бестелесного и невесомого,
как тебе услыхать меня,
если ты — плоть от плоти слова?
♫ Мельница — Радость моя
Поэтические вечера в «Трехрогой Луне» Шурф не посещал уже давно, и причина тому сначала казалась ему правильной: надев мантию Смерти, он словно отгородился от обычных людей, стал каким-то отдельным существом, на деле ничем не отличающимся, но по сути — иным, и такому существу не полагалось слушать чтение стихов. Сейчас собственные догадки казались полнейшей ерундой — надо же было такое придумать, его фантазия постаралась на всю катушку, и явно была в тот раз на него за что-то в обиде. В его сторону привычно опасливо косились, но Шурфа это никоим образом не трогало, и он удобно расположился за одним из деревянных столиков поодаль от собравшейся пестрой компании поэтов. Из них он моментально выцепил взглядом Хельну — леди надела элегантное темно-фиолетовое лоохи, серебристо поблескивающее на свету. Волосы она оставила распущенными, и рыжие кудри казались охваченными огнем, но еще ярче сияли глаза. Первые выступления поэтов Шурф не слушал — их никто не слушал, этих новичков, вдруг решивших, что на что-то способны. Среди них могли оказаться неограненные алмазы, и обычно Лонли-Локли старался прислушиваться и к их чтениям, но сегодня ему было не до того. Он пропустил мимо ушей даже стихи Кибы Кимара, и только тогда понял, что пришел сюда не просто так. Не ради стихотворений поэтов столицы. Ради того, чтобы послушать всего лишь одну леди. Почему, Шурф ответить не мог. Он нашел кое-какое объяснение, которое усердно повторял сам себе: дело в том, что он хочет понять, в чем еще Хельна отличается от него, кроме вкусов в еде, и насколько сильно, но это объяснение казалось натянутым и он в него не верил, хотя придумал лично. Если Хельна прочитала бы стихи, которые показались бы ему в корне ужасными, Лонли-Локли удостоверился бы в их с леди полярной противоположности… и что тогда, он пока не решил. Просто убедился бы. Когда читать стихи вышла Хельна, он напрягся, и сам этому удивился — будто она собиралась делать что-то опасное. С Шурфом творилось что-то непонятное, и это нравилось ему все меньше; обычно он всегда контролировал ситуацию, и вот вдруг взял и перестал. …возможно, ее стихи не были сравнимы с произведениями сэра Кибы, но что-то в них было… особенное. Живое. Настоящее. Что-то, что задевало за самую душу, забиралось под кожу, в кости, вливалось в кровь. «Ты спокоен, как водная гладь…» Когда Хельна читала стихи, ее лицо, и без того очаровательное, становилось особенно красивым, приобретая некую одухотворенность. Она светилась изнутри, и она не творила поэзию — она сама была поэзией, плотью от плоти слова. Когда Хельна закончила, он первым хлопнул в ладоши, поймав на себе ее заинтересованный взгляд и понял — леди заметила его только что. Лонли-Локли замер: подойдет? Сядет рядом? Почему ему хочется, чтобы подошла? Грешные Магистры, что не так с этой женщиной? Что не так с ним? Если бы он не был устойчив к разного рода ядам, то заподозрил бы приворот. Она подошла, села напротив, не спросив, можно ли — очевидно, по самому виду Шурфа было понятно, что он никого здесь не ждет. Трактирщик поставил перед ней блюдо с хаттой по-лохрийски; Лонли-Локли на миг заподозрил, что леди издевается или просто шутит, но Хельна абсолютно невозмутимо отломила ложкой кусочек рыбы. По долгу службы он прекрасно разбирался в выражениях чужих лиц; леди действительно просто любила эту гадость. — Приятно видеть, что вы посетили нас, — она белозубо улыбнулась. — Я часто бываю здесь, — сказал Шурф. — Ни разу вас не видела. — Я… м-м, был занят на работе. На мгновение Лонли-Локли испытал желание поделиться с ней идиотскими соображениями про свою «отдельность» от мирных обывателей, причем не сомневался, что Хельна поймет, не станет ржать или притворно кивать, мол, конечно, все ясно — а поймет. Целую секунду он хотел поделиться и даже приоткрыл