Анатомичѣский тѣатръ.

По сырым, абсолютно развезённым дорогам катится старенькая кибитка, причитая на каждой грязной луже, словно то какая старушка с тяжёлой ношей коромысел. И, кажется, пожалеть старшую хочется, аккуратно приласкав, дабы нисколько не испортить спокойствием да бездельем извозчую вещь, но долг свой она выполняет по куда не развалится окончательно, ведь народ русский веками работал до потери пульса. Так и здесь. За мелкие гроши хозяин её и в хвост, и в гриву, лишь бы слегка подзаработать на жизненно необходимый хлеб. Колёса с долей скрипа едва ли перекатываются по мокрым, глиняным кочкам, заезжая на невысокий юр. Подъём сам по себе преодолим, однако стоит держать в голове образ бедной, пожилой крестьянки, что везёт на своём горбу знатных особ. По сторонам виднеется далёкая степь, которую предстоит проехать по обратному пути. А на ней растут одни только кустарники мерзкие, колящие даже при внешнем осмотре растения. Ветки у них все сырые, холодные. Древесина дребезжит на ветру как обыкновенная паутина, рассыпаясь на крохотные, почти что полностью ледяные осколки. Они будто бы дети сироты, требующие еды и тепла, однако погода распорядилась иначе. Бездомным растениям, в свою очередь, остаётся беспрекословно подчиняться, погибая от ярких контрастов. Неприветливые тут пейзажи природы, когда на округу наконец налегает зимняя пора. В здешних краях тепло сохраняется до самого начала ноября, позже переходя во что-то мокрое, ведь излишняя влажность — одна из отличительных черт данных земель. На фоне постоянного ветра, нещадно выжигающего с помощью редких снежинок незакрытые части лица так и вовсе создаётся ощущение нахождения где-то в мёрзлой Тайге, хотя действительность заметно отличается от картинки разума. Запряжённая кобыла едва переставляет ноги от застывшей на копытах грязи, но состояние животного не особо волнует извозчика. Она и без того была не больно выносливой, так как возраст берёт своё. Видимо, мужик лет пятнадцать назад приобрёл их с кибиткой в сборе на конном рынке, не удосужившись провести скотине хоть малое обследование. — Её бы к гиппиатру, — кратко отчеканивает пассажир, пол лица которого по понятным причинам закрыта колючим, шерстяным шарфом. В щели между тканью виднеется кривой, широкий нос с парой, под стать климату, ледяных глаз, скорбно подглядывающий на храмую от скорого обморожения лошадь, — Коль была б у меня такая кобыла, я бы уделил должное внимание её лечению. — Так стараюсь, барин, да вот коновалов найти сначала следует, а потом уж умничать, — шипилявым манером и явно с должной частью укора отвечает попутчику хозяин животины, — К тому же берут они дорого, чёртовы Гиппократы животного мира. Словно не скотину какую к врачу привёл, а сам на порог заявился. Подобные причитания о трудностях небогатой жизни утомляли голову мужчины, отчего тот подпёр острый подбородок ладонью в кожаной перчатке. За все года свои длительные ни разу он не слыхал о счастье людском, лишь о горестях бытия. Прожив до почтенного, тридцатилетнего возраста он понял, что любой рассказ будет строиться вокруг чего-нибудь несовершенного, иного выбора не дано. Безусловно простому народу приходилось несладко под тургорным «давлением» этой клетки, но его похожее мало заботило. Выходец из обеспеченного роду военных с хорошим наследством от родителей не способен понять суть бедственного положения окружающего люда, да и, в общем-то, не имелось огромного желания. Сейчас бы самому удержать признание высших слоёв и перетерпеть невзгоды существования, из-за которых он и отправился в эту промозглую погоду к чёрту на кулички. — Ну смотри, авось копыта отбросит твой источник дохода и будешь жалеть, покуда рядом от голода не ляжешь, — никак не унимался мужчина, — Да и не барин я никакой, оплошность ты допустил. Крестьянин обернулся на разошедшегося в мыслях своих пассажира, оценивая глазами чужое благосостояние. Кто ж таков, ежели не знать поганая? На разбойника этот ущербный гражданин вряд ли походит, силёнок этого трумпедру завалить не хватит. Здраво оценивать свои возможности стоит. За плащом груздным, конечно, практически ничего не углядеть было, холод собачий заставил накинуть его на вид приличную телогрейку. Но бросился во внимание единственный видимый обрывок формы достойной. Синяя