Лягушачий мальчик

Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи про моё кромешное последнее лето. Красные звезды — Последнее лето детства

После самоподготовки наступало свободное время. Свободное время означало, что можно привести в порядок себя и форму, проверить ремни и газ, все оторванное пришить, все примятое разгладить. Пришивая и разглаживая, они расслаблялись наконец и выдыхали. И всякий раз пустяк какой — кто мимо пробежит и лямкой по ногам стеганет, комок бумаги прицельно бросит, что-то смешное вспомнит — точно сигнал был. Вольно. Вольно, можно и посмеяться, и подурачиться, и даже, если управишься быстро, поваляться на кровати с книжкой. То есть вообще-то по уставу нельзя, но обычно офицеры корпуса не лютовали, смотрели на такое сквозь пальцы. Яну в этой снисходительности чудилась жалость. Жалость к неизвестным пока безумцам, которые наденут зеленые плащи разведотряда и годы в кадетке будут вспоминать как беззаботные деньки. Форма и привод у Яна были в порядке, веселиться не было настроения, и он устроился почитать. Взял в руки новую библиотечную находку, перевернул пару страниц и понял, что за текстом не следит. Не давали сосредоточиться мысли, скакали в голове, возвращали его на несколько часов назад, на тренировку, когда с высоты он заметил яркое желтое пятно. Пятно не стояло на месте, бродило у речки и вроде бы палкой наводило там какую-то суету — но было слишком высоко, чтобы рассмотреть и сказать наверняка. Ян отложил книгу. «Успею», — подумал он. Переоделся, вышел из корпуса и пошел в сторону реки, так быстро, как только мог после тяжелого дня. Месяц прошел с тех пор, как он присоединился к новому учебному набору — и это был непростой месяц. Упражнения инструктора, казалось, становятся все злее, а сил, чтобы не падать к концу дня, все еще недоставало. Каждый вечер усталость напоминала, насколько слабо пока его тело — тянущими мышцами, дрожащими руками и желанием проспать по меньшей мере неделю. Сил хватало не всем. Первая большая повозка ушла с ребятами, которых отсеял тренажер маневрирования. Да к черту все это, говорили некоторые, и уходили сами. Не все из них казались слабыми. И хотя Ян уже давно усвоил, что глазам не всегда следует верить, все еще было удивительно, когда эти крепкие рослые парни уходили, а терпеливые маленькие девчонки, как Рико, оставались и продолжали безжалостно тренироваться. И Ян держался. Ему нравилось учиться. Нравилось носить форму, обещавшую жизнь посытнее. Нравилось, как упрямо сопротивляется гравитация, когда мощь привода поднимает тело в воздух — врешь, говорит, не одолеешь! И единственный способ одолеть — это быть еще упрямее. Все это затягивало, пусть сил к ночи редко оставалось больше, чем на то, чтобы наскоро раздеться и рухнуть в сон. Но и эта усталость Яну нравилась. Она была ценой за настоящую жизнь, уравнивающей всех парней и девчонок здесь, всех совершенно разных в начале одинакового пути. Пусть расплачиваться предстояло долго, целых три года, Ян их не боялся. Он заглядывал в большое зеркало в бане, торопливо — не застыдил бы кто! — рассматривал себя, надеясь заметить, как крепнут руки и растут плечи. И хотя пока росли только следы и мозоли от ремней, Ян все равно находил в зеркале те перемены, которых ждал. Наверное, потому что очень хотел их найти. *** На берегу никого уже, конечно, не было. Зато неподалеку под кустом блестели несколько стеклянных банок, а в землю был воткнут длинный прут — явные приметы, что ему не привиделось и кто-то правда хозяйничал тут сегодня днем. Присмотревшись, мальчик разглядел отпечатки ног и невольно улыбнулся: давно он не видел таких следов, в половину его ноги, здесь им неоткуда было взяться. Ян представил, как какой-то мальчуган, забредший на территорию учебного корпуса, стоит по колено в воде и ловит лягушек. Представил до того живо, что самому захотелось на его место: уж Ян бы показал, как этих зеленых шустрых тварей ловить. Настоящий класс показал бы мальку. Интересно, поймал