Одно желание

      Лололошка вдохнул холодный воздух, задержав дыхание на миг, прежде чем сделать шаг вперед.       Теплота подъезда накатила на него лавиной, и совсем скоро снежные хлопья на одежде растаяли, оставляя мокрые следы. Лололошке было, честно, плевать. Всё, что его волновало это бьющееся в груди сердце. Он нервно мазнул взглядом по лестнице, ведущей наверх, и несмотря на то, что прекрасно помнил где находилась квартира Ванессы, все-таки застыл у двери.       За окном бушевал буран. Когда купол разрушился, и первые настоящие бури стали возникать ни с того ни с сего, люди медленно паниковали. Привыкшие, что каждое погодное явление контролировала Империя, они начали негодовать, ведь теперь погода являлась сама себе хозяйкой — многочисленные планы были нарушены внезапными дождями и снегопадами, а в горах резко стало опаснее, чем было. Жители, конечно, удивились, и даже пытались как-то протестовать… но в итоге, что сделаешь, когда уже все перевернуто вверх дном? Правильно, ничего. Как говорила Райя: «зато от оков Империи освободились».       Вообще, Империю поминают часто. Не всегда цензурными словами, правда, но это слово то и дело проскальзывает в разговорах горожан. Лололошка часто видится как они жмутся, оглядываются со страхом, боясь сказать что то не то, и ему всегда хочется подойти ближе, похлопать по плечу, и уверить, что никакого больше тоталитаризма; только свобода слова.       Звук открывающейся подъездной двери заставляет Лололошку вздрогнуть и застыть, надеясь что прохожий пройдет мимо. Но эти шаги комиссар узнает из тысячи: легкие, подкрадывающиеся, еле слышные. Так ходят Наблюдатели, приставляя пистолет к виску.       Лололошка знает, что Кавински сейчас подойдет сзади, но все равно немного пугается, чувствуя как сердце набирает ритм. И вот он — низкий, в своей неизменной белой куртке и пакетом в руках, из которого явно торчит горлышко какого-то вина, а на ярким пятном расползаются мандарины. «А я ведь с пустыми руками…»       — Ты чего здесь стоишь? — бывший Наблюдатель припускает синие очки, оглядывая ленивым взглядом. Он такой растрепанный, такой… домашний, что комиссар не может не попытаться улыбнутся, но судя по скептическому взгляду красных глаз, вышло больше нервно, чем дружелюбно. — Забыл что-ли где Ванессина квартира?       Кавински растягивает губы в улыбке, спрашивает без ехидства. «Спасибо, — думает Лололошка, — иначе я не знаю что сделал бы,». Бывший Наблюдатель видит усталость, наравне с почти мученским выражением, но не задает вопросов. Комиссар рад, и сам не знает, сколько раз немо поблагодарил близкого друга за тактичность.       — Зайдем? — и снова спрашивает он. Лололошка было заткнется, но неожиданно понимает, что за эти три минуты (спасибо Райе, теперь он может безоговорочно считать время) говорил только Кавински.       — Да, давай, — собственный голос звучит сухо. Режет слух, и он морщится, но делает шаг вперед, на первую ступеньку. Сзади раздается хмыкание, заставляя Лололошку зажмуриться до черных точек под веками. Механическое сердце стучит так быстро, что парню кажется — требуется секунда, чтобы расплавится под взором красных глаз. Они сверлят спину, и подгоняют к нужной квартире.       Им открывает Ванесса. Радостная, в свободном синем платье и завитыми светлыми волосами. Она словно помолодела за эти полгода, похорошела рядом с Лионелем — перестала горбиться, начала более активно ухаживать за собой, и блеск её голубых глаз стал ярче как никогда. Даже морщины, ранее остро отпечатавшие на лице страдания и вину, сгладились.       — О, Кавински, Лололошка! Проходите! — она поспешно отходит, впуская их в теплую квартиру. Запах выпечки и атмосфера праздника, навеянная светящимися гирляндами, бьют в лицо. Лололошка смотрит на то, как Кавински передает женщине пакет, и неловко извиняется:       — Боюсь, я с пустыми руками…       — Не волнуйся об этом, — она отмахивается и улыбается, — праздник создан не для того, чтобы волноваться. Проходи скорее, разувайся, стол уже накрыт!       