ткань пестрела за огромной накидкой, а если приложить чуть больше усилий, то возможно подметить для себя подобно золотому, свисающий аксельбант с несколькими позвякивающими на дорожных холмиках медалями. Человек он определённо непростой, но разобрать дело неграмотному простолюдину среди прочих чинов трудно уж. — Генерал небось какой, — без огромного энтузиазма приговаривает извозчик, продолжая с крохотным удивлением подмечать для себя важность собственного попутчика. — Ну уж нет, обыкновенный комиссар. Не нувориш мелкий и на том спасибо, — посмеиваясь с реакции бедняцкой отвечает тот. Искренне смешна она для достопочтенной личности. Брови его густые, ныне покрытые корочкой из белоснежного иния, поднимаются вверх, улавливая настрой собеседника. — Полно вам, капитан! Ордена то ваши, что на груди целыми груздьями покоятся не солгут. А в горы зачем путь держите? Война кавказская уже как пару недель закончена, покорили генералы горцев проклятых. Окаянные теперь нам подчиняются, к царю нашему прислушиваются. Прикрывая открытый участок форменного пиджака донельзя замёрзшей рукой, тот и сам посматривает на свои блестящие награды за старые заслуги перед отечеством. Заработал он их уже очень давно, но память о тех годах до сих пор хранится в голове на особой полочке, правда, отнюдь не почётной. Однако то в прошлом и повторить в современные дни собственный успех у порядком пожившего человека уже не выйдет. Скакать словно молодой парнишка ему проблематично, всё ж возраст здоровье забирает. И ноги стали метеозависимыми при унылых грозах, хотя прежде похожего не наблюдалось, и трость теперь на выручку к больным коленям в пару. — Право тебе, неужели прямо-таки взяла да и закончилась? — с каким-то до покалывания в груди горьким ехидством излагает вопрос голубоглазый. Естественно он в курсе всех событий, происходящих на полях сражений, будь то земли кавказские или Урал закадычный. Хотя для жителя столицы русской, привыкшего к жизни весёлой оба этих назначения на карте отдалёнными покажутся. О названиях населённых пунктов так вообще легче промолчать сослужит, прочитав их на языках басурманских. — Так и есть, комиссар. Уж как долго мы с мужиками солдат с предгорий возим. Азау мне вторым домом, считай, стало за такие недели длительные. Кабарда — вся соль на раны души капитанской. Название доподлинно неизвестное, русскому уху не созвучное и жаль, что услыхать его пришлось хоть раз, да раз последний, но глубокий. Не знает толку крестьянин ни один, что есть погибель настоящая в тех наглухо замёрзших, пещерных закутках, а дворяне только делают, что разъезжают по Руси в надежде на спасение, того, чего осталось от братьев боевых. И горесть ту не скроешь, а с глаз уже холодных, едва заметно катится морозная слеза. Дистимия его пуще прежнего разыгралась, заставляя сердце с бешеным ритмом стучать, будто маятник по разным сторонам ходит. Надежда внутри едва теплится, её не хватит даже на прогрев руки. И всё ж живёт, хотя слегка наивно, но вера будет с ним всегда. — За дорогой с лошадью б так следил, как за карманом широким, пентюх… На том и порешали. Хотел крестьянин что-то уточнить, но раз попутчик отказался, то и перечить лучше не спешить. Не скажешь же поперёк слова такой особе не простой, а значит отныне дорога пройдёт в тишине. Манкировать у мужчины, конечно, получается знатно, хотя что уж там, заядлому работяге не привыкать слышать такое о себе. В этом вся суть устройства современного общества и, пожалуй, все шансы изменить хоть малую долю лежат на ладонях тех самых вышедших с народа нуворишей да молодых дворян, ведь сердца их, простых и зажиточных людей, требуют перемен. Тем временем комиссар осторожно, боясь причинить боль себе, прогревал красные на морозе пальцы едва ли тёплым дыханием, хоть мысли его были вовсе не о том. Абсолютно незнакомый ему рабочий задумывался над чужими чинами, мечтая о такой насыщенной жизни, как у этого гражданина. Наверное он предпочёл считать, что пассажир приходится добротным, честным человеком, но вот сказать такое о себе хранитель правопорядка отказался. Авось мужик тот мечтатель какой, отважившийся уповать на справедливость и честь людскую, в чём явно заблуждался. Вот у него по жизни, возможно, и не складывается. Комиссар этот и в юном возрасте больше