Заклинание змей

Привязав нанятых лошадей, немного обтерев их найденной здесь же в конюшне позапрошлогодней соломой и задав им корма, они отпирают двери небольшого особняка хозяйскими ключами. Дом встречает их холодной, пыльной и слегка затхлой тишиной, и Сер'изз утомленно снимает с плеча и опускает на шахматный пол охотничью сумку, а Астарион с наслаждением откидывает низко надвинутый капюшон короткого мандилиона; кроме того, чтобы теперь носить и его, и высокие, защищающие руки вышитые перчатки, ему приходится почти ежедневно пользоваться бальзамом мурусы, а всю его спину поверх старых шрамов покрывают золотые чернила особой поглощающей татуировки, зато он способен пусть так, но выносить солнечный свет от рассвета и до самого только-только наступающего заката. Взмахнув рукой и прошептав чародейский заговор, Сер'изз зажигает оставшиеся в настенных бра свечи, освещая приемный вестибюль, несколько дверей, широкую лестницу наверх и накрытую плотным полотном скудную мебель. – Ф-фух. А здесь тихо. Так тихо, что я почти слышу твои мрачные мысли, любовь моя, – Астарион развязывает шнур, стягивающий воротник мандилиона, и с любопытством оглядывается. – А ты думал, местные призраки будут годами караулить под дверьми в ожидании гостей, чтобы, гогоча, выскочить им навстречу? – Сер'изз легонько приподнимает левую бровь и снимает плащ, оставаясь в темно-синем джеркине из тонкой шерсти. – Ну так же было в прошлом доме, – возражает Астарион, стягивая перчатки и разминая все еще малость затекшие от многочасовой езды пальцы. – Твоя правда, – соглашается Сер'изз. Обойти особняк эльфийского художника и коллекционера до наступления полной темноты не составляет труда: здесь находятся только библиотека, рабочая студия, кунсткамера, кухня, винный погреб, спальня и комната для прислуги. Ужинать решают в выходящей в заброшенный сад лоджии, раскладывают находящийся там же обеденный стол и приносят свечи. Сер'изз нарезает хлеб, достает мешочек кедровых орехов для себя и Шалки и заваривает чай из брусники и молодой крапивы. Астарион, умиротворенно прикрыв алые глаза, расчесывает спутавшиеся седые кудри прикупленным недавно черепаховым гребнем; несмотря на летнюю ночную прохладу, он развязал кружевной воротник рубахи, так, чтобы были видны и припухшие розовыми пятнами, едва затянувшиеся тонкой темно-красной коркой шрамы от ядовитых клыков Сер'изза, и некоторая часть холодной белой груди. Сер'изз замечает это и почти незаметно улыбается краем рта, садясь за стол. Закончив с волосами, Астарион откупоривает найденный им в погребе маленький пузатый бочонок местной верначи, мелкими глотками цедит ее из оловянной чарки и хрипловато мурлычет незатейливую любовную песенку про зеленые глаза Маллистари. Сер'иззу это нравится, и когда Астарион заканчивает все известные ему куплеты, он допивает чай одним крупным глотком и замечает: – Ты приятно поешь. Служи ты в моем храме, тебя поставили бы певчим, и я бы соблазнил тебя. – Разве это мудрено? Насколько я помню, при вашем многомужестве почти все мужчины позволяют себе интрижки для разрядки, – кокетничает Астарион, явно набивая себе цену. – Но не певчие. Считается, что их голоса слишком прекрасны, чтобы ломать нежные, девственные гортани брачным шипением. – Ох, бусинка, никто еще не говорил таких комплиментов моей… гортани, – смеется Астарион, наливая себе еще чарку. – А я и не говорил, – Сер'изз качает головой. – Я бы не стал проявлять щепетильность и заставил тебя зашипеть. – Так мы уже перешли к откровенному соблазнению? – Астарион легонько щурится. – А я рассчитывал еще самое меньшее на восемь комплиментов. – Тогда тебе придется спеть еще восемь песен, – Сер'изз складывает руки под подбородком, демонстрируя полное внимание к талантам Астариона, и тот, посмеявшись и все же откашлявшись, зачинает