Красный флаг

Ярмарка действительно открывается точно по плану, хотя несколько дней до этого Се Лянь едва ли спал. На него свалилось множество больших и малых дел, от крупных организационных решений до мелких задач, вроде необходимости самолично заменить заболевшего сотрудника. Некоторые вещи, вроде сборки инсталляции из мусора, которая должна украшать собой вход, он делает сам, а не перепоручает кому-то только потому, что хочет поучаствовать, вложить капельку самого себя. Се Лянь устал, но ничего ещё не закончилось, осталась самая важная часть. В день открытия он должен выступить с небольшой речью, а до того поприветствовать партнёров-участников, поприветствовать важных посетителей, со всеми быть приветливым, убедительным и внушающим доверие. Он сам не знает, удивляет его или нет то, насколько легко ему это даётся. С одной стороны, это знакомая колея. Он делал подобные вещи для “Сяньлэ” множество раз - если честно, по большей части куда менее приятные, потому что ради “Сяньлэ” ему приходилось быть любезным с покупателями крупных партий оружия, а не с владельцами локального эко-бизнеса, и разница в контингенте весьма очевидна. И к тому же тогда он был подростком, который просто хотел быть хорошим для своей семьи, а не взрослым, преследующим собственные цели человеком как сейчас. С другой стороны, Се Ляню всё ещё трудно привыкнуть к тому, что люди действительно готовы ему доверять. Конечно, не все люди. Он понимает, что иногда кто-то шепчется у него за спиной, ловит оценивающие не по-доброму любопытные взгляды, знает, что некоторые пришли сюда из нездорового интереса к окружающей его ауре скандальности, а не ради самой ярмарки. Он готов к этому. Он не обращает внимания. Его больше удивляют те, кто действительно ему верит. Потому что он всё ещё не до конца верит сам себе. В конце концов, есть причины, почему Фэн Синь выглядит слегка напряжённым каждый раз, когда они только проходят мимо бара, почему у Му Цина забит номер клиники Се Ляня на быстром наборе, и почему Ши Циньсюань никогда не предлагает посетителям ничего горячительного, даже в тех случаях, когда это было бы уместно. Се Лянь точно знает, что то, что с ним было, затронуло не только его, но и всех его близких. И это большая удача, что они всё равно рядом с ним. Се Лянь внутренне согласен с тем, что недоверие со стороны самых близких должно быть нормальной частью его жизни теперь. Но для людей, не имеющих с ним болезненного багажа, он совсем другой. Он человечный, упорный и вдохновляющий. Парадоксальным образом, это одна из причин, почему Се Ляню стало сложно сближаться с новыми людьми. Дело даже не в том, что он чувствует себя самозванцем (в конце концов, он и есть человечный и упорный), но всё же вне тени своего мрачного прошлого он не ощущает себя целостным. Как будто есть большая часть его, которую невозможно ни показать, ни скрыть. …Возможно, поэтому он не чувствует себя действительно удивлённым, когда его прошлое выпрыгивает на него из-за угла. В фигуральном смысле. В реальности всё разворачивается несколько медленнее. За полчаса до начала своей речи Се Лянь удаляется в импровизированную гримёрку в сопровождении Ши Цинсюань (на профессиональном визажисте в этот раз они решили сэкономить, как и на всём остальном, но Ши Цинсюань на все руки золото, и это никем не оспаривается). За пятнадцать минут до начала Фэн Синь намётанным взглядом директора охранного агентства видит, что количество людей в зале быстро растёт, и ему это не нравится. Он находит Му Цина (который ненавидит публичность всеми фибрами души, но всё равно пришёл, потому что знает, что в “Мусорном боге” каждые руки на счету) и делится с ним своими подозрениями. Му Цин шипит ему на ухо, что Фэн Синь — грёбаный паникёр, но при этом сам остаётся паникёром ничуть не меньшим, поэтому кидает фото зала Се Ляню в личку. Се Лянь не читает, потому что в этот самый момент препирается с Ши Цинсюань о необходимости хайлайтера (Ши Цинсюань хороша в мейкапе, но ей надо привязывать одну руку за спиной, прежде чем подпускать к лицу Се Ляня, она не знает меры). Му Цин и Фэн Синь оглядывают зал и видят слишком много людей со слишком большими объективами и микрофонами, которые держатся компактными группами, для местной экологической ярмарки. Слышен гул голосов, неразборчивый, но напряжённый, сконцентрированный, как осиное гнездо перед атакой. Но кроме них из администрации ярмарки в зале только Бань Юэ, которая тоже нервничает, но делает это целый день по умолчанию, понятно, что её бессмысленно дёргать с вопросами, стоит ли Се Ляню в такой обстановке выходить на сцену. В итоге Фэн Синь остаётся рядом со сценой, чтобы вывести Се Ляня в случае непредвиденных