i know i bend and i break all my promises

Прошло чуть больше недели после самоизоляции Оливера у себя дома. Слова Мэтта произвели на него удивительный эффект, пробудив давно забытое чувство соперничества, в нем загорелось желание утереть нос остальным и показать Фишу, где чье место. Он пытался писать, он пытался переносить все, что лезет в голову на бумагу, но получались лишь сумбурные отрывки, никак не складывавшиеся в целостный текст. Хаос на черновиках, хаос вокруг него, хаос в голове, никакой определенности, никакой ясности. Оливер гонял свои мысли, перескакивая с одной на другую, потом возвращался обратно, но ничего не цепляло и не будоражило в сознании то самое чувство удовлетворенности от проделанной работы. Снова и снова сгорбленная фигура Оливера склонялась над бумагой и… ничего не происходило. Вообще ничего. Внутри что-то стопорило его. И тогда на третий день Оливер сдался. Раздобыть такой же бутылек было не так сложно, сложнее было положить мнимую надежду на то, что это реально поможет хоть что-то написать. Он сомневался, но воспоминания о той ночи были все еще свежи в памяти, а рядом не было никого, кто бы сказал ему, что эта сама наихуевейшая идея, которая когда-либо приходила ему в голову. Игла проскользнула под кожу, но парень даже не поморщился. «Умница, Оливер, быстро привыкаешь к боли», — безотрадно подметил он и откинулся на спинку потрепанного дивана, закрыв глаза в ожидании «озарения». Следующие несколько дней Сайкс не особо помнил, в голове были какие-то неясные отрывки, а на столе накопилась приличная стопка мыслей, оформленных во что-то большее. Он помнил, как писал их, но это словно был не он, а кто-то другой, кто писал за него. Он не помнил про что писал и не хотел прикасаться к этим отрывкам вновь, ему казалось, что в них таилась какая-то опасность, что когда он прочитает их вновь, они прожгут его насквозь, оставят после пепелище. Нужно было похоронить их и замести следы. А как же внутреннее обещание утереть другим нос? Нет-нет-нет. Так поступать точно нельзя. Оливер лежа залипает в потолок на отходах, наблюдая за мерцающей синей медузой, что нехотя размывается его рассудком. Она блекнет и теряет в размерах, прощально машет щупальцем парню, а тот в ответ лишь завороженно глазеет, не в силах и руки поднять. У него в запасе есть еще немного времени, чтобы понежиться, хотя за временем он не следил, телефон лежал где-то далеко разряженным, а потом все по новой. Оливер жаждал ощущения, когда он ничего не чувствовал, текста давались легче, словно он переносил на лист бумаги увиденное или услышанное от незнакомца, что никак его не касалось. Чувства в изоляции от сердца, что может быть прекраснее для творца? Ничего не тревожит, ничего не заставляет сердце биться чаще, ничего не пробуждает боль. Полный вакуум. Комната понемногу серела, словно кто-то убавлял яркость на пульте, а Сайксу казалось, что он падает мертвым грузом в отвратительно пресную действительность. Чувствовалась горечь на кончике языка. Внезапно до ушей донеслось шипение телевизора. Сквозь белый шум явно слышался вкрадчивый голос. — Какого… Парень сел на диван и прислушался, не показалось ли ему. Голова немного кружилась, но это не помешало понять, что ему не показалось. Голос повторился, и Сайкс без труда вычленил из белого шума «подойди» и «ко мне» из соседней комнаты. И тогда Оливер почувствовал себя сумасшедшим, который не мог отличить реальность от вымысла, и это пугало. Он никогда не был в хороших с самим собой, но и сейчас на отходах понимал, что телевизора у него не было. Взъерошив волосы, полупив себе по обеим щекам, он все же поднялся, прихватив с собой нож, так удобно оказавшийся рядом на барной стойке, и пошел на звук, подобно лунатику. Рука упала на выключатель, и ванная озарилась светом. Все еще держа нож наготове, Сайкс огляделся, пытаясь определить источник. Все было на своих местах: от брошенных на пол, выложенной плиткой, вещей и до кактусов на полке, что кто-то давно заботливо подарил, хотя с тех пор он их и не трогал. Не верящим взглядом он еще раз окинул комнату, заглянул в ванну, отодвинув мешавшуюся занавеску, и не найдя ничего подозрительного, собрался выйти. — Оливер, подойди еще ближе. Сердце ушло в пятки, когда до парня дошло, что голос идет из зеркала, занавешенного полотенцем. Нет, его точно глючит. Положив кухонный нож на раковину, он осторожно потянул за кончик полотенца, будто боялся увидеть в зеркале кого-то другого, и оно легко «спорхнуло» вниз. — В тот раз нам не дали уединиться, но сейчас мы тут абсолютно одни. Из зеркала на него смотрел тот же Оливер, но сейчас больше походивший на торчка, чем на того прежнего «доброго» Оливера. Но что-то в нем вызывало животный страх. В голове пульсировала мысль «беги», но тело решило замереть в ожидании того, что же случится. — Какой же ты жалкий. Посмотри на себя внимательно. Чего ты добился, м? Лишь разочарования в чужих глазах. Ты — разочарование в глазах родителей, в глазах парней из группы, да даже, блять, в своих собственных. — Оливер судорожно сглотнул, все еще думая, что его клинит, — Прикидываешься страдальцем, хотя сам же всех и отвергаешь от себя, говоря, что не слабак. Кто захочет с таким быть? Не смеши меня и себя. Не тешь собственное эго надеждами. Весь из себя такой смелый и дерзкий, хотя я-то прекрасно знаю, что скулишь по ночам в подушку. Ты ненавидишь одиночество, но никого к себе никогда не подпустишь. Ебанный лжец. К горлу начал подкатывать ком, а воздуха стало катастрофически мало. А Оливер из зеркала придвинулся чуть ближе, только начиная свою отповедь. Дамы и господа, занимайте места ближе к сцене. — А помнишь, когда родители разочаровались в тебе? Я знаю, прекрасно помнишь. Ты еще гитару продал и поклялся больше никогда ее в руки не брать. Ебанный лжец. А сестренку, что по твоей вине сейчас гниет в земле, небось забыл уже? На ее месте должен был быть ты. Но ты даже на похороны не пришел. «Ты…ты…ты…» — эхом вторилось в ушах. Сайкс обхватил голову руками, стараясь выбить из себя эти слова, надавливал пальцами на череп, ладонями закрывал уши, но все тщетно. Это плохой сон, и он должен проснуться. Отражение продолжало, ядом выплевывая слово за словом, резало по живому, не стесняясь, вскрывало старые раны в душе, которые только-только затянулись. Оливер думал, что отпустил их, и больше они его не потревожат, это пройденный этап, но слова ножом входили в грудь, а Сайкс из зеркала с маниакальным оскалом проворачивал его рукоять внутри, потроша без сожалений. — Помнишь, с каким ужасом в глазах Джессика смотрела на тебя, когда ты впервые ее ударил, а? Как на животное, а не на своего парня. А как она же тебя потом из петли вытаскивала, когда ты как трус решил все проблемы взвалить на чужие плечи и свалить на тот свет? Все, к чему ты прикасаешься превращается в руины. Лучше бы ты тогда сдох. Жаль, что сейчас у тебя духа не хватит. — Закрой свой рот! — сквозь зубы процедил Оливер, до побеления сжимая костяшки пальцев, а отражение лишь ухмылялось. Внутренний голос вторил словам отражения, поднимая шторм воспоминаний, который Сайкс упорно хотел похоронить в закромах между висками. Кажется, он сходит с ума, ведь голос из зеркала не умолкает. Или это голос внутри? Еще чуть-чуть и он уйдет с головой под воду. Еще чуть-чуть и его снесет. Пелена из слез перед глазами застилает все сознательное. — Думаешь, что я первопричина всех твоих поражений? Что, если освободишься от меня, все пройдет? Не-е-е-т, наивный Оли. Во всем виноват ты, — отражение пальцем тычет ему в грудь, словно маленькому объясняя простую истину. — А я просто голос остатков твоей совести. Ты — причина всех бед. Тебя всем следует ненавидеть. Ты — жалкий неудачник, от которого все отвернутся. — Хватит, прекрати! Это не правда! — Оливер не выдерживает и ударяет в зеркало, чувствуя как расходится по швам все, что он собирал годами. Осколки стекла разлетаются с оглушительным звоном по всей ванной. Заходясь в истерике, он продолжает остервенело колошматить по нему, а в голове появляются давно забытые образы, которые он трепетно хранил когда-то под сердцем. Он вспоминает все, что так упорно старался стереть из памяти, перечеркнуть, и от этого хочется выть, хочется лезть на стену, хочется рвать на себе волосы. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — то ли молит, то ли причитает Сайкс, срывая голос на хрипы, лишь бы избавиться от всепоглощающей боли, что по-матерински обнимает его, ласково стирая обжигающие дорожки слез с его лица. Последние обломки зеркала сами падают в раковину. По рукам струится горячая кровь, но тепла он не ощущает. Окружающие звуки исчезли, их заглушили неосязаемые страдания, что разливались по сердцу заслуженной карой. Оливер осаживается на пол и медленно, движение за движением, укладывается прямо на россыпи осколков, что впивается в лицо и в шею. Но ему просто похуй. Кажется, что кто-то заботливо гладит по спине, царапая по ребрам и позвоночнику, и от этого хочется спрятаться, сжаться комочком, исчезнуть. — Помоги, пожалуйста, — одними обсохшими губами шепчет он, даже не зная к кому обращается. Сайкс трясется, не в силах даже подняться. Он подтягивает к себе колени и обнимает их, беззвучно рыдая. А потом отключается. Боль проходит так внезапно, что после нее остается оглушительная пустота. Он