рот, но так и закрыл. — Да, у вас сложная работа, — посочувствовала Хельна. — Не до стихов. …или уже поняла? Шурф растерянно моргнул; леди не уставала его удивлять, и если бы ей каждый раз платили за это по золотой короне, она бы уже собрала неплохую сумму, меж тем как встречались они всего третий раз. — Вы не из Ехо? — наконец спросил Шурф. — Из графства Хотта. По мне заметно, что я не отсюда? — Нет. Просто если бы вы жили здесь, я бы вас запомнил. Хельна смущенно хихикнула, а Лонли-Локли подумал, что ничего не приукрасил из желания польстить; не то чтобы он не хотел ей польстить, но действительно запомнил бы, увидев в Ехо, и ни за что бы не забыл. Таких не забывают. …таких — каких? Рыжих? Смешливых? Улыбчивых? Сочиняющих стихи? Добровольно заказывающих хатту по-лохрийски? Последних в Ехо насчитались бы единицы, но поэтесс явно больше, а смешливых, улыбчивых и рыжих — тем более куча, хоть пруд пруди. В Хельне не было ничего из ряда вон выходящего, но Лонли-Локли не мог отвести от нее глаз. Читать свои произведения принялся Руфи. Хельна неожиданно сердито ткнула вилкой в рыбу, словно намеревалась убить ту еще раз. — Нет, вы слышали? Этот его пошлый тон! — Пошлый? — Как он говорит о любви! О любви? Шурф всерьез задумался; как раз о любви в стихах Руфи обычно не было ни слова. Он писал пейзажную лирику, иногда философскую, и любил в своих стихотворениях исключительно природу и город Ехо. Или же Лонли-Локли чего-то не понимал. — Это же аллегории! — возмущенным шепотом объяснила Хельна. — Он говорит не о красоте роз, а о влюбленности! «В моем саду зацвели алые розы»… В его саду! Ничего не понимая, Шурф кивнул. Стихи Руфи не казались ему настолько хорошими, чтобы как-либо их обсуждать. Они заслуживали внимания, но говорить о них не хотелось. — На самом деле он всего лишь надутый индюк и слишком много о себе воображает! — Хельна наградила хатту в тарелке еще несколькими ударами вилки, и Лонли-Локли стало почти жаль несчастную рыбу. — Может, и так, — поспешно согласился он с леди. Хельна ткнула вилкой в его сторону. — А лилии! Белые! На синем пруду! Это же прямая отсылка на утрату невинности! Шурф чуть не поперхнулся. Такую интерпретацию белых лилий на синем пруду он встречал впервые, но почему-то не усомнился в ее правдивости — потому, что сама Хельна не сомневалась. — А маки? Маки бы от стыда сгорели, узнав, что попали в такое стихотворение! В одну строчку с пионами! — Маки? — окончательно опешил Лонли-Локли. — По крайней мере те, которые растут в моем саду. Они терпеть не могут пионы, и это взаимно. Я высадила их рядом — пришлось пересаживать, иначе эти упрямцы не умолкали, и на них жаловались фиалки и хризантемы… — увидев озадаченность Шурфа, она хихикнула в кулачок. — Простите, сэр, я увлеклась. Для меня это то же самое, что жаловаться на беспокойных соседей. Я наполовину драхх. — О, — с уважением произнес Лонли-Локли. — Это многое объясняет. Драххи, дети природы; они могли разговаривать со всеми живыми существами, включая растения и грибы. В Очевидной магии они были посредственны, но Истинная им давалась лучше, и много известных поваров были детьми женщин, которым нравились зеленые глаза прекрасных драххов, ибо они не могут быть обычными внешне — они либо невероятно красивы, либо уродливы, что напрямую зависит от их характера. Внешность бывает обманчива, но не в их случае. К полукровкам это тоже относилось; Шурф внимательнее присмотрелся к Хельне. Несомненно, она была красива. Очень красива. Пышные рыжие и слегка вьющиеся волосы, которым позавидовала бы любая столичная модница, причем свои, родные, а не созданные магией. Большие голубые глаза; про такие говорят «открытые чудесам». Пушистые ресницы. Пухлые губы. Изящные маленькие руки. Вся фигура — изящная, но ни в коем случае не худая. Шурф не опустил глаза на пышную грудь леди, но вдруг отчетливо представил ее — совершенно без лоохи, без скабы, без ничего. Это было уже слишком. Такие фантазии часто встречались у него-прежнего, постоянно мелькали в голове Безумного Рыбника, но у нынешнего Лонли-Локли — ни разу. Он не стал равнодушным к женщинам, но легко мог обойтись без их внимания. Интерес к Хельне был скорее исключением, и для интереса такого рода у Шурфа не находилось повода. Она снова принялась на все лады ругать стихи Руфи, и Лонли-Локли внимательно слушал, забыв даже о своей камре.***
