С любовью лечь к его ногам

      Он опускается перед Аластором на колени, тягуче стекая с кровати на пол и хватаясь крепкой хваткой за чужие туфли, плавно стягивает их, отставляя в сторону.       Раздвоенные темно-серые копыта с жестким багряно-рыжим подшерстком, вверху переходящим в обычную кожу там, где начинались прибылые пальцы; трагично-трогательные, блестящие и гладкие, что Хаск не сдерживается, восхищенно проводя по ним когтем. Поднимая голову, он встречается с Аластором взглядом — красные глаза сощурены в ожидании, а на губах застыла широкая зубастая улыбка, как обычно величественная и опасная в своем великолепии. Однако, за всем этим фасадом Хаск прекрасно мог разглядеть любопытство и явную попытку предугадать его следующие действия.       Хаск мог принять эту вездесущую жажду контроля, ровно как и правила игры; он медленно моргает своими желтыми кошачьими глазами, не отрывая взора, и обхватывает лапами левую ногу, осторожно поддерживая её на нижней части и там, где у обычного человека это называлось щиколоткой, на пробу тыкаясь лбом в середину, чуть выше самого копыта, словно кот, просящий ласки. Он трется об него щекой, когтями проходясь по шерсти, поднимая взгляд исподлобья и наблюдая, как чужое дыхание учащается, а улыбка становится больше, пока суженные глаза безотрывно следили за ним. Стоило Хаску вытянуть язык, на пробу показательно лизнув одну из частей копыта, и начать мурлыкать, демонстративно ярко наслаждаясь своим положением, как зрачки Радио-Демона расширяются, и он с настойчивой уверенностью опускает руку, облаченную в перчатку, ему на макушку, пальцами зарываясь в глубь.       Немая просьба продолжения. Кто он такой, чтобы отказывать?       Тишину заполняет громкое урчание и тихий звук потрескивающих статических помех на фоне; кошачий пернатый хвост ураганом метается по полу, отбивая свой ритм, а свободная от хватки лап оленья нога, на бедре которой сжималась тонкая ладонь, слабо подрагивала в неконтролируемом желании движения. О, боже.       Хаск покрывает поцелуями чужие ноги снизу до верха, там, где заканчивается открытая кожа и начинается закатанная штанина черных брюк. В голове лишь одно слово: расхристанный.       В одно мгновение рука Аластора исчезает с его макушки, и Хаск вопросительно отстраняется, видя, как Радио-Демон падает спиной на простынь. Глаза игриво переливаются алым цветом, и его тело — словно красная дорожка, расстилающаяся в приглашении. Зрение затуманивается мутной пеленой эмоций, когда он понимает, что на чужом теле теперь не было тех самых брюк, лишь одна рубашка до бедер.       Худой, практически тощий, чью талию можно было спокойно обхватить руками. Хаск проводит по чужому костлявому бедру, губами прижимаясь ко внутренней стороне, выцеловывая колени и задевая когтями кроваво-медные короткие волосы, трогая крепкие подтянутые икры, получая искреннее удовлетворение от дрожи тела под ним, пока он склонялся хищным силуэтом между разведенных ног. Хаск рыкает, впиваясь клыками в мягкую чувственную кожу, сразу же зализывая место укуса в благодарности и извинениях, мурча.       Его сердце, столетиями падающее на дно вместе с его телом и разумом, трепещет и рыдает от любви и нежности к существу напротив, к маньяку, каннибалу и полному психу, транслирующему кровавые бойни по всему городу. К грешнику, который не затыкаясь готов говорить о своей матери, к мужчине, который даже не понимает, что его способ справления со стрессом — это бесконечная готовка на кухне; к человеку, который знает толк в музыке и танцах. К личности, которая вечно улыбается, скрывая за улыбкой множество других затаенных эмоций.       Его любовь всецело и безнадежно принадлежала Аластору.              — Когда-то я был одним из тех, кто считал, что ты действительно просто носишь каблуки. Черт возьми, Ал, мне было физически больно смотреть на то, как ты танцевал в них, бегал и прыгал несколько часов подряд так, будто лесная эльфийская девственница, бегущая по чистому полю, гонимая ветром.       Брови Аластора поднимаются, а рот в веселье складывается кривой буквой «О», в частности, из-за улыбки. Пару секунд неловкой тишины требуются Хаску для раздумий.       — Знаешь, если закрыть глаза на многие вещи, то это очень похоже на тебя.       По комнате раздается резкий вой радиопомех, возможно, означающий немой крик внутреннего ужаса их обладателя. Хаск хрипло смеется, пытаясь больше не думать об Аласторе, бегущем по полю в чем мать родила на своих раздвоенных копытах, виляя пушистым хвостом. О, нет. Нет.       …Хаск резко распахивает глаза, промаргиваясь. Перед его лицом — потолок спальни, и он ворчливо прикрывает себе обзор лапой, перекатываясь на бок.       Рядом с ним спал Радио-Демон, медленно вздымающий свою грудную клетку и едва заметно улыбающийся, держа ладони под подушкой. Половина его тела была укрыта одеялом, которое Аластор успел полностью забрать себе, как обычно и бывало с его эгоцентричной самовлюбленной задницей.       Хаск с нечитаемым выражением вспоминает обрывки сна. Он никогда не считал себя тем, кому близка фетишизация чего-то — право слово, он был стариком, и всю свою первую жизнь прожил в то время, где даже его ориентация была чем-то позорным и неизвестным обществу, и если ты был с мужчинами — то ты был геем, дьявольским приспешником и гребаным переносчиком СПИДа, и никакой «пансексуальности» как термина не существовало и в помине.       В конечном итоге, с него достаточно было этого дерьма, и Хаск уверен, что его нежелание вступать в половой контакт с кем-то стало одним из главных ключей от сокрытого десятками замков сердца Аластора. Радио-Демон буквально-метафорически трахал его мозг двадцать четыре на семь на протяжении как минимум пятидесяти лет, и Хаску этого вполне хватало.        Тем не менее, то, что происходило во сне — это...       Хаск вздыхает, неторопливо опускаясь взором ниже по лежащему Радио-Демону туда, где из-под одеяла был виден контур чужих ног.       Ох. Хм. Он…       …Явно вернется к этому ещё раз.       Но перед этим отвоюет свою полноправную часть одеяла.