легкомысленную шанти про устрицы леди Марчелл. Его голос окутывает летняя тишина, состоящая из пряно-медового благоухания диких трав, слабо разжигающего желание запаха пропотевшей за день одежды, кисловатого аромата горячих брусничных листьев, легкого шелеста кустарника, колышимого редким ветром, и трепета крыльев ночных мотыльков, кружащих вокруг свечей. Все душно, блаженно и умиротворено. Сер'изз поднимается еще до того, как Астарион допоет, и обходит стол, оставив Шалку грызть орехи. Берет за плечи, наклоняется и мимолетно касается раздвоенным языком шеи, шрамов от собственных укусов, заставив Астариона запнуться и сбиться. – Не думай, что раз я не закончил, то теперь не жду следующего комплимента, мой милый, – он вздыхает, сильнее подставляя шею, но Сер'изз никак не продолжает ласку, оставляя, впрочем, руки на его плечах. – Когда мы купались тогда у Изумрудной рощи, я был довольно-таки потерян. Я же почти ничего не помнил о себе, кроме храмового детства. А у тебя вдобавок было прескверное поведение, ничуть не скрашивавшее мое существование. Но твои стройные бедра, – в голосе Сер'изза появляется прохладная безмятежность, – твои мокрые кудри вызвали во мне желание. Мне захотелось сжать их в руке, раздвинуть твои ноги и взять тебя сзади, – он опускает руку в развязанный ворот рубахи и как будто даже безразлично мнет грудь Астариона, белую и чутка располневшую от набранного за последний год жирка, потирает чешуйчатым пальцем чувствительный розовый сосок. – Отчего же ты даже не намекнул мне, что хочешь такого? – Астарион откидывается на скамье, проводя обеими руками по бедрам от коленей и до самого бесстыдно карминового гульфика узких бриджей. – Как я сказал, я был растерян. И я знал, что могу это сделать. Насильно, я имею в виду. Но мне не захотелось, скажем так, начинать наше знакомство с изнасилования. Мне, а не тому, что внутри меня. – Ха. А это могло бы быть даже забавно, бусинка, – Астарион задирает голову, смотря на него снизу вверх. – Как думаешь, каково это, изнасиловать насильника? – Я предпочитаю, чтобы этот насильник, – Сер'изз защипывает пальцами затвердевший от ласки сосок и мягко уходит от ответа, – отдавался мне по любви. – Ох, это опасная игра, моя радость, – а Астарион скалится в ответ, показывая острые зубы. – Я азартен, – возражает Сер'изз, и Астарион несдержанно смеется. – Врешь, – он накрывает ладонь Сер'изза своей, явно наслаждаясь его грубоватой лаской. Сер'изз молча, мягко перехватывает его руку, подносит к губам и оставляет на тыльной стороне скромный поцелуй. – Это тоже комплимент, – замечает он, и ему нравится, как выражение лица Астариона становится совсем ленивым и одновременно серьезным. – Я уже не считаю их, мой милый, – он говорит это немного ниже, чем обычно, и вздыхает, когда Сер'изз берет два его пальца в рот и медленно, очень влажно обсасывает, вылизывает узким раздвоенным языком, продолжая ласкать и мять мягкую грудь. – Ах, ты хочешь прямо здесь, или пойдем в дом? – Астарион слегка сводит бедра, и Сер'иззу хочется приласкать его и между ног тоже, но пока он только выпускает мокрые, блестящие от слюны пальцы изо рта и отвечает: – В доме слишком душно, да и там нам могут помешать. Не забывай, зачем мы сюда приехали. – Ах да, духи и призраки, – с явным неудовольствием вспоминает Астарион, не слишком, впрочем, отвлекаясь от ласк. Воздух и снаружи становится более теплым и душным, начинает парить перед дождем, но в укромной, освещенной свечами лоджии Астариону и без того жарко. Сер'изз знает это и чувственно сосет его нагревшиеся пальцы, теребит и пощипывает твердые соски и видит, как поднатянулся уже яркий гульфик его бриджей. И опять с влажным звуком выпускает пальцы изо рта, когда Астарион вдруг резко вздыхает и поднимается, поворачивается к нему лицом. Холодные ладони накрывают