— Давайте я вас провожу, — сказал он, когда вечер закончился. Хельна не стала спорить и возражать, заявляя, что ей совсем недалеко идти и что она доберется сама — согласилась легко и просто и положила руку на локоть Шурфа с таким видом, будто ходила так с ним всегда. Перчатки, приводящие в ужас почти всех жителей Соединенного Королевства, ее ничуть не смутили. Небеса темнели новолунием. Ветер с Хурона доносил свежие ароматы. Шурф шагал медленно, чтобы таким образом эта прогулка длилась подольше, и продолжал недоумевать — зачем ему хотеть продлить время наедине с этой леди? — Звезд так много, — протянула Хельна, подняв глаза к небу. Помолчала и продолжила: — Звезд так много, будто я смотрю в бездну неба, все эти звезды сияют в твоих глазах. Ты ловишь их в ладони и ранишь руки об их острые грани, а кровь, которая течет с твоих пальцев, становится рассветом или закатом, в котором купается новорожденное солнце. — Ух ты, — восхитился Шурф. — Это… это ваши стихи? — Угу. Только что появились, — она улыбнулась, заправив за ухо прядь волос. — Неплохо? — Великолепно, — сказал он. Хельна покраснела, от чего стала еще более очаровательной. — Мне все время кажется, что я недотягиваю, — проворчала она. — У других стихи говорят обо всем. Переливаются, звенят, трогают за душу… а мои стоят на пороге души и мнутся, не решаясь войти. Или робко скребутся в дверь. Стихи должны не стесняться, им положено врываться в души, открыв двери ногой… — Зачем же так радикально? — возразил Лонли-Локли. — Я считаю иначе. Стихи должны не врываться, а появляться в душе незаметно. Ты их не видишь, а они там живут, и иногда ты можешь их обнаружить, случайно или намеренно. И не потеряешь, даже если вдруг захочешь, но ты не захочешь, потому что они уже — часть тебя. — Вы тоже поэт? — восхитилась Хельна. — Так красиво рассуждаете. — Нет, я всего лишь слушатель и почитатель чужого таланта. — Такого, как талант Руфи? — хихикнула она. — И его тоже. Заметьте, я не считал и не считаю его произведения хорошими. Всего лишь неплохими. — В таком случае какими вы считаете мои? Шурф остановился. Хельна смотрела на него снизу вверх и в ее глазах отражались звезды. — Я же сказал. Это великолепно. Самый подходящий момент для поцелуя, подумала Хельна, глядя на губы своего спутника и не сомневаясь, что сейчас он наклонится к ней, чтобы это наконец случилось, и получиться должно было феерично — что-то подсказывало ей, что целуется Смерть на Королевской Службе прекрасно. Ее прямой взгляд был более чем красноречивым намеком, но секунды томительно тянулись, и. и ничего. Шурф просто пошел дальше, ведя ее за собой. Неужели правда ничего не понял? Или она ему не интересна? Тогда какого вурдалака он вызвался ее провожать? Почему весь вечер проговорил с ней? Грешные Магистры, что с ним не так? Или что-то не так с ней? Задумавшись, Хельна решительно отмела последнее подозрение: с ней все было более чем в порядке. Она знала, что красива, что привлекательна, что мужчины часто падают жертвами ее чар и что при желании она может заполучить практически любого. Шурф же упрямо не падал к ее ногам, несмотря на всю романтичность и интимность обстановки. — Сэр Лонли-Локли, я могу попросить вас об еще одном интервью? — расхрабрилась Хельна. — Это будет мини-интервью. Совсем коротенькое. — Разумеется. Ну держись. Хельна сосчитала до трех и выпалила: — Вы когда-нибудь целовались? Шурф остановился, будто споткнулся или налетел на незримую преграду. Уставился на Хельну с