Хороший мальчик

Вик сидит на полу, как большая собака, только руки скованы за спиной и стылый металл наручников покусывает обнажённую кожу. Лия замирает напротив, сквозь полузакрытые жалюзи льётся холодный ноябрьский свет, и в нём её кожа потрясающе бледная, а шёлковый халат, небрежно наброшенный на плечи, кажется облепившей её ожившей темнотой. Глаза Лии холодны, острые ногти отливают сталью. Недовольство в ней прорастает изнутри, и Вик невольно чуть опускает голову. Тоже совсем по-собачьи. — Плохой мальчик, — говорит она. В ледяном тоне не капли игривости, только ноябрьский же холод, заставляющий мгновенно вспомнить, как он оскалился на консультантку в магазине, как будто действительно готов был сожрать её. Да разве это единственный за последнюю неделю случай? Лия делает шаг вперёд, шёлк скользит по её коже, оставаясь где-то позади. Лия заслоняет собой свет, и Вик смотрит на неё немо и ослеплённо. Чёрное кружево прильнуло к её телу так плотно, что Вик готов ревниво оскалиться на него. От предвкушения пересыхают губы. Лия запускает пальцы в его волосы, перебирает и ерошит их. Неожиданная ласка заставляет Вика прикрыть глаза, но сердце начинает биться быстрее — и не зря, потому что следующим движением Лия больно захватывает прядки, оттягивая ему голову. На обнажённом, раскрытом укусу горле дёргается кадык. Лия царапает его до капельки крови, слизывает её с ногтя кончиком языка. — Плохие мальчики заслуживают только наказания. Вик щурится, ресницы его дрожат, он не замечает, что дыхание становится прерывистым, что он подбирает живот, как будто готовится к удару. Но Лия нежно прослеживает кончиками пальцев его скулу. В глазах её по-прежнему плещется лёд, и у Вика вырывается уязвимое поскуливание раньше, чем Лия действительно бьёт его по щеке. Когда же он снова фокусирует взгляд на её холодном лице, она наотмашь бьёт по второй — и отступает на шаг. Он ждал, что острые клыки вспорют горло. Но пальцы выскальзывают из волос, и Вик бессильно роняет голову на грудь, чтобы в следующее мгновение снова смотреть на неё, только на неё, на Лию. Обходя его, она ведёт кончиками ногтей по обнажённым плечам — не легонько, а чувствительно, оставляя припухшую и саднящую полосу. Ещё бы немного, и кожа вскрылась бы живыми коралловыми бусинами, но, похоже, ещё совсем не время. Остановившись позади, Лия вдруг вонзает ногти, обернувшиеся когтями, прямиком в загривок, вырвав короткое поскуливание. Ещё один шаг — и она вжимает голову Вика в собственный живот. По спине медленно движется алая капля, Вик чувствует её обострённо и ярко, а сверху наплывает ноябрьским туманом голос: — Я ведь люблю тебя. Разве когда тебя любят, может хотеться вести себя как чудовище? Вик не возражает — возражение повисает на кончике языка кисло-сладкой каплей. Он не говорит ничего — нутром угадывает, что Лия лукавит. За произнесёнными словами таится другой смысл. «Люблю тебя, моё чудовище», — слышится в отзвуках её дыхания. Только это всё равно не прощение, не смирение, не принятие, что он не может измениться и оттого перестаёт нуждаться в наказании. Когти на загривке отпускают, вместо них расцветает ало-багряная боль — и затихает, когда другая рука скользит по виску и ниже, вычерчивая скулу и подбородок. «Люблю тебя», — шепчет это прикосновение. «Плохих мальчиков наказывают», — отзываются в тот же миг когти, снова вонзившиеся в плоть. На этот раз они пронзают плечо, и Вик негромко скулит. — Лежать, — раздаётся отданная ноябрьским голосом команда. Лия смотрит строго, и Вик, удивлённо моргает. — Лежать, — повторяет она и ударяет под рёбра носком туфли. Удар оказывается неожиданно сильным и болезненным, Вик опрокидывается на спину, приземляясь на собственные руки. Лия чуть наклоняет голову, и свет — как платиновое напыление — укладывается на часть её скулы, на выбившуюся прядь волос. — Плохих мальчиков нужно дрессировать, — поясняет она. Вик готов зачарованно кивнуть, но замирает, слишком открытый, слишком уязвимый. Ожидает новую команду. — Сидеть, — позволяет Лия. Вик послушно принимает нужную позу — послушно, но недостаточно поспешно, и за это когти снова пробегают по плечу, оставляя чувствительные бороздки. У Вика опять вырывается урчание, низкий и мягкий звук, как будто он очень старался угодить, но сорвался в последний момент. — Голос, — говорит Лия, и тогда урчание становится громче, нарастает, превращаясь в почти угрожающее. Совсем как тогда, совсем как… — Плохой мальчик, — угадывает, о чём он думает, Лия. Удар по коленям немедленно заставляет его склониться, но ей оказывается этого мало, она толкает в спину, заставив распластаться лицом в пол. И грациозно усаживается сверху. Растревоженную кожу царапает чёрное кружево. — Покорность — это хорошо, — склоняется к его уху Лия. Острые зубы как будто готовы вонзиться в край, разорвать мочку. — Как мне наказать тебя ещё? Вик готов предложить что угодно. В его мечтах когти Лии перекраивают его целиком, он рождается новым — и, несомненно, лучше, чем был, — в очищающе алом пламени крови. Но он молчит, потому что говорить Лия не разрешала. Острый локоть давит между лопатками, и Вик прижимается к стылому полу щекой. Голос Лии плывёт и плывёт, течёт, едва касаясь его сознания. Тепло её тела, его вес успокаивают, а голос всё ещё холодный, как первый колкий лёд на ноябрьских лужах, как сизое осеннее небо, где таится снеговая белизна. — Как ты искупишь свою вину?.. Вик не собирается обещать, что больше никогда не поведёт себя как чудовище. Лии и не нужно этого. Он любит её за то, что она не желает его менять, не пытается выбрать для него удобную рамку. Но она наказывает, когда он переходит границы и нарушает правила. Так нужно. Так хорошо. Когда Лия рывком поднимает его с пола, вынуждая замереть напротив себя, а её когти вонзаются под рёбра — ровно в то место, где остался цветок гематомы от удара носка её туфли, Вик говорит: — Что угодно. Не чтобы она перестала. Не чтобы закончилось наказание. Нет, не поэтому. Это гораздо больше. «Вынесу что угодно». «Выполню что угодно». Лия кивает, а из раны сочатся горячие капли, как клятва, как подтверждение, и Вик как будто видит, как алая кровь оборачивает её пальцы, превращаясь в кольца или алые нити, во что-то, связывающее их прочно-прочно, так, что никакие грядущие зимние холода не смогут рассоединить. Вик выдыхает. Боль взвесью оседает где-то за рёбрами, Лия не отстраняется, прижимается к нему всем телом, и он скользит по ней, опускаясь на колени. Она смотрит прямо ему в глаза — долгий и пристальный взгляд, на дне которого полощется седой ноябрь. Пахнущие мокрой сталью пальцы прижимаются к скуле, проводят Вику по губам. — Хороший мальчик, — шепчет Лия, и глаза её становятся неожиданно тёмными и полными тепла.