тот хоть одну? Ян шагнул к воде. Квакающий хор, встревоженный гостем, грянул громче. Солисты, раздувая щеки, вытаращились на него. Вид у них был потешный — они точно улыбались, растягивая свои широкие рты, а моргали так старательно, будто морщились, и маленькие спинки влажно блестели в сумерках. — Не буду я вас трогать, — пообещал Ян лягушкам. — Не для того пришел. Он никого не ожидал тут встретить в такой час и потому не боялся выглядеть смешно. Решив, что приличия соблюдены и разрешение от хозяев получено, Ян опустился на корточки, несколько раз квакнул, передразнивая, заслушался и засмотрелся. Он наклонялся ниже и ниже, пока не почувствовал, что еще немного, и он уйдет головой в воду. Тогда Ян замер. Сидеть так было неудобно, но интересно: время замедлилось, он как будто испытывал мгновение на неподвижность, даже дышать стал реже. Заводь голосила, а он смотрел. Лягушки были разные. Все похожие — и все-таки разные. Зеленые преимущественно, они были одеты в разные пятнышки, крапинки и даже полоски. А слушая, как перекрикивают они друг друга, Ян начал и голоса их различать. Пугливые, хрупкие и осторожные это были создания. Лягушачьи сердца гнали кровь по крошечным сосудикам: их кровь была холоднее, чем у него, но в главном они с Яном были похожи, может быть, даже одинаковы. Много лягушачьих душ побывало в его руках. Он помнил трепет, охвативший его, когда ему дали подержать первую, скользкую и прохладную. Она вырывалась, но он перехватил крепче, перевернул, и обнажилось светлое брюшко, живой узелок, от которого тянулись беззащитно подергивающиеся конечности. Ян прибалдел от крошечных суставов — точно маленький тонконогий человечек барахтался в его пальцах — и смотрел долго, завороженный, пока в нем, тесня друг друга и переплетаясь, росли восхищение и ужас от тождественности двух реальностей, которой он еще не мог осознать, но нутром уже чувствовал. Он был совсем мал, но уже тогда мог уморить это существо одним движением руки. Выпустить кишки, оторвать лапки. Сделать все то же, что случилось бы и с ним, окажись он вдруг за стеной. Ян не хотел думать об этом сейчас. Вспомнил — потому что помнить это было так же естественно, как дышать, но погружаться в эту тьму не стал. Жизнь была слишком плотной в эту секунду, чтобы впустить старые грехи и новые тревоги. У горластых ребят впереди была громкая и веселая беззаботная ночь, и своей беспечностью они заражали и Яна. Они — и незнакомый мальчишка, оставивший на берегу свои следы и припасы. И все же Ян был теперь человек военный. Опоздать на отбой было немыслимо. А кроме долга торопили его вернуться мурашки, заколовшие в ноге. Ян втянул воздух сквозь зубы, подпрыгнул, и вдруг, повинуясь порыву, выдернул прут, ухватил его половчее и несколькими небрежными взмахами начертил на земле большую лягушку. Вернул прут на место, оглядел свое творение, хмыкнул довольно. Хорошо и легко стало на душе. Ян бегом махнул в лагерь, ругая несовершенство человеческого тела, которое научилось парить в воздухе и резать гигантов, но против мурашек было бессильно. *** — Дитрих, соберись! Будешь на экзамене так зевать, останешься без троса и костей не соберешь! — грозил инструктор. Пока они всего лишь равновесие учились держать, но не за горами был и экзамен. Никаких пока учебных гигантов, только координация, пролет маршрута. А Ян все поглядывал в сторону реки и действительно отвлекался. И снова поразился — как же этот зоркоглазый успевает за всеми следить, у кого получается, у кого не получается, кто собран и старателен, а кто вот как Ян сегодня, только газ изводит и ничему не учится. Сразу несколько пар любопытных глаз оглянулись на него: Ян смутился, приказал себе не отвлекаться и даже не думать про реку — но стыд был плохой помощник, и Ян сбивался, а неуклюжие его движения явно раздражали инструктора. Тот только и делал, что хмурился, когда Ян, надеясь на одобрение, заглядывал в каменное лицо. За всю тренировку мальчик так и не заслужил благосклонного кивка и в