искренним изумлением. — Эта информация представляет интерес для жителей Соединенного Королевства? — Да, — невозмутимо заявила Хельна. — Это ценнейшая информация, которую жаждут знать читатели «Королевского Голоса». Сэр Рогро от любопытства совсем покой потерял! Про Рогро она добавила зря, слишком явно был виден намек на шутку, но Шурф не улыбнулся. Хельна решила, что улыбаться он попросту не умеет. — Целовался, — спокойно сказал он. — Мне двести двадцать лет, и в моем возрасте, незабвенная, было бы странно ни разу этого не сделать. Хотя каждый, конечно же, сам выбирает образ жизни, но мой образ жизни был далек от целомудрия. — Вот как? — заинтересовалась Хельна. — Представьте себе, я не только целовался. Я спал с женщинами, — бесстрастно продолжил Шурф. — Что тоже, конечно, в моем возрасте более чем естественно. Им это нравилось, мне — тоже. — Но женаты вы не были? — Не был. — Не встретили ту единственную? — Нет. Хельна досадливо цокнула языком — у нее появлялось впечатление, что она может спросить Шурфа буквально о чем угодно, и он не станет ее одергивать, а просто ответит. Хотя на вопрос о белье он разозлился… Нет, лучше не продолжать; Хельна сдержала рвущееся наружу «какая ваша любимая поза?», напомнив себе, что ей еще пригодится общение с Шурфом и лучше его не доводить. Все равно он упрямо не доводился. Ее цветы — и те проявляли намного больше человеческих эмоций. — Но, несмотря на такой образ жизни, детей у меня нет, — вдруг сказал Шурф, и Хельна чуть не поперхнулась — серьезно? Он сообщает ей такие личные вещи? Ей-то что за дело, пусть будет отцом хоть для половины Ехо… …ах да, она же журналист. Такого рода информация может быть теоретически полезна для газет. — Однако это не потому, что я не способен их иметь, — не замолк Шурф. — Уверяю вас, я более чем способен, но, видимо, ни я, ни мои женщины не хотели подобного развития наших отношений, которые не длились дольше, чем одна ночь. — И у вас было много женщин? — Очень. Хельна недоверчиво хмыкнула; по ее мнению, в постель с таким занудой могла лечь только совсем отчаявшаяся от скуки вдова, или, наоборот, искушенная в любовных делах красавица, решившая попробовать в жизни все. Грешные Магистры, да она не удивилась бы, если бы в разгар процесса Шурф заявил что-то вроде «буду очень признателен вам, незабвенная, если вы перестанете так громко кричать; не сомневайтесь, мне это лестно, но услышат прохожие». Она представила себе это так живо, что невольно хихикнула. Шурф взглянул на Хельну с укоризной. — Понимаю, звучит это преувеличением, но это не так. «Докажите», — завертелось у нее на языке, и Хельна ужаснулась этому едва не сказанному слову: она не была ни отчаявшейся скучающей вдовой, ни искушенной и попробовавшей все покорительницей сердец. Зачем ей этот занудный Смерть? Даже на одну ночь — смысла размениваться зря она не видела. Ей нужно влюбиться в него, и достаточно платонических контактов — подержаться за руки, поговорить, ничего больше. — Вот и мой дом, — не без облегчения сказала Хельна, когда они наконец достигли ее жилища на улице Ночных Облаков. Шурф осмотрел маленький уютный домик, окруженный не менее уютным садом, остановив взгляд на цветочных клумбах под окнами. — Красиво, — сказал он. — У вас есть не только литературный, но и художественный вкус. — Нет, я плохой художник, — возразила Хельна. — Все дело в том что я сажаю цветы не по своему желанию, а по их, а они точно знают, с кем лучше сочетаются — вот и смотрится гармонично… ну, спасибо, что проводили. Камру не предлагаю, простите мне мое негостеприимство — устала… Врала, не устала, могла бы пригласить на кружку камры, но… что толку? Приглашают тех, с кем хотят завести отношения. Тех, кто целует, когда момент становится подходящим. Хельна уже сотню раз повторила себе, что ей все равно, но чувствовала себя разочарованной. Разочароваться в Смерти. Как бы там ни было, а звучало это очень поэтично.