походил на гнусного прохиндея, не отличавшегося какими-либо положительными личностными качествами. Иногда на лице у человека написано, что жизнь аморальная его привлекает, так и тут. Скорее одиозный, нежели добропорядочный. И знает люд, что на местах почёта у дворян задерживаются одни лишь холуи, коим приходился данный гражданин. Справедливость — это главная квинтэссенция профессии защитника закона, о которой большинство забывают, предпочитая облегчённый путь, так как сложности — удел бедняков. Час почти пролетел за тем молчанием и никто нарушать его не посмел. Епископы обуславливали похожую гладь бесчисленным множеством ангелов, невдомёк пролетающих мимо. Вот только святости этим двум не хватало, и если извозчик нет-нет, да посещал дом Божий, то с плутами в похожих местах разговор ходил короткий. Хоть на коленях стой, умоляй, голову о пол расшиби, покинул тебя Господь за все те деяния совершенные. В твоём случае, барин, спасёт царь-пушкой бьющая по карману индульгенция, а далее ждём тебя снова, как надумаешь переступить порог священного зала. Но куда ж чертей запускать, наследят да и только, замарав ковры статные грязью с сапог своих добротных. Не жалует его Боже, ух как не жалует. За то, может, и наслал горе необъятное, что никаким ковшом не вычерпаешь океан в душе бушующий, что только волны о карму и плещутся с силою. Черпай да не черпай, чума с сифилисом ему предпочтительней бы сыграла, чем приключившееся. Кара небесная ещё при мирском облике того настигла, отняв самое ценное богатство из всего наследства родительского. Заехав на очередной холм показался городишка некрупный, домов 15 от силы, а улица одна на всех. Да что там городишка, аул самый настоящий! Кое-где вместо изб деревянных, насквозь пронизанных пулями, да без стёкол уже, одни только шалаши национальные и стоят. Война все жилища перебила, а проживать населению, горцам в своём преимуществе, места под крышей не находится. Юр тот переходил в подножие горы заснеженной, отчего ветер завыл куда вящей предыдущего. Не рад он был приезжим от слова совсем, тем, кто принёс смерть в эти гордые долины, но снега, как такового спускать со скал не решился. Мол, по делу заехали, также быстро и покинут края здешние, воссозданные тут лишь по велению избранных, чья душа косогорам тем по росту. Заберут солдат своих ратных, где одна нога здесь, а вторая затаилась в высотах Чегета. Кибитка неохотно заезжает в пункт населённый, будто опасаясь за что-то. Колёса едва валандаются по дороге, вымощенной прямо из горных камней. Неровная поверхность пуще прежнего вынуждает пассажира подлетать на кочках, позвякивая орденами различными. Какое-то искренне неприятное ощущение дымкой окутывает всю черепную коробку, невольно лишая голову особой осознанности. И дурновато слегка становится мужчине, сбежать хочется, а куда непонятно. Может к тому давление высокое причастно, что у человека пожившего на свете частенько барахлит, учитывая обстановку вокруг. Тут не то что в Петербурге, метры над уровнем моря прилично уходят вверх, невыносимо прижимая неподготовленных бойцов. Горная болезнь таких доходяг, как капитан, определённо щадить не станет, а даже так, то по-прежнему сделать ничего не выйдет. Хоть с землёй тут все скалы сравняй, всё равно высоко для давления усреднённого будет. В прибавку к общему комплекту ещё и воздух холодный, разряжённый лёгким прокуренным даёт под дых, что как не крутись, а мутить тебя, дружище, будет по самые не балуй. Даже когда остановилась повозка рядом с домом некрупным, состояние общее ничуть не преобразовалось. Стар уже он для таких путешествий, но куда ж денешься. Выбора в вышедшем по итогу вовсе отсутствует, вынуждают его обстоятельства на этот шаг посягнуть, а сам то иначе б не узнал, что есть Кабарда. — Ступай пока, негораздок, гиппиатра разыщи, а то кони двинет твоя кобыла на обратной дороге и поминай как звали. И нас в такую пору промозглую, и скотину, — наказывает мужчина, параллельно со всей своей аккуратностью соскакивая с более или менее тёплого местечка. Ноги только и успели заскулить от грубости прыжка, чуть ли не опрокинув обладателя в грязь лицом. Незабываемы те чувства, которые он сумел испытать при метеозависимости и нагрузках подобных. И чёрт бы побрал на этот Кавказ выбираться из поместья уютного. Однако