глубине души был согласен, но все равно сердит. В конце концов, он уж точно не хуже других справлялся, а цеплялись к нему чаще. Или это казалось только? Может, всем так казалось? По дороге к бочкам, из которых можно было ополоснуться, подбежал Митаби. Ян подумал, не спросить ли у него, но Митаби заговорил первым. — Что ты там высматривал весь день?.. С Митаби Ян делил двухъярусную кровать, и за месяц, проведенный тут, уже понял, что это лучший сосед, который у него когда-либо был, и самый близкий друг. Вообще-то Митаби вполне заслуживал того, чтобы поделиться с ним правдой, какой бы чепухой она ни была; и уж конечно не был виноват в том, что правильные слова просто не находились. Ян стеснялся. На плечах у него была куртка со скрещенными мечами, а в голове какие-то следы, лягушки и шалости: что ему, первокурснику, следовало думать о детских забавах? Ничего. Но почему-то охотник на речных жителей никак не выходил из головы. До вчерашнего вечера Ян и сам не знал, что в его жизни чего-то не хватает. Она ни в коем случае не была плоха — в ней наконец появилась определенность, и чувство, что он может влиять на свою судьбу, начинавшее крепнуть внутри, не тяготило его совершенно, а только радовало. Он радовался и думал, что теперь он взрослый, теперь все под его контролем. Все просто, последовательно и подчинено распорядку. А вот такой бессмысленной, но приятной наивности — тайком убежать на речку, замереть и послушать лягушачий хор — здесь вроде бы не могло найтись места. Ребята, конечно, любили повеселиться, но военная форма будто сковывала всех. Они присматривались друг к другу, изучали ритм и порядок, пробовали, каково это — быть кадетами, и к новой ответственности привыкали так же, как и к страховочным ремням. Напряженно. Тяжело. Иногда больно. А пока они налетывали часы и навыки, на окрестной земле играл маленький мальчик; играл и будил в Яне ожидание бессмысленной радости и непонятное любопытство. А Ян даже не был с ним знаком. Признаваться в таком было смешно и стыдно. Нужно было надеть военную форму, чтобы понять, что не успел толком наиграться, подумал Ян не то с грустью, не то с удивлением. Если он и смог бы когда-нибудь таким поделиться — то, наверное, именно с Митаби. Но не сейчас. — Да так. Показалось, наверное… Теперь-то он наверняка знал, что ему не показалось, но суровый режим дня не позволял разгуляться. Вечером Ян пришел на то место снова и, конечно, снова никого не застал. Зато его ждало послание, выложенное на берегу. «ХАНДЖИ», — сообщили пестрые камушки, втиснутые в землю. Ян задумался, каков из себя ХАНДЖИ, но быстро бросил — воображение так и норовило нарисовать неопрятного головастика с сердитым взглядом, который однажды явился Яну в пыльной луже. Ян не хотел, чтобы неведомый гость кадетского корпуса был похож на него. Зато увидеть захотел еще больше. И как только занесло сюда, на отшиб цивилизации, ребенка? Ян выколупал камушки, чтобы сложить свое имя, но на земле оно показалось ему коротким и неказистым, да и камней еще много осталось. А Яну вдруг очень захотелось почувствовать себя старше и серьезнее в этом необычном диалоге. Он выложил свою фамилию и снова остался доволен. Интересное получалось общение. Неторопливое, но основательное. *** — Слышь, Дитрих. А тебе тут это. Подарок. — Дитриху подарок? А чего сразу ему? Может, это мне? — Да подписано же… — Не разобрать ничего. Хотя… в самом деле. Если это «д», а это «х»… Ну и подарочек! — Вот ведь жирная какая! — От кого бы?.. От девчонок, может? — Ну у тебя и поклонницы, друг. Лучше бы пожрать принесли. Хотя я и её могу съесть. — А ты ее поцелуй, может, она станет прекрасной принцессой? — Хотя бы и не прекрасной, а просто большой. Наутро, вернувшись в казарму после умывания, ребята обступили окно и галдели наперебой. Заинтригованный, Ян в два прыжка доскакал до них, но пришлось еще растолкать всех, чтобы получить свой подарок в руки. Это была здоровенная, больше кулака, лягушка в банке. Под часто продырявленной