В этот холодный зимний вечер

      Самое уютное место — дом. Комфорт и тепло, безопасность и тишина, и это то, в чём Марат никогда и никому не признается, это то, в чём он так редко признаётся даже самому себе. Это слабость, недопустимая, изнеженная, отдающая женской натурой — такой вот чрезмерной щепетильностью к окружающим тебя вещам и людям. А он-то пацан. И не просто пацан, а пацан с улицы, и он обязан быть тем, быть таким, кто не подставит под сомнение силу и важность группировки. Разве Марат не знал этого, когда вступал в ряды пацанов с улицы, разве ему не объясняли правила и законы их мира? Правильного, честного, пацанского.       Чтобы жить, просто необходимо вертеться в тех реалиях, которые тебя окружают. Другой же вопрос о верности принятого решения, и о нём-то как раз Марат старается не думать. Пацаны его никогда не кинут. Пацаны его не подведут. Вот только в этой суетливой беготне, волей-неволей, но, порой, остаёшься наедине с собственными мыслями, с чувствами, что таятся в сердце, приходится вслушиваться в песни тоскующей зимы, что хранит пацанская душа. — Какая же вьюга за окном… — заворожённо шепчет Андрей, округляя и без того большие глаза в удивлении и восхищении. Беззаботно, словно не он вот-вот изменил свою жизнь на сто восемьдесят градусов, так по-мальчишески и с детской радостью смотрит за обычным снегопадом возле окна.       «Ну точно совёнок», — невольная мысль скользит, пока Марат сдержанно усмехается, снисходительно посматривая исподлобья на своего частого гостя. Суворов солжёт себе, совсем не по пацански, что не испытывал умиления и лёгкий восторг от простоты и откровенности, которую проявляет его новый друг. С самого начала, просто наблюдая за ним, как можно было не проникнуться искренности, которой наполнен парень, как не поражаться той мягкости и наивности, с какой он воспринимает этот жестокий, требующий крови мир? Конечно Марата это и заинтересовало, и тронуло. Тронуло, вот только не по пацански. — Зима всё-таки, — тихо отвечает Марат, лениво разваливаясь на диване. Как же всё-таки хорошо, порой, бывает дома. Тишина, которой наполнены стены, их уют — то, что помогает в особо выматывающие моменты набраться сил. Признаться в усталости… да это даже с самим собой обсуждать нельзя. Но Марат ведь сейчас наедине с Андреем — простым парнем, хорошим и воспитанным, который волей случая стал его другом, который подарком судьбы стал частью его неспокойной и опасной жизни. Каждому человеку нужна отдушина. Только пацаны обычно их в девушках ищут.       Марат усмехается собственным мыслям, прикрывая глаза. Думать о наличие чувств к человеку своего же пола — не то что недопустимо, а безрассудно, невозможно и даже опасно. Но даже эти определения не дадут полной картины неправильности и непристойности, мягко выражаясь. Марат ведь не так давно смог принять в себе это чувство. Но не любви или симпатии, а простой исключительности конкретного человека в собственной жизни. Разумеется, всё именно так. Просто ему и Андрею хорошо друг с другом: их взаимоотношения полны понимания, веселья, доверия, единства и тепла. В них есть те особенные моменты, как, к примеру, сейчас, и самое дорогое, что, пожалуй, Марат ощущает рядом с другим человеком, в принципе, это безопасность.       Сама по себе подобная мысль уже ставит Суворова в шаткое положение даже в собственных глазах. И, моментами, когда уже просто припирает удушьем от усталости навязчивости наступающих эмоций, он утопает в безумной мысли: просто признаться себе в этом, и жить уже спокойно, хотя бы не обманывая самого себя. — Ты чего какой-то тихий? — голос Андрея вырывает Суворова из тяжких дум, и мягкий взгляд карих глаз касается белоснежного, наполненного детской наивностью лица, которое оказывается так близко. В какой же момент парень подсел к своему другу, оставив своё занятное дело возле окна? Видимо, Суворов глубоко в мысли погряз.       «Вот уж пацан, конечно», — про себя смеётся Марат, вновь с тёплой радостью замечая контраст между Андреем и любым другим, с улицы. Но он-то не один из… И это с самого начала было ясно. — Да как-то вымотался пиздецки, — кривит парень губы в улыбке, вновь прикрывая глаза. Другому он никогда не сказал бы ничего подобного по многим причинам. Но все эти другие и не спросят, ведь подобное слишком уж незначительно. Доброжелательный Васильев всегда готов подставить своё плечо. Как на зло. От этого начинает раскалываться голова. — Устал? — мягко, полушёпотом интересуется Андрей, а Марат не может удержаться от улыбки. Губы предательски скользят, ведь так хорошо становится от переживаний и понимания, что ему сейчас выражают. Неужели он настолько в этом нуждается? Или как ещё объяснить свои же реакции? Марат напуган. — Есть такое… — Странно от тебя такое слышать, — посмеивается Андрей, вставая. — Всю округу гоняешь, а сам такой чувствительный, — он явно дразнит Марата, с озорной улыбкой смотря на колкое возмущение в раскрывшихся глазах.       Суворов быстро поднимается с дивана, с наигранным неверием в услышанное смотря на парня: — Ты чё? А?       А сам пытается ударить Андрея, который уворачивается от несущественных ударов, явно довольствуясь тем, что Марат немного расслабился и оживился. Конечно же от взора Васильева не скрылся факт чрезмерной загруженности на лице его самого близкого друга. Нужно ведь было как-то приободрить, правда ведь? — А что я? — ну просто сама невинность по голосу, вот только в глазах столько озорных искорок, что, кажется, целым фейерверком отражаются в глазах напротив. — Не я тут от усталости валяюсь… — Марат таки подлетает к разговорившемуся другу, хватая того за шею. — Ну? Шутником стал у нас? — Марат крепче прижимает к себе Андрея, не позволяя тому выпрямиться. А сам улыбается, и ведь кажется всё происходящее таким правильным и… нормальным. — Зато ты оживился! — парирует Васильев, всё же выбравшись из захвата. — А то слишком уж погруженный в свои мысли был, — и, переводя дыхание, мягко смотрит на Марата. — О чём ты так усердно думал там?       «О тебе».       У Марата аж сердце замирает от ужаса возникшей мысли. Как ему отрицать происходящее между ними, когда он допускает подобные мысли в свою голову с такой лёгкостью?! Есть границы, переступать которые не положено. Никому. И никогда. Андрей уже вступил в их группировку, и этого вполне достаточно для Марата — парень всегда будет рядом, всегда будет с ним. Теперь у них одна дорога и жизнь, которая их объединяет.       Только вот от этих мыслей становится не просто тревожно, а погано и тошно. Быть таким моралистом — не совсем пацанское дело. Там она своя, прописанная и на словах, и поступках прояснённая, а то, что скребёт по сердцу юного парня, называется совсем по другому. И корни берёт из других понятий. — Я думаю, что спать пора ложиться, — отвесив лёгкий подзатыльник Андрею, Марат спешит покинуть зал, направляясь в ванну. Ему не стоит допускать больше подобных моментов, но вот каких — вопрос. Он же сам понимает, что в том, что они делают, нет ничего неправильного и того, что можно осудить. Дело ведь в том, как он сам принимает всё происходящее. Эти мысли гоняются друг за другом, замыкая тот самый порочный, во всех значениях, круг.       Марат неоднократно ловил себя на тех мыслях, за которые мог неплохо так получить, если не хуже. Но то просто быть побитым, а то самому вариться в чувствах вины и отвращения к себе самому. Как жить-то по понятиям, когда, частенько, с этими понятиями ты не согласен? Урезать чрезмерное выпирающую личность, потушить языки пламени морали, подпитываясь исключительно тем, что дают старшие. Что даёт улица. Марат всегда был настоящим пацаном с улицы, верным товарищем, хорошим другом. Просто… могли ли они жить другой жизнью? С самого начала…       Эти душные мысли, поначалу, очень пугали Суворова. И не было рядом брата, который мог бы точно прояснить и развеять в пыль все сомнения и ложные мечты, просто, со временем, ко всему привыкаешь. В конце концов, мысли это просто мысли, и они заложники в голове юного парня, и знать о них не дано никому. И пока это так, Марат будет в безопасности.       «- Поменьше думай о херне всякой не нужной», — наказал ему однажды Кощей, — «улица за тебя думать будет».       Возможно, он был и прав. Во всяком случае, Марату не помешает меньше думать о том, на что повлиять он не в состоянии, а также перестать искать причинно-следственную связь во всём, что давит на него и зарождает сомнения. Порой, нужно просто жить, именно жить моментом и минутами, которые так неумолимо бегут вперёд.       Сполоснув под душем усталость и пот прошедшего дня, Суворов с облегчением выдыхает. Ему правда становится и лучше, и легче. Не так уж и часто его тянут подобные тяжёлые мысли, но в моменты, когда это происходит, Марат полностью уходит в себя, так часто вымещая гнев на окружающих. Вон тот же Андрей сколько раз под руку попадал. — Иди, — кивает он парню, который выглядывает из кухни. — Я в комнате буду.       Васильев коротко кивает, а Марат, потянувшись, направляется в свою спальню. Эх, да кто бы мог подумать, что его жизнь так поменяется? Этакая приятная обречённость, и так странно ведь, вот вроде бы жизнь идёт своим чередом, да и нельзя сказать, что в ней случаются какие-то существенные и ощутимые изменения, но именно эти маленькие и незаметные коррективы, в итоге, позволяют увидеть и ощутить собственную жизнь. Она меняется, а Марат остаётся тем же.       Скинув с себя одежду, оставшись только в нижнем белье, Суворов забирается на постель, ближе двигаясь к стене.       А может, это жизнь на самом деле не меняется, а меняется сам Марат? — Блин, холодно чёт! — врывается в комнату Васильев, обнимая себя руками. — Скорее бы согреться, — а сам кутается в одеяло на соседней постели. Ну пока брата нет, можно ведь койку и товарищу уступить. Не чушпану ведь какому-то, в самом деле. — Ох… — Что, так холодно? — ухмыляется Марат, скрещивая руки за головой. — Ну так дуй сюда. Теплее будет, — вот чёрт его дёрнул за язык? Уже озвучив предложение, Суворов в самом прямом смысле прикусывает свой язык. Это что вообще за вариант такой, ё-моё? Но что страшнее всего в происходящем, так это то, что Андрей, не высмеяв нелепое предложение, не выразив отвращения от заложенной в словах заботы и желания, молча поднимается с постели, короткими, но быстрыми шагами добегая до кровати друга. У Марата сердце в груди так тяжело и громко стучит, что, кажется, вот-вот выдаст его волнение. А вот чего волнуется, поди знай, ведь просто друзья же.       Просто два друга. Просто потому что холодно. Это же нормально, правда? Зима и Турбо сделали бы также?.. — Двигайся, — а Васильев-то, походу, и правда замёрз. Вон, аж зубы стучат, да и кожа покрылась крупной дрожью. Марат невольно пробегается по оголённым участкам, но послушно отодвигается ближе к стене. Кровать-то не шибко большая, но, как говорится, в тесноте да не в обиде! — Тебе совсем не холодно, что ли? — недовольно бормочет Андрей, во все глаза смотря на парня, который удобнее устраивается рядом. Кажется, такая маленькая кровать не предназначена для лежания на ней сразу двух человек. Слишком уж близко они друг к другу. Марат же буквально может каждую ресницу Андрея посчитать. Вот он, лихой уличный романтик! — Ха-ха… — Ты чего? — насупившись, спрашивает Андрей, совсем не понимая, от чего Суворов вдруг засмеялся. — Смешно тебе, да? Я тут в ледышку сейчас превращусь, — а сам, уже в игривом настроении, кладёт ладонь на шею Марата, от чего тот сразу дёргается. — Бля! Холодно же…       Суворов реально не ожидал, что Андрей настолько замёрз. Словно кусок льда к коже приложили… — А я говорил! — возмущается Андрей, строго смотря на друга. — Почему тебе не холодно?! Ты такой тёплый… — ладонь, жадно впитывающая в себя чужое тепло, едва уловимо скользит по шее Марата, пока взгляд больших, тёмных глаз как-то слишком заворожённо следит за движениями своего хозяина. Марат сглатывает, не сводя глаз с полуприкрытых ресниц. Длинные, чёрные, так красиво обрамляют столь глубокие и нежные глаз. Близость, от которой Марат так стремился быть как можно дальше, сокращает возводимое между ними расстояние намного стремительнее и наглее, чем парень мог бы предположить. — Мне