его на плечо и слинял. Когда уже сбежали, узнал наконец-то имя мальчишки: Каэль. Отдал тогда ему почти всю свою выручку, чтоб не возвращался к сутенёрам с пустыми руками. От своего Хозяина за такое, конечно, тоже дополнительно по роже получил, но это тогда казалось уже рутиной. После этого продолжили общаться. Адиэль видел, что в Каэле абсолютно нет той вульгарности, что их коллегам обычно въедается в кожу пожизненно и несмываемо. Для них она служит бронёй, которую наращивают годами. И чем дольше они общались, тем больнее кололо у Адиэля в груди осознание, что через год-два этот мальчонка закончит петлёй на шее. Потому что у такого сорта шлюх иного конца не бывает. И он поклялся сделать всё, чтобы Каэль стал исключением. — А ты.? — Малыш поднимает на друга взгляд, указывая на его живописный фингал. — А, херня. Не бойся, это не по работе. Я сам нарвался… — тихо усмехается он и тушит сигарету, бросив под ноги. — И ни капельки не жалею. Каэль лишь протягивает робкий ох. А Адиэлю всё продолжают мозолить глаза увечья на его ключицах. Достав из-за пазухи врученный Кас флакон с жидкой мазью, он снимает серебристую крышечку и погружает в него пальцы. — Давай подлечим эту срань. Грядёт суббота, смены будут долгими… — Ох, не стоит… — Порой Каэлю до сих пор непросто принимать даже самую мелкую помощь. Но Адиэль отрезает: — Стоит-стоит. Давай, к вечеру уже затянется. Средство проверенное. Отодвинув слегка волосы Каэля, он мажет покраснения с предельной опаской, будто касаясь сухих крыльев мотылька. Мальчик тихо вздыхает от жжения, но терпит. Чтобы не тратить время попусту, Адиэль заводит новый разговор: — Кстати, ты правда в хардманский особняк ездил, что ли? — Да… Было дело. Но знаешь, мистер Хардман ко мне даже не притрагивается… Ну, точнее, в первый раз собирался, наверное. Но в итоге стал просто выговариваться… Ему, наверное, очень тяжело. У него ведь даже никого не осталось больше, кроме детей… — Ага. Тяжелее некуда, мудачьё старое… — ядовито шепчет Адиэль, последние слова произнося одними лишь губами. Но Каэль его сарказм, кажется, не считывает. После тех шрамов ценник Каэлю пришлось снизить, потому Адиэля удивляло, что столь знатный дяденька снимает шлюху из самой дешёвой категории. Но теперь всё сошлось. Нечего переплачивать, когда нужна не дырка, а просто уши, которые примут твоё нытьё. Раны на шее обработаны — каждая до единой. Чтобы не пропадать добру, Адиэль продолжает заодно мазать и желтоватые синяки на плечах Каэля, и царапины под рёбрами. Так увлекается, что не замечает, как истратил содержимое флакончика до последней капли. И, как назло, собственные гематомы вновь начинают ныть, а голова — идти кругом. Кассандра прибьёт — думает он мимолётно. — Готово. — Понимая, что лучше закругляться и как следует отлежаться, Адиэль продолжает: — Тебе не пора домой, малыш? — Ой, д-домой?.. Ну, я… Пора, наверное… Да… — Каэль словно на пару мгновений забывает, рядом с кем находится. Но потом, вздохнув, шёпотом честно признаётся: — Но я туда не хочу. — Понимаю, понимаю. — Адиэль гладит его по плечу, кутая в объятиях. — Слушай, тогда, может, у меня переночуешь? Я ж теперь, считай, постоянной крышей над головой обзавёлся, хе. — Ты про своё рабочее место? — Мальчик хлопает глазками. — А я… Я тебе не помешаю? — Да нихрена. Пока смены нет, та комнатушка полностью в моём распоряжении. Он поднимается, пытаясь стойко держаться на ногах, и тащит Каэля за собой: — Давай, идём. Потом запомнишь путь, будешь заглядывать в любой момент, когда свободны. Увидишь, какая у меня там пиздатая кроватка, хе… — Ох, ну… Если так, то я не против. — Каэль слабо улыбается. Крепко обняв Адиэля за руку, он отправляется вслед за ним. Утыкается носиком в его косуху, будто прячась от темноты улиц и таящихся в ней монстров. Кленовые листья, обрамленные кровавым багрянцем по краям, липнут к ногам. Идут ребята почти безмолвно, лишь иногда перекидываясь парочкой фраз. Незначительных, но вызывающих улыбку. — О, кстати! — Спустя время Каэль словно просыпается. Не останавливая шага, он достаёт из кармашка свитера пару незамысловатых браслетов. Один — нежно-голубой, с парочкой бусин в форме незабудок. Другой — чёрный, как нефть. Первый он надевает себе на руку, другой вручает Адиэлю. — Это я сплёл… Ну, когда время было. — Моё ты солнце… — Адиэль лыбится до ушей, нацепив подарочек себе на запястье и любуясь. Он знает, что в таких несуразных, совсем детских хобби Каэль находит спасение. Хранит таким образом частичку единственного мало-мальски счастливого и беззаботного периода жизни, чтобы не тронуться умом окончательно. И потому каждое его творение Адиэль боготворит, ставя на воображаемый молебен. — Спасибо, — коротко, но крепко целует Каэля в губки. — Спасибо. Он верит, что все эти безделушки, подаренные мальчонкой, служат для него оберегами. Чёрные бусины теперь окольцовывают вены на запястье и охраняют пульс. А значит, больше Адиэль никогда и никому не проиграет.