красной крышкой держалась бумажка с его фамилией, так что сомнений действительно не оставалось, банка предназначалась именно ему. И Ян, конечно, сразу догадался, кто ее отправитель. — Так что, целовать будешь? — Воздержусь, — пробормотал Ян, сразу озадачившись. У него ничего такого и не было, чтобы отнести маленькому чудаку Ханджи. Казенные сапоги да библиотечные книги — все его имущество. Он поставил банку на тумбочку у кровати и пошел на занятия, решив, что до вечера достаточно времени, чтобы подумать об этом. А ещё о своей новой подопечной. Чем ее кормить? Червями? Бабочками, кузнечиками, пауками? Прибавляет ли очков в глазах инструктора пойманная в воздухе муха? Летом ладно, а зимой? А мясо лягушки едят? От мяса он не отказался бы и сам — да и на червей некоторые уже поглядывали оценивающе. Они проклевывались после дождей и каждый раз выглядели все более съедобными. Ян и Митаби чуть было не съели одного пару дней назад — этот здоровяк был королем среди червей, размером от кончика мизинца до кончика большого пальца руки. Гладкий, блестящий, он извивался на ладони, бликуя мясистыми омерзительно кольчатыми боками — как знал, что делать. — Нет, я все еще не могу, — в конце концов сказал Ян, и Митаби швырнул червя в траву. — Когда будем богатыми столичными ребятами, никому не скажем, что собирались это сожрать, — пробормотал он и засмеялся невесело. Ян присоединился, и скоро они уже хохотали так, что долго не могли остановиться. Кто-то говорил, смех притупляет голод. Врал. Правильнее всего было лягушку отпустить. И чем скорее, тем для обоих лучше. Никто из офицеров не позволил бы Яну держать в казарме животное. Но почему-то все равно было приятно, пусть и ненадолго: Ян не помнил, случалось ли вообще такое, чтобы что-то доставалось только ему одному. А в месте, где на всех были одинаковые куртки и ремни, все ели одинаковую еду и укрывались одинаковыми одеялами, хоть на пару часов у него появилось что-то такое, чего больше ни у кого не было. *** — Как же хочется жрать, — простонал Митаби, когда они, измотанные и голодные после вечерней тренировки, наконец собрались в столовую на ужин. — Постоянно. Когда это кончится? Ян кивнул. Это даже вслух произносить было необязательно. Все думали одинаково, потому что недоедали все. Но даже если бы их на убой кормили, все равно было бы мало — тренировки по маневрированию отнимали все силы, к тому же они учились ездить верхом и долго, выносливо бегать; да и учебники никто не отменял, а еще нужно было убирать территорию и колоть бесконечные дрова. Уйма дров нужна была, чтобы топить баню, кухню и сохранять тепло в холодное время — а значит, нужны были запасы. Иногда Ян думал, что не доживет до выпуска, помрет от голода или усталости. Но он слышал, первый год самый тяжелый. Говорили, второй будет легче. А третий вообще пойдёт как по маслу. Может, это тоже было вранье, но Ян верил. — Ну, зато газа меньше тратится, — заметил Ян. — Тощий кадет — сплошная экономия. Ему повезло. На десерт им выдали по яблоку. Ян поборол желание вонзить в него зубы и слопать немедленно, сберег. Митаби уважительно посмотрел на друга. — Ты бы глаз с него не спускал, а то я за себя не отвечаю, — шутливо погрозил он. Когда они вернулись в казарму, лягушка пропала. Банка осталась на месте, крышка на ней — тоже, а лягушки внутри не было. Ребятам нечего было сказать Яну, никто ничего не видел. И на построении выволочку ему не устроили — значит, и офицеры были не в курсе. Горевать времени не было, да и не о чем в сущности было горевать; но что-то тревожно царапнуло Яна глубоко внутри. Много чего стало происходить у него за спиной, и не все из этого ему нравилось. Кто же забирает подарки обратно? Ян был уверен, что Ханджи тут ни при чем. Но лягушка исчезла, и никто не спросил его разрешения на это. Какими бы скудными ни были всегда его пожитки, он ревностно оберегал их от чужих бесцеремонных рук, и теперь не мог довольствоваться неловким утешением от ребят: «Да ладно тебе, лягушка, все