Из кухни выглядывает макушка с высоким хвостом. Глаза Кейт шарят по прихожей, пока не натыкаются на Лололошку.       — О, ребята! — она выпрыгивает, хлопая в ладоши, и широко улыбается. Глядя на её длинное фиолетовое платье, Лололошка чувствует себя идиотом, пришедшим в комиссарской форме с толстовкой поверх.       Веселым строем они лезут в кухню. Остальные члены Сияния уже заняли свои места, и у каждого из них по голубому элементу в одежде. Вот он — цвет свободы.       Следом, только завидев их, встает Хейли. Целует Кейт в лоб, помогает Ванессе принести ещё закусок, и вертится-вертится, как юла вокруг.       Все они такие взбудораженные, такие активные, что Лололошка чувствует себя отмороженной рыбой, выкинутой на берег. Он пытается влиться в их веселье, но все равно чувствует себя не так. Так не должно быть.       «Первый праздник на свободе! — подбадривает себя Лололошка, — надо быть по-веселее», но что-то тянет вниз. Затягивает удавку на шее.       Он слушает, как они обсуждают будущие дела: Кавински рассказывает о планируемых реформах, и они обсуждают это, казалось, ещё целый час. Смеются, обговаривают каждый свое дело, свою роль и планы, пока Лололошка тихо хомячит огурцы, с двух сторон зажатый Шерон и Кейт. Ему просто нечего сказать, ведь у него миссии нет.       «Ты единственный, кому я не дала свое задание, потому как раз ты мироходец, ты все равно скоро покинешь этот мир. Надеюсь, ты понимаешь, Лололошка.»       Боже, неужели все мироходцы так уходят? Так болезненно?       Он не помнит, сколько органов ему уже заменили имплантами. Сердце, печень… что ещё? Он не может запамятовать. Этим всем, в конце концов, занимается Райя.        Иногда очень обидно. До злости, до дрожжи. Почему он?        В такие моменты вспоминается Войд. Хочется повернуться к Калебу и спросить: может бывший Инспектор тоже был мироходцем. Поэтому делал из себя робота. Но Лололошка во первых, понимает как абсурдно это звучит, во вторых, не хочет портить отношения с Главным Секретарем.        «Твое тело рассыпается… органы постепенно отказывают, и я не знаю, что с этим связано… Боже, Лололошка, это так мироходцы уходят из мира?»       Голограмма хватается за голову в панике. Лололошка ничего не отвечает. Сидит, смотрит в пол, и болтает ногами.       «Скоро и ноги откажут… Лололошка, прости, пожалуйста! Я не знаю, чем тебе помочь…»       Он отмахивается. Просто просит не рассказывать остальным.       Но как долго получится держать это в секрете?       — Лололошка, — Кейт прерывает его мысли. — А где тот болванчик?       Он глупо хлопает глазами, застигнутый в расплох, прежде чем залезть в нагрудный карман. Проклятая железяка меньше ладони жжет кожу, но Лололошка знает, что это невозможно: у протеза нет нервных окончаний.       Болванчик — жалкая пародия на Райю-Прайм — включается с легким вжиком, как пылесос. Две секунды требуется для загрузки данных, и вот на мониторе отражается глупенький интерфейс. Болванчик тут же начинает биться обо все, что можно и нельзя: застревать между стаканов, тыкаться в щеки Радана и чуть ли не спихивает тарелку со стола. Кейт смеется. Все смеются, им весело наблюдать за глупым пет-ассистентом, а Лололошка не знает, плакать ему или присоединится к всеобщему хохоту.       Лололошке кажется, что он сидит за этим праздничным столом уже пол дня, но внутренние часы подсказывали, что прошло меньше часа. Впрочем, только ему было заметно неумолимо медленное движение стрелок на циферблате часов. Занятые друг-другом, парочки тихо хихикали и переговаривались. Здесь пожалуй, лишь у Лололошки, Кавински да… а нет, Калеб уперся в свой телефон, с кем-то украдкой переписываясь. Лололошке смутно припоминается, что Главный Секретарь обещал познакомить его с некой Камиллой.       Так и не познакомил, жук.