щеки, и, охватив взглядом все его, Сер'изза, лицо, Астарион прикрывает свои распущенные алые глаза и собственнически целует его полные губы со вкусом брусники и весьма приличной верначи. Он легонько потирается вставшим членом, всем разгоряченным телом и уверенно ведет в этом поцелуе, и Сер'изз не возражает. Какой-то ночной мотылек подпаливает свои усики и крылышки в огне свечи, теряет равновесие и мгновенно охватывается пламенем, и это дразнит Сер'изза, он тоже закрывает глаза и углубляет поцелуй, сильно сжимая плечи Астариона; тот гладит его грудь через сатиновый дублет, в ответ ласкает языком и постанывает в прохладный рот, но через минуту или две Сер'изз, наигравшись, проводит рукой по открытой шее и грубо сжимает его кудри в кулаке, разрывая поцелуй, толкает его назад, прижимает бедрами к краю стола. – Я хочу укусить тебя, – чуть хмельно говорит Астарион, и его алый взгляд малость плывет от желания. – Ты и так обильно напился вчера, когда нас попытались ограбить, – Сер'изз качает головой, но, чтобы смягчить отказ, с желанием прихватывает Астариона за приятно располневший от этих регулярных возлияний зад и снова прижимает бедрами к себе, дает еще потереться возбужденным членом о его член, тоже приподнимающийся от этого. – Но это ты, мой змеиный принц. Ты такой вкусный, как анисовый биттер, – с капризным сожалением говорит Астарион, проводя пальцами по его смуглой коже над воротом дублета, по выпирающему кадыку. – Нет. Сегодня мне нужна моя кровь. Но когда мы закончим здесь, обещаю… – Тогда ты укуси меня, – перебивает его, тянет Астарион, еще ниже дергая свой кружевной воротник и подставляя и без того открытую шею. И здесь уже Сер'изз не спорит. – С удовольствием, милорд, – он шепчет и обнажает тонкие и острые змеиные зубы. Он резко входит ими в чувствительную плоть, вызывая какой-то вымученный стон, сразу впрыскивает в подкожную мышцу свой тягучий яд, от небольших доз которого Астариона так хорошо и томно ведет. Рывком вытащив зубы, Сер'изз еще немного посасывает сразу припухающую кожу вокруг, оставляет несколько засосов выше по приятно немеющей шее; будь Астарион простым эльфом, он бы наверняка задохнулся уже от мышечного отека, но так им обоим нравится эта игра на грани, и точеные эльфийские пальцы путаются в длинных темных кудрях с ранней проседью, тянут подвязавший их кожаный жгут. Сер'изз с удовлетворением отрывается от искусанной шеи, и Астарион обнимает его за плечи, чуть прикрывая хмельные алые, маковые глаза, хватает и разок потягивает зубами отросшую бородку. Сер'изз в ответ больно прикусывает порозовевший кончик его острого уха, и Астарион вздыхает, в свой черед прижимается прохладными губами к его кадыку тугим, жадным засосом, пока Сер'изз уже ловко расстегивает его удерживающие короткие мечи ремни, развязывает его бриджи. – Становись к столу, – он шепчет, и Астарион послушно сдергивает свои бриджи до колен, задирает рубаху и разворачивается, опираясь ладонью на столешницу. Щелчок пальцами, чтобы легкой магией покрыть их чародейским маслом – и Сер'изз уже мнет прохладные мягкие ягодицы, задевает промежность и нащупывает тугой, возбужденно сократившийся от прикосновения вход; Астарион удобнее переступает, немного прогибается в пояснице и заходится в ненужных ему, но столь привлекательных частых вздохах, когда Сер'изз смазывает его снаружи, гладя по кругу, и потом, грубо надавив, сразу двумя резко растянувшими пальцами изнутри. Он знает, что это чутка больно, но по маслу два пальца входят в тугой зад естественно и скользко, он то медленно заправляет их целиком, то вытаскивает, прокручивая и тщательно смазывая нежные стенки, и Астарион постанывает носом и пахнет потом, жарко возбужденным телом. У него так крепко стоит, кончики острых ушей еще розовеют, и Сер'изз прикусывает левое, глубоко загоняя