равно пришлось бы выпустить!». Выпустить он хотел и сам. Что-то произошло: и никто вроде бы не знал, по чьей-то неосторожности или по умыслу. Правда — то ли пустячная, то ли серьезная — была где-то рядом, но не обещала найтись. Потому многие роптали вместе с Яном. Хоть каждый и подумал о чем-то своем, но тревога сумрачная была общей. А Ян и не хотел думать на ребят, ни на кого. Не ждал он тут ничего такого, не до подлостей тут было. Вот только у его сокурсников оставалась надежда на то, что дурачится он или недоговаривает чего-то — а у него и такой не было. Ян помрачнел. Даже предстоящая прогулка к реке перестала радовать. Ян прозевал свой подарок, и это было нехорошо, неправильно. Он закатил яблоко в опустевшую банку и на самоподготовке действительно не спускал с него глаз. *** Ночью, сразу после его возвращения, зарядил такой ураган, что и до утра не распогодилось. Ян думал, что хорошо, что яблоко в банке, а банку он слегка вкопал в землю; сколько ей придется пролежать там, пока не придет Ханджи, предсказать теперь было невозможно. Инструктор покрикивал, что гигантам пофиг, дождь ли, град, камнепад или конец света. Показывал, как надо, и Ян от души восхищался, но у него просто не было сил двигаться под такими струями воды. Ни у кого не было. Когда малявку Рико снесло ветром, инструктор назвал их неуклюжими дармоедами и отправил наводить порядок в корпусе. Самых везучих — на кухню. Среди везучих оказались они с Митаби и Рико. Работы было много, но вместе работать было весело, а острить и смеяться за общим делом — очень легко. Суета на кухне отлично отвлекала от суеты в голове, каждая шутка делала их ближе, и Ян наслаждался непривычным теплом маленькой доброй компании. Жар, звон, запах масла и жареных овощей, посильная веселая спешка — и день превратился из тоскливого в хороший, и в этот хороший день он был не один. Руководил ими рослый мужчина с большими руками и громким голосом, которого Ян не видел раньше — новый повар. Командовал он бойко и жизнерадостно, подбадривая ребят и не давая им ни расслабиться, ни устать; а когда нечаянный звон разбитой тарелки пробежал по кухне, встретился с испуганными глазами Рико и сказал: — Не беда, кузнечик, не первая битая, не последняя целая. Выше нос, — и слегка поддел ее нос снизу, добродушно и весело, будто не солдаты они были без пяти минут, а малые дети. Ян видел, как это получилось у него — ничуть не обидно и не глупо, а бережно и будто бы по-отечески. И очень кстати: вторая оплошность за день сделала свое дело, и Ян успел заметить, что у Рико дрожат ресницы, хотя она, конечно, плаксой не была. Ян посмотрел на мужчину с благодарностью — он совсем не был уверен, что смог бы сказать или сделать что-то к месту, но после такого утешения невозможно было не улыбнуться. Свои промахи тоже перестали мучить его, и с пропажей он почти смирился — бывают же необъяснимые вещи, наверное? Была лягушка, а теперь ее нет. Просочилась, испарилась, крышку отвинтила, выбралась. Даже если помог кто-то — ну что ж. Главное, он чувствовал себя на своем месте, и прямо сейчас ему было хорошо и спокойно. Не одними голодом и потом были будни кадета. — Рико, а ты не слыхала часом, кто Яну подарки шлет? Кто-то из ваших? — вспомнил и выпалил вдруг Митаби, а у Яна уши потеплели от неловкости. — Чего?.. Какие подарки? — глаза Рико любопытно заблестели и прищурились за линзами очков. — Эх, Митаби, ну кто ж так в лоб спрашивает, — фыркнул Ян. Рико вопросительно посмотрела на него, но он замялся, снова не зная, что и как сказать. — Дитриху вчера подарили… кое-что. Анонимно, — объяснил Митаби вместо него. — «Кое-что» — это что? — Это кто, — уточнил Ян. — Ну и кто? Митаби выдержал паузу. Ян наблюдал, с каким подозрением эти двое переглядываются, готовый расхохотаться. — Вот именно, кто? То есть… Ян, не сбивай меня! Рико! Так ты не знаешь? — Ты сейчас намекаешь, что это я?.. — Ни на что я не намекаю, мне интересно, кто это был! — А мне интересно, о чем ты вообще говоришь! — О