***

      Когда часы пробили полночь, Радан намерился включить телевизор. Изрядно выпив, ему не удалось попасть протезом ни по одной кнопочке, а потому хихикая, Шерон попробовала забрать пульт. Радан не отдавал. Шерон настаивала. Перетягивания длились несколько секунд, когда неожиданно влез раздраженный Калеб: он схватил пульт и отошел на безопасное расстояние, прекрасно зная, что если Радан сейчас поднимется то не останется в вертикальном положении дольше чем на две секунды.       Лололошка знал, что сейчас будет первое новогоднее обращение от Райи, и ещё он прекрасно был уведомлен, что не во всех домах включатся телевизоры. Он ярым противником Сияния не был (он был их лидером, вообще-то!) но он внутренне пожелал, чтобы новенькая, подаренная Раданом Ванессе плазма, так и осталась выключенной. Но, увы, мечтам его не было суждено сбыться: с щелчком Калеб уже переключал каналы.       На вытянутой картинке возникла Райя. Точнее, её голубая голограмма, тела она ведь не имела. Её губы были приоткрыты на середине предложения — начало они таки пропустили в битве за пульт — но через секунду, до них донесся голос:        «… этот год был тяжелым для нас всех, для участников Сияния и обычных граждан. Но мы здесь, на свободе от оков Империи, и вольны выбирать сове будущее! Никаких больше тайн, никакой репрессии и тоталитаризма! Я, как новый президент, обещаю: всякому будет дана свобода слова и выбора во всех сферах вашей личной жизни…»       Лололошка отвернулся. Ее лицо въелось во внутреннюю сторону век. Звучный, торжественный голос эхом отскакивал от черепной коробки. Звуки разливающегося шампанского наполнили комнату.       — Эх-э, Дейви! — ему под локоть просунулась чья-то голова с ирокезом. Радан фыркнул, нелепо облакотившись об него, и попытался встать для тоста. — Ты че-го так’ груст-грустный? Семейн- семе-ик-йный праздн’нк же!       — Вот ты наклюкался, — Лололошка слегка улыбнулся. Затем встал и помог сделать это строителю.       — Ты м-м’ой бг’хат, Лолощьщька, — комиссар отчетливо уловил краем глаза, как Ванесса покачала головой, — не грусти уэьот праздник!       — Хорошо.       Кейт тоже подбилась рядышком, с другой стороны. Её щеки хмельно раскраснелись, но взгляд оставался ясным, как стекло. Лололошка узнал это решительное выражение лица, ещё до того как она приоткрыла свои раскрасневшиеся губы:       — Ты весь вечер грустный был, толком даже не пил. — она поежилась, — Я знаю, что ты спокойный село- ой, селвоек… человек, кхм, но в этот раз было немного иначе. Ты, всмысыле, вел себя иначе…       — Как рыба отмороженная, комиссаришка, — прерывает Калеб, игнорируя грозное зыркание от Кейт. — Кончай так себя вести, и расскажи что тебя тревожит. Сам же говорил, что мы семья. Разве от семьи скрывают тайны?       — О-оу! — Радана умиленно икает.       — Так, нет, этого держи от меня, — предотвращая попытки строителя подойти поближе и сгребсти его в объятия, Калеб отстранился, пряча тень улыбки на лице. — Возвращаясь к теме. Что тебя беспокоит?       Только сейчас Лололошка заметил, что все внимание устремлено на него.       «Боже, — подумал он, прикрывая глаза. Вес двух тел, облокотившихся на него, ощущался странным, — они ведь действительно моя семья…»       «… и чтобы начать эту главу истории с чистого листа, хочу сказать: вместо Алотерры теперь существует Нейтроксис!»       —… я расскажу позже. Хорошо? Ничего страшного со мной не происходит, — он улыбается. Лионель смотрит на него с другого конца комнаты и хмурится, прекрасно зная, что его бывший начальник не договаривает, но решает не лезть.       — Пообещай. — Хмыкает Кавински. Лололошка встречается с ним взглядом и отводит глаза, чувствуя некое давление. Почему-то врать, смотря на Кавински не получалось: его алые глаза раздевали саму душу, проникая в самые потаенные мысли и и угадывая неозвученные слова. Наверно, это потому, что он бывший Наблюдатель, а это их работа — смотреть в самую суть, искать гниль.       — Обещаю.

