Ресницы падают на пол, словно чёрный снег.

Ночь. Фрэнк лежит на кровати, а его тело содрогается от рвотных позывов. Руки сами тянутся к глазам, норовя с луковицей выдернуть ещё один волосок, но он честно борется с этим. Бьёт кулаком об стену, дабы навязчивое желание наконец пропало. Не помогает. На веках почти не осталось живого места, лишь редкие мелкие реснички выглядывают из кожи. Как обрезанные кусты в саду. Осознание степени уродства того, что он творит систематически уже месяц, заставляет его тело дрожать ещё сильнее, а желудок сжиматься в тугой узелок. И что-то кислое будто застряло у него в горле, по ощущениям он напился соляной кислоты. Раньше парень сразу бежал, спотыкаясь и держась за стены, в туалет или тащил в комнату тазик. Но со временем понял, что тошнота — злобные шутки его организма. Ну, или попытки докричаться до парня, мол, остановись, хватит. Но Фрэнк, игнорируя это, с бóльшим остервенением выдергивал из луковиц волоски, полностью теряя контроль. В эти моменты он будто проваливался в другой мир, а мысли по типу: «Ещё одну ресничку — и все» повторялись изо дня в день. И вместо одного волоска он обнаруживал на ладони целую горсть. Наконец, заметив, что он непроизвольно вытащил очередной волосок из луковицы, в его груди горячим комом растеклось разочарование. Айеро боролся с собой полночи, страдая от тошноты и ебучей дрожи. Из-за неё Фрэнк уже совсем не чувствовал ног, которые тряслись так, будто их везли на телеге по каменной дороге все это время, а кто-то ещё и положил на них сверху ведро со льдом. Сердце рухнуло куда-то в живот, а из глаза, раздражая солью только что образовавшиеся ранки, выкатилась одинокая слезинка. Он не справился. Снова. Обещания, которые парень изо дня в день даёт матери и Джерарду, висят в воздухе тяжёлым грузом. «Мам, я обещаю, что смогу держать себя в руках, все хорошо» «Завтра точно перестану это делать, Джи, я обещаю» «Ха-ха, ты хочешь отрезать этим ножом мне руки? Я тоже этого хочу, но хорошая шутка, мам, я оценил!», — тогда он впервые попросил помощи и совета. Что ж, получил, и довольно дельный. Айеро иногда правда брал нож и легонько проходился острием по коже, лишь немного её царапая. На большее, к счастью, смелости не хватало. Каждый раз проходя мимо зеркала он смотрел себе в глаза. Фрэнк иногда даже пугался. А иногда ловил взглядом, как покусанные губы искривляются в ухмылке, полной отвращения и злобы, обнажая островатые клыки. И приходил в ещё больший ужас. Именно поэтому он старался не смотреть Джерарду в глаза и всячески скрывался за чёлкой, как за ширмой, а иногда вообще избегал встреч с ним. Ему казалось, что этот вид заставит чувствовать Уэя омерзение к нему. Но Айеро не был в курсе, что Джерард беспокоился лишь за него самого, не обращая почти никакого внимания на разодранные волоски в глазах. Ну, почти. Он пытался это всячески доказать, но Фрэнк, как упрямый баран, не слушал его, лишь сильнее зарываясь в волосы. Он снова проебался. Казалось бы, это так легко прекратить — просто взял и перестал рвать из своего тела волосы. Но легче сказать, чем сделать, и парень убеждается в этом уже в тридцать первый раз за месяц. Это до омерзения приятно — ощущать, как волос медленно выскальзывает из глаза, немного царапаясь и, в редких случаях, оставляя мелкие, незаметные ранки. Это чувство такое родное и нужное, заставляет ощущать мнимое секундное спокойствие. Особенно больно, когда ноготь соскакивает и царапает глаз. Но это действует отрезвляюще. Фрэнк разу понимает, что творит, и прекращает. Но лишь на пару минут. Потом все начинается по новому кругу, и, кажется, не имеет конца. Сердце отбивает неравномерный ритм, заставляя задыхаться, прямо как после долгой пробежки. Фрэнк, пытаясь остановить новую, уже подступаюшую «маленькую истерику», в порыве эмоций провел коротким ноготком по плечу. Ненависть пылала, заставляя скрипеть зубами и с остервенением заламывать побелевшие пальцы. Почувствовав сильную боль, он посмотрел на место, где только что провел ногтем так, будто оно — лезвие, а не пластина из кератина. Там сияла, как нимб над ангелом, кровавая ссадина, похожая на неглубокий порез, но более болезненная. Сука.

×××

Ресницы продолжали падать, как снег за окном. Но только вот они были чёрного цвета и приносили вовсе не счастье, а лишь ещё больше гремучего, ядовитого чувства стыда. Фрэнк захлебывался, пытался поймать ртом воздух, тревога горела огненным вихрем в груди, постепенно сжигая его всего дотла. Скоро же станет легче, правда?