сам знает, что иначе вовсе не сможет - сердце на кусочки разорвётся, ежели рядом в трудную пору не поприсутствует, совесть изнутри с потрохами сожрёт, словно то зверь дикий. — Ан нет, постой! Где лекаря того искать мне стоит? — Так вот же ж дом, мой комиссар. Один единственный на весь городок, — извозчик небрежно закидывает руку к вымощенной камнем тропке, что уводила к ближней халупе, около которой он остановил кибитку. По оглядке ни единого номерка на стенах не наблюдается, уже не переходя к пристанищам временным, палаткам диковинным. И разыскать среди небольшого количества всех имеющихся жилищ нужное как бы не сложно, но и простой задачей не назовёшь. Никогда глаз голубой ещё не видал столько разрушений в одном только месте, и, пожалуй, лучше бы дальше также шло. Судьба проклятая у него, а спасти некому. Индульгенция, видимо, итак помогать прекратила, ведь даже она не в силах смыть с потонувшего во грехах столько грязи. Изнывающие ноги следуют за тростью изящной, на наконечнике которой искусно голова орлиная выстругана, под стать месту прибывания. Птиц тут этих степях пруд пруди конечно, ежели лично ирония нагрянула бурею. Сами нижние конечности к ближайшей хатке ведут, не зря ж, наверное, этот мечтательный рабочий высадил его именно по такому адресу. Да сам упомянул, что Азау дом его второй. Сквозь слои грязи пробиваются сапоги из кожи заморской, с кучей защёлок различных. Тяжёлая обувь, рабочая, всегда была с ним в тяжкие невзгоды. И сейчас выручает вещь форменная, на совесть сделанная. Носки её железные отбивают такой же как дорога, каменный порог, склеенный между собой чем-то наподобие глины с соломой вперемешку. Во взор моментально кидаются трещины в толстых стенах того дома, куда заявился. Бедные, абсолютно унылые, на данный момент ещё промокшие насквозь в частях разломов и дыр пулевых. И крыша вовсе не лучше, практически всюду разбитая снарядами артиллерии русской, что, скорее всего, указывает на протечки внутри. Просто прекрасное местечко для запланированного им дела, что пройдёт далее. Образ такого убежища ну никак не вяжется у мужчины с необходимым помещением. Хотя сравнить как водится, не с чем, сам то в госпитали редко когда подаётся. Пожалуй, пора будет по возвращению обратиться, а то существовать с ногами непослушными последние годы жизни несчастной определённо не дело. Рука незамысловатым ритмом простукивает по деревянной двери, оповещая хозяина о прибытии очередного гостя, уж какого по счёту за последние времена. Работы ныне у него хоть вешайся, а поделать нечего, приходится пахать до последнего вздоха, не давая минуты на перевести дыхание. Но это уже об ином. Тогда же голову знакомого нашего вновь как тисками сжимает, нещадно ударяя скачком давления по вискам. В груди что-то противно защемило, напоминая собаку в мёртвой хватке, да не отпускает по куда проём светлый перед глазами не засверкал. И разошёлся он из щели мелкой до полностью двери открытой, показывая гостеприимность местную, что по традиции быть обязательно в доме каждом. В косяке остановился крупного росту мужчина, повернув голову как-то на бок, внимательно изучая новоприбывшего. Чёрные как уголь глаза с неким туманом уставились на посетителя, выжидая какой-либо дальнейшей кульминации данного действа. Ладони его широкие тёрлись друг об друга, коротая время ответа постороннего, но ничего не происходило. Грозные, густые брови не имели понятия, складываться им домиком от удивления полученного или наоборот хмуриться, мол, время драгоценное проходимец отнимает, в то время как работы выше поломанной крыши. Нос приличных размеров жадно поглощал воздух, возвращая в атмосферу пар горячий. Халат лекарский, что у него на плечах держался уже не белоснежный, а отдавал несколько заметной желтизной то ли от старости, то ли от непосильной, красной стирки в связи с последними событиями. Но главной чертою его служила внешность нерусская не привычная взору, которому привычно одних русаков да европейцев лицезреть. Однако лицо бородатое было вовсе не злое, как по обыкновению в народе говаривали, а здравое, вполне себе рассудительное. Но в очах светлых от того не менее суровое кажется, невероятно чужое. Волком завыть на округу охота при облике похожем, да не можется. Пора бы уже узнать, что есть Кабарда.