проблем, а Му Цин идёт в гримёрку, чтобы предупредить о том, что проблемы могут возникнуть. Се Лянь сталкивается с ним за пять минут до начала речи. Му Цин довольно нервно, одновременно злясь на то, что поддался на глупости Фэн Синя, и беспокоясь за Се Ляня, говорит ему: — В зале собралось очень много людей. Мы думаем, что там могут быть папарацци, — он преуменьшает, потому что злится, и ещё потому, что PR — вообще не его сильная сторона. Се Лянь вздыхает, проверяет пальцами белый чокер, который с некоторых пор носит на людях, не снимая, и поднимает голову с решительностью полководца перед битвой: — Я их не боюсь. Больше публикаций для "Мусорного бога" только на пользу. — Он тоже знает, что его друзья немного паникёры, и к тому же считают, что у него проблемы со стрессоустойчивостью (не то что бы совсем безосновательно, по мнению самого Се Ляня). Се Лянь также решительно выходит на сцену, и только тут понимает, что Му Цин преуменьшил ситуацию. В зале негде яблоку упасть. И это не тот хороший ажиотаж, которого каждый желал бы для своего проекта. Около половины аудитории — это они. Стервятники. Не то что бы именно жёлтые журналисты превратили юность Се Ляня в ад. Банкротства, связанных с ним юридических и финансовых проблем и жуткой смерти родителей, в целом, хватило бы для этого и без них. Но постоянное агрессивное внимание к семейной драме Се Ляня, и его собственным попыткам это пережить, и брейкдауну, и всем подробностям его частной жизни... не помогло. Каждая спекулирующая на его имени статейка вонзалась в него подобно мечу, и, как Се Лянь должен с сожалением признать, в том возрасте ему не хватало ни мудрости, ни выдержки, чтобы просто их не читать. Сейчас он видит со сцены направленные на него взгляды и объективы, и его сердце начинает стучать быстрее. Хочется глотнуть воздуха, но Се Лянь подавляет подступающую панику в зародыше, и... улыбается. Со всем радушием улыбается. И начинает говорить. Он говорит о будущем, о любви людей к своему дому и своим семьям, которая только и сделала сегодняшний день возможным, о благодарности за участие и поддержку, о миссии "Мусорного бога"... на несколько минут его встревоженным друзьям кажется, что он был прав, и всё будет в порядке, но потом Се Ляня перебивают. — Участвовали ли вы в коррупционной деятельности совета директоров “Сяньлэ”? Се Лянь даже бровью не ведёт, и с той же доброжелательной улыбкой отвечает: — Это не пресс-конференция, — и пытается продолжить. Но плотину прорвало, и ему просто не дают возможности: — Правда ли, что вы провели полгода в реабилитационном центре? — Встречались ли вы с семьями разорившихся акционеров? — Как умерли ваши родители? На последнем вопросе Фэн Синь решает, что всё зашло слишком далеко, так что он просто запрыгивает на маленькую сцену и утаскивает Се Ляня за локоть. Им вслед мигают вспышки фотокамер, но ничего особо интересного на них не попало. Фэн Синь оглядывается на своего друга и понимает, что успел вовремя — как только Се Лянь оказывается спиной к залу, он бледнеет как смерть, а его взгляд стеклянеет. Он смог удержать лицо перед камерами, но вся эта ситуация не даётся ему легко. Му Цин появляется с другого бока и кивает Фэн Синю: "Сюда". Они заводят директора в складской туалет. Оказавшись за закрытой дверью, Се Лянь невыразительно качает головой и произносит: "Спасибо". Его губы бледные. Фэн Синю хочется пойти и расколотить пару камер, но вместо этого он мрачно говорит: "Я пойду разыщу Ши Цинсюань". Её жизнь тоже становилась пищей для стервятников, и ей совсем не стоит светиться на страницах таблоидов. Се Лянь кивает и повторяет: "Спасибо, Фэн Синь". Фэн Синь выходит за дверь. Ещё через некоторое время Се Лянь просит Му Цина уйти тоже - кто-то из руководства "Мусорного бога" должен проследить за происходящим. — Мне жаль, что приходится тебя об этом просить, — говорит Се Лянь бесцветно. — Я знаю, что ты не очень любишь многолюдные мероприятия. Я в порядке, правда. Му Цин сомневается, но понимает, что Се Лянь прав. Кто-то должен показать тем, кто пришёл ради самой ярмарки, а не ради чужого грязного белья, что всё идёт по плану. А то и охрану вызвать, если толпа людей, которые выбрали зарабатывать себе на хлеб тем, чтобы портить другим людям жизнь, продолжит срывать нормальную работу. Поэтому Му Цин уходит. Оставшись один, Се Лянь включает воду, и просто смотрит на неё несколько минут, вцепившись в раковину до побелевших пальцев. Он не хочет здесь больше оставаться. Он не уверен, чего он хочет. В голове как будто включили белый шум. Он решается выглянуть в коридор, в надежде, что его там не ждут. Но его ждут. Хорошая новость, что это не журналисты. Высокий парень в красном