тепло… — слегка хрипит Суворов, нервно облизывая губы. О, это чувство, что начинает плотно покалывать по телу, ему хорошо знакомо. И это совсем не то, что должно возникать в присутствии «просто друга». — Да я уже понял, — фыркает в ответ Васильев, двигаясь к Марату ближе. Ему бы дёрнуться от парня подальше, вот только он уже прижат к стене, а совсем рядом, непозволительно рядом, лежит человек, реакция на которого Марату уже знакома, но всё ещё не изучена. Мелькает между делом мысль, что стоит просто уйти на кровать брата и разрушить этот хрупкий, особенный и очень личный момент, что пытает его сейчас, вот только разум эхом отражает яркие и назойливые крики эмоций. Просто сердце поёт громче, да и мыслей никаких не остаётся. Просто ты находишься рядом с человеком, с которым легко и свободно, безопасно и комфортно, тепло и…       Делая медленный вдох, ладонь Марата аккуратно ложится на руку Андрея, что продолжает неуловимо массировать его шею. Сердце начинает утихать под вскипающим, густым возбуждением. Бежать от этого вовсе не хочется, потому что происходящее между ними делает Марата по-настоящему счастливым человеком. Столь сильные и чистые чувства он не испытывал ещё никогда. — Ноги, небось, тоже замёрзли, — полушёпотом произносит Суворов, первым просовывая щиколотку между ног Андрея. Тот, вздрогнув, сразу же принимает щедрое предложение, переплетая свои холодные ноги с чужими, тёплыми. — Бля… — Холодно? — усмехается Васильев, глубоко вдыхая, а затем приподнимает голову, со всей откровенностью смотря в глаза напротив. Да как тут можно здравый разум сохранять, когда человек, который для тебя стал особенным и единственным, отвечает тебе такой же взаимностью? Марат же не железный, да и существует ли хоть один человек, способный бороться с настоящим, неподдельным чувством? Это же всегда эйфория, бабочки в животе и голова кругом. А счастье наполняет каждую клеточку тела. — …уже нет…       Нежные поглаживания руки Андрея Марат не останавливает, а бороться с возбуждением попросту больше не может. Хотя и старается держать себя на расстоянии от Андрея. Будет крайне неловко, если Васильев почувствует на себе всю аморальность испытываемых Маратом чувств. Но ему так хорошо рядом с Андреем, а желания отдалиться просто не существует. Это просто безумная ловушка, и единственное, что даёт надежду, ответная реакция Васильева. Не может же быть Марат настолько не в себе, что видит то, чего нет.       Андрей вновь двигается ближе, а Марат инстинктивно старается отодвинуть таз как можно дальше. Внизу и так всё тянет и горит, а если Васильев напрямую коснётся… — Мне тоже, — выдыхая, шепчет Андрей, осторожно касаясь лбом лба Суворова, — стало теплее, — пальцы на шее чуть расходятся, позволяя чужим скользнуть между ними. Ну и разве такое может показаться?       Секунда. Две. Марат разве не пытался? С самого начала, разве он не старался подавить и отказаться от этих эмоций? Противиться этим чувствам? Когда Андрей на расстоянии, Суворов может трезво мыслить, но когда они остаются вдвоём, когда они делят одно личное пространство, разве Марат может бороться с накрывающим его желанием?       В мечтательной улыбке расплывается Марат, бережно скользя кончиком носа по носу Андрея. Столь интимное, вопиющее своей смелостью действие стирает последнюю границу, которая держала их обоих. Глаза Андрея блаженно прикрываются, и Марат, буквально чувствуя, как расслабляется доверчиво тело парня рядом с ним, безумно, движимый неконтролируемым желанием, воздушным движением касаясь приоткрытых, пухлых губ.       Единственное прикосновение. Такое невинное и сердечное. Два парня одной из группировок — настоящее сумасшествие.       Но шаг вперёд уже сделан, с обеих сторон, и Марат облегчённо выдохнув, касается уже смелее, более настойчиво. Голову кружит лишь сильнее ответ Андрея: такой неуверенный, но наполненный желанием. Для них обоих это первый поцелуй, и более сладким его делает наличие взаимных чувств. Нежно захватив нижнюю губу в плен собственных, Марат, на пробу, посасывает её, с небольшим давлением прикусывая, и когда получает в ответ рванный выдох, начинает действовать смелее.       