Вырвалось

Он не позволяет себя трогать, обнимать или целовать. Он всегда категоричен в словах и молчалив. Любовь - это когда обоим хорошо, когда взаимно. Тянь был уверен, что это так. Тянь считал, что у них всё именно так. Тянь очень наивен. Тянь с размаху входит в податливое тело под собой. Жесткие, резкие удары тела о тело. Шлепки и громкие вздохи наполняют комнату, впиваясь в мебель, в тела, в мысли. Они не занимались любовью или сексом, это не было важным ритуалом. Это был процесс. У этого процесса не было красивого названия, и никто не стеснялся называть "Это" своим именем. А имен было много. Тянь не любил "Это" называть так, но они трахались, долбились, ебались, совокуплялись, они сношались. И Тянь был уверен, что так и должно быть, что так и бывает. По шее растекаются десятки засосов, багрово-болезненных, а позже и вовсе тёмно-синих. Шань кричит, он выгибается до хруста позвоночника, кусает губы до отметин, он просит сильнее. Значит, так и должно быть, значит, так и будет. Тянь держит его горло ладонью, ощущая под ней острый кадык. С силой вдавливая тело в кровать. Шань хрипит, но не просит остановиться, никогда не просит. Тянь понимает, что так должно быть. Но Тянь так не хочет, он хочет быть нежным. Не позволять Шаню кусать губы в кровь, не слышать хруста позвонков, не сношаться, а заниматься любовью. Тянь хочет целовать, а не кусать. Он хочет обнимать, а не душить. Он не хочет больно и грубо, не хочет со всей силы, не хочет до крика. Но Шань сказал грубее, а значит надо, значит нужно. Так нужно. Шань никогда не говорит об этом процессе, ни до ни после. Шань говорит: - Трахни меня, - с порога тяневской квартиры. Он говорит это, стоя на кухне, в ванной, сидя за столом, пишет в СМС. - Грубее, сильнее, укуси, надави, ударь... - Шань никогда не делает это в ответ. Он выгибается, стонет, смотрит куда угодно, но только не глаза. В конце Шань тоже ничего не говорит, он не выражает никаких эмоций, делая вид, что ничего не было. Он одевается и уходит, на последок тихо бросая: "Спасибо". Шань никогда не остается, никогда не задерживается. И это уже кажется неправильным. Так не должно быть. Когда тяжелая рука сжимает горло, он надеется, что в конце концов она его придушит. Шань уверен, что каждому сейчас хорошо. Нет, не так, каждый в плюсе. Каждый получает то, что хотел. Шань знал, что он ошибается. Каждый раз, когда Тянь резко входил, душил до посинения и кусал до вмятин от зубов, Шань держал слезы, потому что больно, но больно не физически. Шань уверен, что так и должно быть, ведь Тянь не против. Но Шань просто не видел глаз напротив, серо-пепельные глаза сдерживали те же слезы. Шань хочет сильнее, больнее, грубее. До разрывов, до немеющих ног, до синяков на шее, до гематом на теле. Ему нужно до крови, до мяса, до костей. Что бы не мог ходить неделю, чтоб не мог двигаться. Он надеется, что это поможет, это позволит дышать легче ближайшие пару суток, а после опять накроет. Накроет и "это" поможет. Шань не любит. И это больно, это очень больно и страшно, до тошноты. Страшно смотреть в черные глаза и видеть любовь, надежду, желание и заботу. Видеть страх, страх не взаимности. Шань не может ответить взаимностью, но и не может отказать ему. Шань не готов ломать его, не готов убивать. Шань не сможет увидеть боль в этих пепельницах и сам не умереть. Вот поэтому он уже месяц не видел его глаза, потому что не достоин, потому что боится. Шань заслужил это всё, он знает, что заслужил. Наказание за всë, всë, что он говорил, что он делал, о чем думал. Он недостоин большего, чем унижение и боль. Тянь достоин всего и именно он должен наказать. Так и должно быть. Это скребет стеклом изнутри, сильнее, чем, когда Тянь его долбит. Болит сильнее, чем укусы Тяня. И душит сильнее этой грубой руки на его шее. Но даже так легче. Тело о тело шлепает на всю квартиру. Вокруг темно, лишь огни ночного города освещают постель. Пахнет пóтом и жаром горячих тел. Тянь стонет так, что пронзает барабанные перепонки Шаня. Это ломает. Сильные руку заламывают запястья Шаня за голову грубо, жестко, без жалости. Вот только его глаза закрыты. Шань болезненно стонет. Вот так и должно быть. Тянь же думает, что так не должно быть. Тянь улыбается, только глаза не открывает, не может позволить показать в них боль. Тянь языком облизывает от груди до плеча и обратно. Без зубов, без следов. Второй рукой тянется к члену Шаня. Шань никогда не разрешал его там трогать; там приятно, а значит нельзя. - Не смей, - рычит Шань, кое-как выговорив, вдыхая и вскрикивая на каждом толчке. Тянь