пальцы; Астарион в ответ еле слышно поскуливает, возбужденно двигая бедрами и то слезая, то еще поглубже насаживаясь. А потом Сер'изз нащупывает его плотненькое сладкое местечко и пускает по нему самую слабую чародейскую искру, и Астариона немного дергает, он привстает на носках, сжимается на пальцах и так сладко охает. – Ты хочешь, чтобы я кончил еще до того, как ты войдешь, бусинка? – его голос сипловат из-за отека гортани, и Сер'изз хмыкает. – Не думал об этом. Но тогда ты будешь таким мягким, податливым и раскрытым, а мне нравится трахать тебя, когда ты такой, и нравится, когда ты кончаешь дважды. Так что может быть, – и он спускает с пальцев вторую искорку, заставив Астариона еще раз громко ахнуть, возбужденно переступить и плотно зажаться; прижимаясь к его телу, Сер'изз чувствует резкий запах его выступившей смазки. Но все же он вытаскивает пальцы, наскоро развязывает свой гульфик и, щелчком добавив еще немного прохладного масла, смазывает и мастурбирует давно уже топорщивший бриджи, возбужденный и твердый член; холодок ничуть не ослабляет желание, особенно когда он думает, как однажды позже заставит Астариона зайтись в охах и вздохах и обильно спустить, прижав его белые руки к кровати и даже не двигая пальцами, просто безостановочно пропуская слабый ток по его самому чувствительному месту. Но и сейчас Астарион предельно восприимчивый, приятно раздраженный внутри даже самой легкой электрической лаской, и его, такого доступного, определенно стоит хорошенько трахнуть. Так что Сер'изз посильнее оттягивает нежную кожицу и удобнее пристраивается, проводит несколько раз масленым членом между ягодиц и, надавив, тесно проталкивает головку в натужно приоткрывшуюся розовую дырку. Ох, как нежно и туго она обхватывает и погрузившуюся головку, и ствол, когда Сер'изз, придержав пальцами, одним движением заправляет глубже и сразу после, сдавив полные белые бедра, сочно, до сухого шлепка натягивает Астариона на свой член. Ему хочется, Астариону хочется, он чувствует это по его частым сокращениям, сорвавшемуся высокому стону и тому, как он сразу немного слезает и насаживается обратно. Сер'изз удерживает его за бедра и жарким дыханием обжигает ухо, двигаясь сам, тесно и небыстро растягивая его, сосредотачивая все их ощущения на этой горячей, томной сцепке, на члене, снова и снова проникающем в темно-розовую раскрывающуюся дырку, то с тихим и тугим чавканьем масла выскальзывающем и въезжающем между ляжками, то снова глубоко заправленном и сладко упирающемся открытой влажной головкой. Сер'изз плотно прижимает Астариона к себе за бедра, скоро уже со звонкими, частыми шлепками употребляя его мягко раскрывшийся, сочный от масла зад и почти не вытаскивая. Астарион весь податливо покачивается и опирается обеими руками на стол; позвякивают отложенные мечи, чарка с остатками верначи едва не падает, оставленные сбежавшей Шалкой орехи скатываются на пол, а он ждет разрешения сдрочить себе, и от него душно пахнет потом и подтекшей от плотной долбежки смазкой. – У тебя такой тесный задок, – Сер'изз сбивчиво шепчет, касаясь губами острого розового уха, – разработанный, но все еще тугой, так сжимает меня… хочешь, чтобы я кончил в него? Астарион не отвечает, только часто кивает, продолжая сладко постанывать и ахать; его губы все сухие от этих стонов, ощущает Сер'изз, заталкивая ему в рот два пальца и плотно трахая его с обеих сторон. От того, как быстро и влажно его член трется внутри, на него уже накатывает, и он наконец разрешает: – Тогда давай, поласкай себя сперва, – и Астарион с приглушенным стоном облегчения кладет руку на свой член. Он только тремя пальцами плотно и торопливо дрочит мокрую головку и уздечку и через полминуты уже со сдавленным вскриком спускает несколько тугих струек на стол, забрызгивает свою чарку и до крови прикусывает