открывает глаза и не понимает, где он находится. Когда у Оливера все же получается сфокусировать взгляд, он с облегчением понимает, что он в своей спальне. Шторы все так же занавешены, а свет исходит от торшера рядом. Он в своей кровати. Сайкс подтягивает к себе ноги и пытается восстановить в голове события ночи. Ему же не могло почудиться, да? Он помнит, что зачем-то разбил зеркало и… на этом в принципе все. Сейчас голова раскалывалась, а самого его мутило и бил озноб. Каждое движение отдавалось болью в теле. «Надо завязывать с этой херней», — для себя решил Оливер, когда тело свело очередным спазмом. Сайкс аккуратно поднялся, намереваясь воплотить задуманное — выкинуть остатки кетамина подальше, чтобы он больше к нему вообще не прикасался, благо, в парне остались капельки рассудка, ведь он понимал, что еще такого бэд-трипа он точно не выдержит, хотя тяга повторить была немалой. Одной рукой опираясь о стену, другой держась за голову, Оливер шаг за шагом пробирался вглубь квартиры, как внезапно ощутил чужое присутствие. Гребанный запах шалфея. Вырулив на кухню, по совместительству служившей гостиной, Сайкс столкнулся с Фишем, спокойно себе обосновавшимся за барной стойкой с телефоном в руках. Он был увлечен тем, что происходило в телефоне, поэтому пока никак не отреагировал на появление в дверях Оливера. Джордан выглядел непринужденно и обыденно. Он гармонично сливался с окружающей обстановкой, как будто это была его квартира, а не Оливера. Хотя Джордан переживал. Не каждый день его просят проверить, не откинулся ли там их солист, который напрочь игнорировал все звонки и сообщения от группы уже почти неделю, при том, что разошлись они на не очень хорошей ноте, и он хотел уладить конфликт. Не каждый день он находит Оливера-гребанного-мать-его-Сайкса в отключке на полу ванной в луже собственной крови на битом стекле. Сначала Фиш впадает в ступор от увиденного и страшится, что тот решил свести счеты с жизнью и у него это получилось, пока не прислоняет два трясущихся пальца к шее и не ощущает под ними отчетливо проступающий пульс. Живой. И тогда он выдыхает. Джордан стягивает израненные запястья Оливера полотенцем, найденным неподалеку, чтобы остановить кровотечение, пачкаясь сам, и плещет на него ледяной водой из-под крана, но парень не реагирует. — Ну же, чувак, давай, — бьет его по щекам, а тот лишь тряпичной куклой в руках виснет. Тогда Фиш оттаскивает его из ванной в коридор подальше от осколков, и прикидывает, что он вообще сейчас сделать может. Вызывать медиков не вариант, Фиш понял по разбросанным на кухне ампулам, что Сайкс плотно подсел на какую-то дрянь, и скорее всего его упекут куда-нибудь подальше. Звонить парням тоже не вариант, потому что сейчас они не особо в ладах между собой, а значит, что ни к чему хорошему после того, как Оливер придет в себя, это не приведет. Остается только самому разгребать это дерьмо. Лучше уж ему одному прилетит волна ненависти от Сайкса, и он послушает о том, какой он говнюк, почему он его вообще вытащил, нежели подставит еще и остальных. Джордан окидывает масштаб пиздеца и просто не верит, что Сайкс сам все это натворил, а на него не напали в его собственной квартире. Ванна походила на место преступления, а сам парень — на ее жертву. Фиш осторожно вытаскивает осколок за осколком из запястий, шеи и даже лица, боясь поранить еще больше. Один вошел особенно глубоко возле виска, и ему пришлось пережимать рану полотенцем, чтобы кровь опять не начала идти. Сказать, что Джордан был в потрясении — ничего не сказать. Он, конечно, знал, что у Сайкса было не очень все гладко, но так, чтобы хвататься за иглу — крайнее дело. Он поднял Оливера на руки и удивился, думая, что тот будет тяжелее, и перенес его на кровать. Оглядев его еще раз с ног до головы на наличие не вытащенных осколков, Фиш болезненно подметил про себя, насколько Сайкс изможден. На черной постели он выглядел очень контрастно со своей бледной кожей, словно обескровленный. Отогнав от себя аллегории на погребение, Джордан вышел из комнаты на поиски бинтов или чего-то на них похожего, беззвучно прикрыв за собой дверь. Парням из группы он кинул смс в стиле «С ним все ок, просто немного в алкотрипе». На барной стойке обнаружилась стопка черновиков. Не удержавшись, Джордан взял один и бегло просмотрел. «Чем глубже копаешь, тем больше сгущается тьма.» — И это правда. Весь текст был похож на одну сплошную предсмертную записку. «Конец — можно ли это назвать одиночеством?» — Фиш задумался, всматриваясь в строчки, написанные почерком Сайкса. «Однозначно, нет», — вступил во внутреннюю дискуссию с Оливером парень, — «И хочу, чтобы ты в это поверил.»