лягушке! — поспешно признался Ян, пока они не подрались. — Тебе подарили… лягушку? — Рико нахмурилась. — Лягушку, значит. — Ну мы тоже подумали, что курица была бы предпочтительнее, но увы, да. Митаби говорил без тени улыбки, с непробиваемым выражением лица, и Ян подумал, что отныне не сможет всерьез относиться к его серьезности. — Ага. И вы решили, что это кто-то из девчонок? — Ну не из офицеров же? — Не мы решили, — снова уточнил Ян. Разговор забавлял его, но неловко было участвовать в нем, зная правду, хотя и не всю. — Так бы я вам и рассказала, — возмутилась Рико. — Раз Ян не знает, значит, секрет. А раз секрет, то секрет. И вообще. Мне теперь тоже интересно. Теперь они оба смотрели на него. — Она все равно убежала, — увильнул Ян. — Ага, убежала, через такую крышку? Да сожрал ее кто-то из пацанов и молчит. Они же, наверное, и правда вкусные, — пробормотал Митаби. — Я сейчас двинусь от этих запахов. Скоро там обед? После обеда их наряд кончался, и Ян преисполнился благодарности к дождю, инструктору, веселому повару и стечению обстоятельств, которые сплели все это в одно дежурство. К этому времени он уже был уверен, что знает Митаби и Рико не месяц, а много лет, и его желание подольше не уходить отсюда внезапно исполнилось неожиданным образом. Из самой горячей и оживленной части кухни донесся короткий свист, и Ян оглянулся. Повар поманил его рукой. — Кажется, у нас еще есть работа, — сказал Ян друзьям и побежал на зов. Мужчина поставил перед ним три тарелки, щедро налил туда похлебки и положил по ломтю хлеба сверху. — Давай-ка. Зови сюда своих друзей, устраивайтесь где удобно, поешьте да гуляйте. — Но мы только что обедали, — робко напомнил Ян. — Ты это мне рассказываешь? За хорошую работу полагается вознаграждение. Еще раз пообедаете и свободны, — подмигнул мужчина. И тогда Ян заметил у него за спиной банку. На банке была ярко-красная крышка, а внутри — яблоко. Его банка и его яблоко. Мужчина оглянулся, проследил за его взглядом и хохотнул. — Нет, дружок, яблоко отдать не могу, это частная собственность. Мне за это будет внушение, а потом, чего доброго, бойкот. — Да нет, я не… Спасибо, я пойду, — замялся Ян, подумал, что его уши снова горят, подхватил суп и почти побежал к Митаби и Рико. Те огромными голодными глазами встретили его и его тарелку; будто и правда не ели только что. Ян поспешно их успокоил. — Бегите, там ваши порции тоже. — Какой великодушный человек, — счастливо простонал Митаби, когда они доели и даже ощутили что-то вроде тяжести в непривычно полных желудках. — Я, кажется, двинуться не могу. Я, кажется, первый раз здесь наелся. — Точно. У меня даже сил нет тарелку обратно отнести, — призналась Рико. — Ну и ладно. Я схожу, — сказал Ян и подхватил посуду. — Передай спасибо! — крикнула ему в спину Рико, и Ян показал ей большой палец. Это была какая-то заколдованная банка. Она исчезла. — Большое спасибо, — пробормотал Ян, заглядывая за спину повара. — И от ребят тоже. У них худо с координацией теперь, но они просили сказать. — На здоровье, — кивнул мужчина и снова оглянулся за взглядом Яна, изменился в лице, проворчал «вот чертенок!» и в два шага оказался у окна. — Ханджи! Я же просил тебя пользоваться дверями! Не появляйся тут до конца дня! Когда он вернулся за тарелками, Яна и след простыл. *** На вечерней тренировке с приводами невнимательность снова его подвела. Пока его взгляд бродил по уголкам земель корпуса, разыскивая маленькую фигурку, что-то внезапное и тяжелое огрело Яна по боку и вышибло из него дух. Падая, он заметил, как кто-то из кадет продолжает полет по траектории, на которой встретился с его боком, и стал торопливо искать, за что можно зацепиться — но земля поздоровалась с ним быстрее. Звякнули лезвия в УПМ, в глазах потемнело — от страха больше, чем от боли. Открыв глаза, Ян увидел перекосившееся в сердитой гримасе лицо инструктора. — Дитрих, ты напрашиваешься. Хочешь домой? — Никак нет, — прохрипел Ян. Несправедливо было обижаться — но слова инструктора