острым клыком трахающие его в рот пальцы. Его зад сокращается, хорошенько сдаивая Сер'изза, и тот тоже перестает через силу сдерживаться, крепко дернув за бедро и быстро кончая в разогретую и растянутую дырку, обильно наполняя ее спермой. Астарион так и сжимает свой излившийся член рукой, пока Сер'изз продолжает растрахивать его расслабившуюся, мокрую дырку, до тошноты глубоко имеет его в рот и только позже вынимает наконец свой уже опавший, влажный член, вытаскивает покрытые слюной пальцы. Астарион только тогда отпускает себя, снова опирается обеими руками на стол, и его плечи мелко подрагивают. Он так вкусно, разработано пахнет, что Сер'иззу сложно удержаться: – Прогнись пониже, – он шепчет, ласково опускает руки на порозовевшие от шлепков ягодицы и широко раздвигает их, опускаясь на корточки. И когда Астарион с изнеможенным стоном послушно выгибает поясницу, Сер'изз касается сочной раскрывшейся дырки раздвоенным змеиным языком и сперва тщательно вылизывает ее, а потом еще глубоко всовывает язык внутрь, ощущая пресный привкус собственной спермы, и ритмичными толчками, поглаживаниями трахает Астариона так, пока хватает воздуха. Отрывается, резко вдохнув, и просит: – Спусти мне немного в рот, милорд, – и снова жадно присасывается к натертой темно-розовой дырке. Астарион пьяно хихикает и легонько тужится, и та еще приоткрывается, выталкивая часть теплой спермы, и Сер'изз набирает ее в рот. Отстранившись, он поднимается и глубоко целует повернувшего к нему голову Астариона, смешивает свою сперму между их языками и только после этакого долгого мокрого поцелуя сглатывает свою половину, вытирает рот чешуйчатыми пальцами. Астарион тоже глотает, и его кадык дергается, чувственные, порозовевшие, как у смертного, губы изгибаются, и он наклоняется подтянуть и подвязать бриджи. Сер'изз вытирает член рукой, негромко бормочет слова заговора и очищает кожу. Следом он очищает и стол тоже, а Астарион со смешком слизывает подтек своей спермы с чарки и залпом допивает ее. – Ты знаешь, я предпочитаю не спать, но после секса… я бы пару часов сладко подремал с тобой в постели. Там наверху такая уютная спальня, все в алом шелку, покрывала, кресла, балдахины… и еще мягкие, теплые перины… – Астарион. У нас нет на это времени, – напоминает Сер'изз, аккуратнее перевязывая растрепанные бледной рукой волосы. – Да-да-да, я помню, бусинка, нам платят не за то, чтобы мы расслаблялись и трахались, – недовольно вздыхает Астарион, снова опоясывая себя ремнями и поправляя мечи в ножнах. – Но нас пока не беспокоят, так что сейчас я пойду, нагрею воды, чтобы вымыть ноги, и заодно сварю нам кофе. – Плеснешь мне тогда еще бренди? Я видел в погребе бочонок такой восемнадцатилетней прелести… – Не слишком юна для тебя эта прелесть? – Сер'риз с шипящим смешком запускает руку в седые кудри, и Астарион ластится к ней, как холеный домашний кот. – Она вдобавок еще и никем до сих пор не вскрыта. А я, ты знаешь, обожаю вкус невинной юности, – он легонько дерзит, показывая острые зубы. – Да, это, конечно, редкий товар. Но хоть так, – Сер'изз хмыкает, пропустив его расчесанные волосы сквозь пальцы. – Приготовь пока все необходимое. После кофе пойдем еще раз осматривать дом, я не собираюсь ждать полуночи, пока что-нибудь проявится. – Ах, я ненавижу это, бусинка, – морщится Астарион. – Толченое серебро, соль, санталовые благовония… – Тебе же это даже не вредит, – Сер'изз приподнимает широкую бровь с толикой легкого удивления. – Но есть традиции, радость моя. – За традиции не работать – не платят, – отрезает Сер'изз и шлепает Астариона по приятно округлившейся заднице. Тот фыркает и как будто хочет еще поспорить, но все же только показывает язык и ловко уворачивается от второго шлепка. – Надеюсь, тебя там не убьют, пока я схожу до конюшни, – он наливает себе еще