Андрей же просто тает в чужих объятиях. Подрагивая всем телом от нахлынувшей эйфории, Васильев сокращает последние миллиметры между ними. Вздрагивая от нахлынувшей горячей волны вожделения, Андрей томно стонет в невинный поцелуй, чётко ощутив то желание, которое испытывает к нему Марат. Вздрогнув в напряжении от нахлынувшей кипящей волны внизу живота, Марат плотно прижимается к губам парня, ласково, на пробу, скользя внутрь чужого рта. — М-мх… — вырывается несдержанный стон со рта Андрея, а рука Марата грубо опускается на талию парня, крепко и настойчиво прижимая к себе. То, чего он так боялся, то, что так хотел избежать, оказывается до дрожи приятным и раздирающим. И так мало. Безумно мало. Жадно посасывая упругие губы Андрея, Марат всё глубже скользит языком, с упоением скользя в неловком, неумелом танце. Но пошлые, томные стоны, такие тихие, но сокрушительные своей громкостью, утягивают Суворова с головой. Он же даже не думал, что между ними произойдёт нечто подобное, а когда это уже случилось, то едва ли мог предположить, что потеряет контроль над ситуацией. Желание владеть человеком эгоистично встало вперёд, готовясь отбиваться от всех здравых аргументов.       Впрочем, Андрей ведь не против происходящего. У самого сердце плавится в груди, а внизу тянет всё сильнее, и он машинально жмётся к чужому паху, лишь сильнее раздразнивая и без того пробудившееся, голодное возбуждение. Рука, что грубо сжимает талию, лишь сильнее будоражит сознание, ведь опустись она чуть ниже…       Вздрогнув от сильного укуса, чуть приоткрыв глаза, Андрей затуманено смотрит на Марата, взгляд которого более дикий и несдержанный. Тяжёлое дыхание, разгорячённые тела — и это самая малость того, с чем им приходится столкнуться после того, как они прерывают такие желанные и сладкие поцелуи. Испытать бы неловкость, что ли, ну так, хоть для приличия, вот только её нет. Совсем. Зато есть глубокая нежность и огромное, лучистое счастье, которое заботливо окутывает парней.       Нужно ли что-то сказать? Прояснить ситуацию, объясниться, в конце концов. Марат ведь понятия не имеет, что стоит делать теперь. Но Васильев проявляет инициативу сам. Языком мажет по ещё влажным губам, оставляя смачный, но быстрый поцелуй, а затем вторит движениям Суворова, посасывая губы парня также, как тот делал с ним. Упругие, мягкие — Андрей лишь сильнее ластится к Марату и довольно улыбается, когда чувствует, что сильнее сжимаются пальцы на его талии, и что ближе стремится быть сам Марат к нему. Пока влажные уста плавно скользят по острой линии скул к шеи, пока касаются нежной кожи, Марат, почти не дыша, медленно сходит с ума от этих невинных, но с тем же таких страстных поцелуев. — Остаться бы с тобой навсегда. В этой комнате…       Ему кажется, что эта мысль проносится в его воспалённом сознании, вот только прохладой ощущается ответ на влажной коже: — Я останусь с тобой навсегда…       Не только в этой комнате. Во всём этом мире. Огромном, меняющемся день ото дня. Так бесстрашно и смело, но с искренним чувством. Одним, но на двоих. Чтобы жить, просто необходимо вертеться в тех реалиях, которые тебя окружают. Суровые, не знающие жалости и понимания порядки и правила, за не соблюдение которых жестоко наказывают — улица, которая хранит в себе непреклонные пацанские устои; подчиниться и быть таким, как и все, не боясь ни боли, ни смерти. А Марат и не боится. Рождается совершенно другой страх: за жизнь человека, которому открылось сердце. Но страх этот, хоть и большой, избегать его Суворов не планирует. Если жизнь способна дарить такие эмоции, если она готова дать даже такой маленький, но всё же шанс на счастливую жизнь, то почему он должен отказаться от него?       Каждому человеку нужна отдушина. И пока за окном поёт вьюга, пока комнату наполняют тяжёлые вздохи и звуки влажных поцелуев, два человека стремятся откровением друг к другу, выступая против удушающих стереотипов и кровавого позора от возможного разоблачения.