отчего-то разозлили его. — Тогда на кладбище? — Никак нет. — Значит, пора перестать зевать. Вставай. Кряхтя, Ян приподнялся и оперся на колено. Митаби, опустившийся рядом, хотел было протянуть ему руку, но инструктор не позволил. — Сам. Ян встал, ликуя. Все сгибалось и разгибалось, ничего не болело слишком сильно. Он ничего не сломал. Он еще задержится в кадетском корпусе. — А теперь дуй в медпункт, и если все хорошо, не смей там прохлаждать задницу. Доктор, расспросив его как следует — не тошнит ли, не кружится ли голова — и получив на все вопросы отрицательные ответы, оставила его полежать на всякий случай. Все его попытки протестовать она пресекла, выйдя вон и заперев дверь. — Ну чудно, — проворчал Ян. Полежал, глядя в потолок. Посидел, глядя по сторонам. Уперся взглядом в окно. «Я же просил тебя пользоваться дверями!» — вспомнил мальчик. И дерево вспомнил, лучшее дерево на территории, высоченное и ухватистое. И решил, что была ни была, надо бежать, исполнять приказ не прохлаждать задницу здесь. Это было очень старое дерево: нижние ветви толщиной были чуть ли не с его пояс, но, несмотря на это, на него было очень легко забираться. Только раз подтянуться — и лестница из ветвей сама подсказывала, куда ступать. Не было мальчишки или девчонки в корпусе, кто не тренировал бы на нем свое бесстрашие перед высотой и не наслаждался жизнью с высоты птичьего полета без опасения размозжить голову и запутаться в тросах. — Я быстро, — тихо сказал Ян, открывая оконную раму, как будто она могла его осудить. Опасаясь, как бы его не заметили с высоты товарищи, но уповая на везение, мальчик побежал туда, где росла живая зеленая вышка. Бежал, и игривая радость пульсировала внутри. В последнее время он так много делал того, чего нельзя было делать — в настоящего нарушителя превращался. У него был миллион возможностей узнать и раньше, но он и не догадывался, как это сладко. И вообще-то не собирался привыкать; но подстегнутый случаем в столовой, Ян торопился и забывал об осторожности. Он снял баллоны и короба для мечей, обхватил ствол, подтянулся и оказался среди ветвей. Привычный маршрут ждал его: но где-то на полпути из зеленой листвы в шею прилетело что-то маленькое, стремительное и холодное. Оно отскочило и оставило на коже влажный след. — Эй! Это моя база! Другую себе найди! — возмутилась крона дерева сердитым, но тонким голосом. Ян дотронулся до места удара и облизал пальцы. Яблоко. — Ты Ханджи? — крикнул он, задрав голову и прищурившись. Ветки зашевелились, и скоро из них показались тонкие расцарапанные ноги, а потом и все остальное тело, такое же тощее; заканчивалось оно растрепанной головой с большими глазами. За каких-то несколько секунд эта голова оказалась почти на одном уровне с его лицом. — А ты… Дитрих? — Ну привет и спасибо за теплый дальнобойный прием, — усмехнулся Ян. Нет. Он ошибся, когда воображал, будто встретит кого-то похожего на маленького Дитриха. У Ханджи глаза были добрее, а вид в целом еще более потертый: вот такого Ян точно не ожидал. — Прости! Я нечаянно. А правда попала? — глаза засияли гордостью, рот расплылся в улыбке, и Ян заметил, что Ханджи не хватает двух маленьких резцов, отчего улыбка щербатая и смешная. На какую-то долю секунды он проникся сочувствием к доброму повару; но это была недолгая мысль. Ян сам не заметил, как улыбается в ответ. Он не угадал ничего. Девчонка. Такая помятая, встрепанная и чудная — да бывают ли такие вообще? — Что ты тут делаешь? — спросил Ян, продолжая внимательно рассматривать Ханджи. Она тоже смотрела на него — да что там, пожирала глазами его форму. Но в отличие от Яна, ей на месте не сиделось спокойно и прямо: ручки-спички напрягались, раскачивая тело, а ноги блуждали по веткам и как будто искали лучшее место, чтобы зацепиться там и повиснуть. А может, ей просто было так удобно. В любом случае, Яну показалось, сидеть без движения для Ханджи — дело муторное. То тут, то там на ее яркой рубашке он примечал какую-нибудь прореху или