чарку из бочонка, пьет ее также залпом, и Сер'изз уже не уверен, его острые уши все розовые от секса или от пьянства. – Надеюсь, они попробуют. Быстрее закончим, – так или иначе, ничто из этого не мешает Астариону управляться со своими мечами, так что Сер'изз только легонько потирает ладони и начинает с того, что заворачивает остатки ржаного хлеба в отрез полотна. Уже на кухне он нагревает набранную колодезную воду чародейским заговором, заваривает кофе в медном кувшине, добавив туда палочку корицы и горсть перечных ягод, готовит глиняные чашечки для питья. В особняке все еще тихо, и чародейский жезл на поясе никак не реагирует на чужеродную магию. "Не исключай того, что глупый эльф мог попросту испугаться собственных теней", – сказала бы его бывшая храмовая наставница. "Вы можете просто взять, если вам что-то нужно, мастер, и незачем прислуживать тому эльфу, куда лучше бы не мудрить и вскрыть ему глотку", – сказал бы мертвый Гнус. "Он по доброй воле дал тебе ключи и доступ к своим богатствам, а ты, мальчик мой, так и останешься у него на побегушках?" – спросил бы Король Нищих. В голове Сер'изза звучат десятки голосов, но это лишь отголоски памяти, вырванные из контекста слова незнакомцев, вызывающие мимолетное чувство жамевю, как о таком говорят в портах Марсембера и Сюзейла, и он привыкает пропускать их мимо ушей. В последнее время его интересуют не старые амбиции, но простая, упорядоченная жизнь, каждый день декады которой имеет свой запах и в которой он в полной мере занят тем, что лучше всего умеет. И с его жестоких чешуйчатых пальцев чуть не срывается сгусток огня, когда бесшумно подошедший Астарион внезапно обнимает его за талию; курительные свечи и небольшой помандер в его правой руке мягко пахнут санталом, и этот знакомый запах, который Сер'изз почувствовал раньше, чем осознал, спасает его лицо от черного ожога. – Я убью тебя в следующий раз, – спокойно говорит Сер'изз, медленно разливая кофе по чашкам. – А я-то думал, мы закончили с флиртом и приступили к работе, бусинка, – нарочито беззаботно смеется Астарион, игриво цапая мочку острого смуглого уха. – Ох, поистине королевский аромат, – он откладывает свечи и помандер на кухонный стол и быстро прибирает одну чашечку, едва смачивает губы и смакует вкус, – в такие моменты я даже почти – почти – забываю о том, что мы с тобой бродяги, любовь моя. И Сер'изз хочет объяснить ему, что был совершенно серьезен, но только качает головой, беря свою чашку. Он знает, что Астарион знает, и об этом нет нужды говорить вслух. Лучше всего на свете они оба умеют выслеживать и убивать, прислушиваться к тончайшим изменениям в чужих голосах и постоянно ожидать удара, исполнять властные приказы и неозвученные желания. И сейчас, в этой новой простой жизни, эти привычки еще не блекнут, но оборачиваются пустой шуткой, неловкой лаской, манящим заигрыванием – лишь бы не тишиной, вытягивающей воспоминания не хуже, чем железные крючья выдирают из спины и плеч куски плоти, лохматя разорванную кожу. И разве что убийства… Да, убийства по-прежнему приносят только удовлетворение, как и горящие от заклинаний кончики пальцев, возбужденно колотящееся сердце, необыкновенная ясность ума и металлический привкус под языком. И когда Сер'изз ощущает слабый низкий гул, расползающийся по дому со второго этажа, он молча переглядывается с Астарионом и замечает, как его губ касается такая знакомая невесомая улыбка. Они только-только свободны, и их еще иногда пугает эта свобода – ночными кошмарами, неуместными воспоминаниями и собственными словами, – но сейчас, когда начинается охота, они поразительно, сиюсекундно живы и полны сладчайшего предвкушения собственного уверенного, отточенного движения в хищной травле кровоточащей жертвы. И это определенно значит, что их охота будет удачной. Как и каждый раз.