плаще стоит, небрежно опираясь на стену, положив руки в карманы и опустив голову. Чёрные пряди небрежно падают на лицо в художественном беспорядке. Се Лянь отстранённо думает, что это очень красиво. Парень поднимает голову, и Се Лянь узнаёт директора Хуа, который так любезно и без единого вопроса предоставил им этот склад. — Я полагаю, директор Се хотел бы знать, как отсюда выйти и никого не встретить, — говорит Хуа Чен серьёзно и немного печально. — Я могу помочь. И протягивает руку. Он совсем не такой взвинченный как в прошлую встречу, наоборот, излучает спокойствие и уверенность. По крайней мере, так кажется Се Ляню. Но это неправда. Психотерапевт требует от Хуа Чена тренироваться в том, чтобы разговаривать с самим собой доброжелательно, без критики и оскорблений, поэтому сегодня перед выходом из дома он посмотрел на себя в зеркало и попросил в этот раз, пожалуйста, вести себя нормально, находясь в одном помещении с Се Лянем. Очень вежливо. Очень зловещим тоном. Но, после того, как прошла предыдущая встреча (он предложил Се Ляню выпить как только его увидел, кинул ему в лицо металлическим предметом и на пару минут перестал понимать человеческую речь), планка нормальности феноменально низка, поэтому он всё же решился прийти. Се Лянь смотрит на предложенную руку несколько секунд в задумчивости. По крайней мере, так кажется Хуа Чену. Но это неправда. На самом деле, Се Лянь не в состоянии ни о чём думать, просто пялится на бледную руку с длинными пальцами и отчётливыми суставами, потому что она красивая, и потому, что у него в голове белый шум, и у него не очень получается осмыслить, что ему, собственно, предлагают. Но, в целом, конкретно сейчас ему и без разницы. Он вкладывает свою руку в руку Хуа Чена, и они быстро куда-то идут. Оказывается, что за неприметной узкой дверью в цвет стены есть прямой проход в гараж, и они действительно никого не встречают. В гараже Хуа Чен косится на Се Ляня, ожидая прощаний, указаний, пожеланий, словом, чего-нибудь, но… тот просто идёт за ним механически как кукла. Стараясь не показывать своей растерянности, Хуа Чен делает то, что кажется ему в тот момент логичным. Открывает перед Се Лянем пассажирскую дверь своей машины. В машине Хуа Чена (естественно, ярко-красной), Се Лянь чувствует, как что-то в нём ломается. Кажется, это называется "тормоза". Он отмирает, глубоко вздыхает, поворачивается к Хуа Чену и говорит (фамильярнее, чем он раньше разговаривал с директором Хуа и вообще общается с незнакомыми людьми, где-то на парсек): — Ты знаешь, мне совершенно нельзя пить... ты случайно не знаешь ещё какой-нибудь способ, чтобы у меня все мысли отшибло хотя бы на одну ночь? Хуа Чен смотрит на него в ответ и думает, что опять западать на свою детскую любовь — это как-то... слишком даже для него. Не говоря уже о том, что некоторые периоды его жизни лучше оставить в прошлом. Честно говоря, все. По крайней мере, до тех пор, пока он не получил водительские права. (Возможно, об этом стоило подумать до того, как он полностью расчистил день открытия ярмарки в своём календаре и пометил его красным для Инь Юя.) Что если этот парень узнает, что Хуа Чен до сих пор хранит дома коллекцию газетных вырезок со всеми его фотографиями (кроме тех, которые иллюстрировали откровенно оскорбительные статьи), то Хуа Чену останется только сгореть со стыда. Что сейчас они проведут вместе вечер, наутро Се Лянь о нём и не вспомнит, а Хуа Чен будет маяться со своим разбитым сердцем ещё год, и это будет так жалко и унизительно, что он никогда никому об этом не расскажет. Даже своему мозгоправу. Особенно своему мозгоправу. Почему это именно он, в такой ситуации мог оказаться буквально кто угодно, и было бы не так странно. (Не мог.) Хуа Чен думает, что он знает наперёд всё, что сейчас произойдёт, и это будет пиздец. (Не знает.) Потому что даже если отбросить тот факт, что это Се Лянь — тот самый Се Лянь, то парень рядом с ним слишком красивый, слишком неотразимо обаятельный, слишком полный небрежного лоска. Хуа Чен знает точно, что у Се Ляня были очень плохие времена, и прекрасно видит, как прямо сейчас тот завис на самой кромке нервного срыва, но каким-то блядь образом Се Лянь всё равно — небожитель, а Хуа Чен... лучше не будем об этом. Хуа Чен смотрит на Се Ляня и видит, что, хотя лицо тот держит, его отчётливо потряхивает. (На самом деле, больше даже от ярости, чем от страха или жутких воспоминаний, но Хуа Чен об этом не знает, да и, в общем-то, главное не это, а то, что Се Ляню действительно плохо.) "А, к чёрту всё," — думает Хуа Чен. И улыбается Се Ляню самой нахальной и отважной из своих улыбок: — Совершенно случайно, у меня есть именно то, что гэгэ сейчас нужно.