большой, Тянь большой везде. Шань принимает полностью. Тянь берет член Шаня, боясь, еле касаясь, проводит по всему стволу тихо, нерасторопно. - Хватит, - Шань закатывает глаза. Электрический разряд импульсом бьет по каждому нервному окончанию; внутри все сжалось, а сердца больше не слышно. Шань не слышит ударов. Их нет. Рука в ритм горячего тела совершает движения. Шань задыхается, пальцы на ногах поджимаются, а колени дрожат. Не так должно быть, не так! - Малыш, но тебе же нравится, давай хоть раз попробуем быть мягче, - хрипит Тянь ему на ухо, облизывая влажным дыханием, удерживая Шаня на месте. - Не нравится, - Шань старается вырваться, дергая руки, выворачивая плечевые суставы. Чужая хватка с новой силой передавливает тонкие запястья. Кисти немеют. Шаню кажется, что он слышит хруст. Он с силой сжимает глаза, сдерживаясь от слез, прикусывает до кровавых вмятин губы. Вот так должно быть: кровь и боль, круги перед глазами от хруста костей и порванной плоти. Он боится. Страх раздирает грудную клетку до переломов и вывернутых ребер. Шань не кричит, он стонет от руки на своем члене, а это неправильно. Теплые губы нежно целуют плечи. Шань дергает тазом резко; нужна боль, нужно это остановить. - Укуси меня! Укуси! Укуси! - Шань просит, но не слышит ответ. Он не смотрит в черные глаза, он не может посмотреть, он боится. Тело бьет судорогой, дыхание сбивается. Он не останавливается, темп нарастает. Рука тяжелая, но такая плавная. Держаться не плакать, держаться не смотреть. Виски резко лопаются от мыслей, - "ты не заслужил этой ласки, ты противен во всех смыслах". Но Тянь молчит, ведёт носом по шее, горячее дыхание обжигает ключицы, оставляя россыпь поцелуев. Дыхание перетекает на губы. - Я люблю тебя, Шань. Шань слышал это миллион раз. Он не разу не отвечал, надеясь, что Тянь поймёт и так, поверит в что-то свое и перестанет. Но это был уже миллион первый раз. Шань не чувствует рук, а кровь долбит в ушах. - Я люблю тебя, Шань. Тянь в миллиметре от его лица, кровь из растерзанных, измученных губ уже ручейком стекает к подбородку. Нужна асфиксия. Нужна рука, сжимающая горло. Сильный толчок до конца, до боли. Укус до треска кожи. Но не это. Пожалуйста. «Чем больнее, тем лучше», - Шань понял это еще той самой ночью, когда все случилось в первый раз. Тянь сказал тогда заветные три слова, потянулся к губам, нежно целовал и обнимал. А потом Тянь был осторожен, но боль была, и Шань молчал. Молчал на слова признания, на боль, на поцелуи. Боль сделала легче, помогла забыться, но сейчас нельзя молчать. Нужно сказать, вымолить грубость, унизиться, попросить боль. - Сильнее, прошу, грубее, Тянь, пожалуйста, - Шань держится изо всех сил, из последних. - Я люблю тебя, Шань. Носом ведет по челюсти, слизывая кровь. Хватка стала мягче, движения плавнее, растянутее. - Я люблю тебя Шань, посмотри на меня, умоляю… Не выдержал, слезы не сдержал, не смог. Горячие полосы растекаются по лицу, выжигая кожу. Не бьется больше сердце и не будет биться. Оно встало. Глаза в глаза. Тепло пепла опаляет душу, выжигая, оставляет сажу. Больно в груди, очень больно. Язык каменеет, давя на нижнюю челюсть. - Нет! Вырвалось, вырвалось! Горечь во рту. Шань самолично выпил кислоту, кишки плавятся, глаза щиплет. Сам, сам на курок нажал. Нет, нельзя было быть нежным, ты не должен был так делать. - Нет? - пепельные глаза округляются и тухнут, больше не горят. Движения остановились, руки стали свободны, больше ничего их не сдавливает. Органы лопаются по очереди, в ушах писк. - Я не люблю тебя. И Тянь погиб. Пепел намок; он не моргает, не двигается. Тянь. Тянь не дышит, сердце остановилось, жизнь оборвалась. Тяжелые кулаки трещат, трещат простыни, будь бы там запястья - он бы их сломал. Тянь ушел, кровать скрипнула, кровать опустела. Шань не считает себя человеком. Он не видит, где Тянь. Шань спрятал лицо в ладони, сильно давя на глаза. Боль в желудке дерет, кажется, его стошнит. Так не должно быть, само вырвалось. По ушам бьет звук битого стекла, грохот тяжелой мебели, что-то рвется, хрустит. Что-то еще. Но Тянь молчит, не слышно даже дыхания. Дорогая плазма летит на пол и, вдребезги разбиваясь, царапает паркет. Кажется, дрожат стены. Губа онемела от раздерающих её зубов, всё в крови. Шань готов откусить себе язык. Грубые ладони обхватывают лицо, но даже сейчас они такие теплые и нежные, без намёка на грубость. Глаза в глаза. Немой вопрос - давно? Немой ответ - всегда. Живот крутит спазмом до блевоты, потому что рук больше нет. И Тяня нет. А в квартире пахнет кровью и пустотой.