Терпеть его не мог

      Чифую терпеть Ханму не мог. Искренне, честно и без прикрас. Терпеть не мог его смех, смешки эти глупые, несуразное “хы-хы” постоянное, звучащее как всегда некстати, да так, что у Мацуно зубы скрипели тут же. Терпеть не мог эти руки татуированные, громадные ладони, в которых он, Чифую, так несправедливо маленьким выглядел, и его талия так несправедливо хорошо смотрелась в этих руках, а бедра так, — опять же, черт возьми, несправедливо, — хорошо помещались в них. Чифую терпеть Ханму не мог, потому что тот, блять, был хорош. Хорош в том, чтобы доставлять ему удовольствие, и это самое отвратительное во всей этой ситуации. Даже не то, что Мацуно так охотно принимал его ласки сейчас, не то, что в руку Шуджи так хорошо ложился его возбужденный член, а то, что Чифую это нравилось до чертиков, до звездочек-снежинок, пляшущих перед глазами, до сбитого и рваного дыхания, раздирающего легкие. До дрожи в теле. До судорог.              — Ханма, черт, Ханма, — лепечет он, заплетаясь языком. — Остановись, Шуджи, блять, остановись… Дай мне отдохнуть-…              — Не-а, терпи, потерпи, ещё немножко. Ну-у-у.              В ответ скулеж, в ответ очередное содрогание едва уловимое, срывается голос на тональности повыше. Чифую давно бы кончил. Если бы Ханма не был таким извращенным придурком. Ну, то есть… Это он, конечно, сгоряча подумал на него, но… Нет, он правда придурок. Извращенный придурок, которому так нравилось смотреть за его мучениями наслаждениями. Который глаз своих янтарных, в этой полутьме поблескивающих — не сводил с него, пока Мацуно бранил его, на чем свет стоит, пока жмурился, пока губы нещадно прикусывал, громко срываясь на мычания неразборчивые. Ханма же считал: ну прелесть! Как за таким, черт возьми, не смотреть. Как не обрывать его оргазм раз за разом, лишь бы продлить этот момент? И снова.              Снова — Чифую чувствует, он на пике, он вжимается в тощее и угловатое тело рядом с собой, сжимает его в своих цепких пальчиках, так мило двигает бедрами навстречу чужой руке, татуированной руке, хотя все, что он хотел бы сделать с этими руками ещё недавно исчислялось лишь тем, чтоб пальцы эти длинные переломать. Хотя, после этой ночи, наверное, планы особо изменений не потерпят. Чтоб эти пальцы больше не могли достать до него, чтоб больше не прикасались так желанно, чтоб не водили по нещадно выгнутой пояснице, стискивая кожу до покраснений, чтоб он даже не думал дотрагиваться до его загривка, чтоб не мыслил даже про поцелуи в шею и ключицы, которые сейчас так старательно, вот мудак, оставлял, доводя Мацуно до крайностей если не рукой, не ласками, то ими. И казалось бы — с секунды на секунду это кончится. Ещё немного — хоть в этом Ханма не соврал, — и Чифую наконец ощутит заслуженный оргазм, который ему обещали ещё несколько раз назад, приговаривая, что насладиться им он все никак не мог, так что пусть тот потерпит.              Да, да, ещё немного, мхх..!              И ничего.              Всё обрывается за секунду — Чифую понимает, что если бы не губы Ханмы, которыми его по-варварски заткнули, он бы бесстыдно заскулил. Ощущая, как его бедра раздвигаются в стороны, как их с Шуджи положение меняется, и Ханма не просто лежит рядом с ним, а уже наваливается сверху, накрывая своим телом. Мацуно хнычет в этот жадный со стороны партнера поцелуй, потому что уже все ругательства на Ханму он вывалил, все проклятия тоже, и сколько не матери его, хоть трехэтажно, хоть пятиэтажно — от своего намерения довести Чифую до… чего-то, он не отказывался. И Чифую уже злится беспомощно, пытается пнуть парня, что нависал над ним, стукнуть, и все это со словами: да отпусти, я сам, чёрт возьми, только дай…              Но Ханма, конечно, прикоснуться к себе ему не давал. Ещё чего. Вместо этого утешал мельтешащее под собой тело касаниями нежными, — вау, он был способен на это, — ехидно посмеиваясь с того, как навстречу его рукам Чиф вильнул своим тощим, узким тазом. Ханму вообще всякое его движение завораживало: он так и замирал на считанные секунды, будто бы впитывая чужие изгибы в сетчатку глаз, чтоб запомнить это на век и далее, или какой там Богу Смерти был отведен срок. У Шуджи сомнений не возникало, он точно запомнит, не посмеет забыть. Как вообще можно было позволить себе забыть такое? То, как жалостливо жался к нему этот мальчишка, как хватал ртом воздух, как, едва держа себя в руках, исходясь дрожью, говорил что-то совершенно бессвязное, или же все также посылал Ханму куда подальше, потому что, с его слов: “Это слишком хорошо, слишком.. слишком! Прекрати.” Да, он не давал ему перевести дух, не давал бурным эмоциям ослабнуть ни на секунду, делая это намеренно. Знал, что делает. У Мацуно возникал закономерный вопрос:              — Да чего ты добиваешься…              В ответ все те же глупые смешок с улыбкой. Чифую это злит, он почти рычит раздраженно, шипит, едва ли повышая и без того срывающийся, пропадающий временами голос:              — Ответь нормально! — Он будто вот-вот расплачется от детской обиды на этого идиота.              Ханма ответит. Ханма ответит, но только после того, как войдет в это трепещущее тело под собой, только после того, как ощутит, что Чифую весь сжимается вокруг него, после того, как услышит протяжный полустон, с которым Чиф принимал эти действия. Ответит в момент, когда тело Чифую будет сотрясаться от плавных движений в нем, в момент, когда сам Мацуно лицо поспешит в подушке спрятать, голову отвернув в бок, надеясь таким способом деть себя хоть куда-то от переизбытка чувств, которым Шуджи продолжал его добивать из раза в раз. Ответит, склоняясь к чужому уху, мелодично проговаривая со своей привычной хрипотцой, прикрывая веки от удовольствия:              «Тебя, да так, чтоб без остатка.»