***

       Было уже пол второго, когда Лололошка вырвался из душной квартиры. Морозный воздух обдувал щеки, пробираясь под одежду, щипал голую кожу, но даже это не убедило его взять с собой хотя бы куртку.       Он прислонился виском к холодному металлу фонарного столба у входа в подъезд и прикрыл глаза. Было так хорошо и паршиво одновременно. Новый год на трезвую голову встречать было тяжеловато. Он свалил с общего празднества, решивших не спать до утра приятелей, под предлогом «подышать свежим воздухом», и почти даже не соврал. «Все таки, праздники это не по мне,» вздохнул Лололошка.       Тишина пустых улиц убаюкивала стук в висках. То тут, то там звучали радостные вскрики, а в небо с периодичностью в несколько минут запускались фейерверки: совершенно разные, от цветастых до выполненных в строгих палитрах, выпускались в разнобой да с определенным порядком, создавая свою симфонию и невероятный пейзаж. Лололошке нравилось на улице, было меньше давящих стен, внутри которых он чувствовал себя одиноким. Он знал, что у него были верные друзья, но поговорить о такой щепетильной теме не мог. Да и как посмел бы в праздник омрачать настроение такими мрачными новостями?       «Интересно, Райе тоже сейчас… одиноко?» вяло подумал он. На секунду пришла мысль связаться с ней, но во первых, она не спешила этого делать сама, а во вторых он Болванчика оставил в квартире, а идти обратно не хотелось.       Звук открывающейся двери — опять — выбил его из колеи. Донеслись знакомые шаги, и Лололошке даже не требовалось открывать глаза, чтобы узнать, кто вышел из подъезда, но он все-таки сделал это.       Он вздрогнул, когда на плечи легла куртка. Кавински, оставшейся в одной темной футболке, посмотрел на него внимательно-ожидающим взглядом.       — Не надо было, — Лололошка сглотнул, ощущая как сильно пересохло горло.       — Замерзнешь, — Кавински отошел чуть подальше, доставая красную пачку. Лололошка названия не разглядел, но лаконичная упаковка выглядела дорого. — Будешь?       Он покачал головой, отвергая протянутую с сигарой руку.       — Там ничего нету, если ты волнуешься об этом, — он фыркнул, закуривая. Комиссар смотрел как тлел огонь на самом кончике.       — А что там должно быть? — недоуменно переспросил Лололошка, кутаясь в куртку.       — Пф, будто не знаешь. — он выдохнул серый дым, безмятежно смотря на ещё один фейерверк в небе, — Я наркотики бросил ещё… три года назад, что ли.       Лололошка вздрогнул и неловко замолчал, отводя взгляд. Затем пару раз глянул на расслабленного Кавински, которого, казалось, совсем не заботила эта тема, и пробормотал:       — Я не знал, что ты… употреблял.       — Да? — Наблюдатель хихикнул. — А мне обычно все говорят, что у меня на лице написано.       — Ты не похож на… — он прикусил язык.       — Много нариков видел? — Лололошка покачал головой. — Ну, вот теперь знаешь как такие, как выглядим. Можешь не осторожничать, я уже давно привык. Но вот что я тебе скажу: не советую пробовать.       —… я и не собирался.       — Я знаю. Но, — он затушил кончик сигары о ближайший столб, — я, может, еще не очень хорошо разбираюсь в твоем характере, но точно знаю, что может сделать с человеком стресс, популярность и деньги.       Он кинул взгляд в сторону нахмурившегося Лололошки, чего-то словно ожидая.       — Ты завязал этот разговор про наркотики, чтобы выяснить не употребляю ли я?       — Ну, очень похоже, что употребляешь, — видя недоуменный взгляд Лололошки, Кавински усмехнулся, поняв что вывел обычно хладнокровного комиссара на эмоции, — Ты выглядишь паршиво. Просто надо было убедится. Теперь я намного спокоен.       — А что, если я соврал тебе?       — Ты бы мне не врал. — с видом самого убежденного человека парировал Винс.       Лололошка вздохнул, проведя рукой по волосам, прекрасно признавая чужую правоту. Не стал бы врать.       — Так, я уже всю жопу отморозил здесь с тобой стоять. — Кавински молча отмахнулся от протянутой куртки, — Так вот зачем я пришел за тобой: мы там желания загадывать будем. Писать на бумажках, сжигать и тушить в шампанском, чтобы это не значило.       — Желание?        Лололошка смотрит.        Кавински ухмыляется, сканирует комиссара красными глазами, и, наконец, фыркает.       — Ну чего ты, Дейви? Никогда Новый год не праздновал? — затем на секунду замолкает, — ну да, ты же ничего из своего прошлого не помнишь… Сорян. Забываю. Желание у тебя есть хоть?       — Е-есть, — Он хлопает глазами, смотря на Наблюдателя, затем улыбается. — Одно. Желание.       — У, какие мы скромные.       — Все, о чем я мог мечтать у меня уже имеется. Только одной вещи не хватает.       — Прибереги это для листка, Радан говорит, что свои желания рассказывать нельзя, а то не сбудется.       — Хорошо, — Лололошка смеется, и они заходят внутрь.