пятно. Одежда была на вырост, и Ханджи казалась в ней еще меньше. Отовсюду торчали какие-то острые углы — локти, колени, даже уши: мир явно то и дело отвешивал плюхи этим углам, оставляя на них памятные отметины. А над бровью Ханджи Ян увидел совсем свежую царапину — должно быть, след от дерева. Девочка уклончиво дернула плечом, для чего ей пришлось отцепить одну руку. Ян испугался, что она упадет, но не тут-то было, она даже не спешила возвращаться в надежное положение, болталась кое-как и вроде бы с удовольствием. — А ты? Он передразнил — отчасти потому что жест был такой выразительный, что Ханджи сама напрашивалась на это; отчасти потому что выдумывать было глупо, а правду говорить еще глупее того. — Ну ладно, что мне, жалко, что ли. Просто смотрю. И Ханджи кивнула в сторону полигона, где они тренировались. — Вы так здорово летаете, — протянула девочка, ему показалось — с грустью. Наверное, ей тоже хотелось в небо. Может, из нее и правда получился бы хороший кадет, подумал Ян — быстрый, смышленый и выносливый, если бы она научилась спокойно сидеть для начала. — Оттуда классный вид, — кивнул Ян, давая понять, что база Ханджи давным-давно раскрыта. Она ничего не сказала на это. Только продолжала смотреть на него, не отрываясь. — Сколько тебе лет? — спросила девочка. — Четырнадцать. Округление — это не вранье, решил Ян, хотя и ощутил укол совести. Округлял он совсем не в пользу правды. Ханджи снова вздохнула. — Мне десять. Ян еще раз оглядел Ханджи и подумал, что она тоже не без греха. — Здорово, — не удержался он. — Что же тут… здорового? Ян услышал недоверие и досаду в ее голосе и осекся. Он не смог бы объяснить. Он даже не был уверен, что говорил о ней. Здорово было в этот запретный час сидеть на дереве в усыпанной блестящими пуговицами и нашивками куртке, которой вдруг досталось столько восхищения. Ян не знал, пытается ли Ханджи скрыть эмоции — если да, то получается у нее неважно. Здорово было после двух дней гаданий наконец-то увидеть ловца лягушек — и хотя Ян с самого начала ошибся, правда оказалась забавнее и оттого лучше всех его домыслов. Здорово было, что так легко сложились одно и другое — добряк повар и эта чудаковатая девчонка, отец и дочь. Она так и не отрывала глаз от распахнутой куртки и ремешков под ней. Но если взгляд Ханджи был сосредоточен, все остальное жило и двигалось как бы отдельно. Высвободив обе руки, она дернулась вниз, шатнула дерево и осталась висеть на согнутых коленках. Ян подумал, что привыкнуть к ее хаотичным маневрам невозможно, и снова вспомнил, как кричал ей вслед мужчина. Не до скуки ему, должно быть. Ханджи отвлеклась от куртки, посмотрела Яну в глаза и недоверчиво нахмурилась. Наверное, она все же ждала ответа. Вообще-то он мог ей сказать, что десять лет — это не навсегда и не всегда плохо. Особенно если у тебя мировой отец и он берет тебя с собой в кадетский корпус, и ты сидишь на дереве, на котором, наверное, не сидел ни один ребенок на свете. Много чего мог бы рассказать. И про свои десять лет тоже. Но не стал. Спрашивать, почему Ханджи хочет быть старше, тоже не стал — догадался уже. Ни утешить ее, ни заставить время бежать быстрее Ян не мог, и потому решил спросить о другом. — Кажется, я видел твоего отца. Это же он… твой папа работает на кухне? — Ага, это он, — Ханджи закивала. Вверх тормашками ей это было явно неудобно, и она чуть не сверзилась вниз, но снова удержалась. А Ян, вспомнив вчерашнее дежурство и прислушиваясь к своим чувствам, нашел среди них что-то странное. Неудобное. Может быть, даже неприятное. Ханджи не дала ему разобраться. Спрыгнула на ветку пониже — так, что дерево затряслось, а он снова испугался, теперь уже не только и не столько за нее, и ухватился покрепче. — У вас правда двойные кровати? Глаза у Ханджи загорелись, и Ян улыбнулся. — Двухъярусные. Правда. — А ты спишь наверху? — Нет. Митаби спит. — Что же ты не выбрал наверху?.. — казалось, Ханджи искренне озадачена этим недоразумением. Ян вспомнил, как Митаби спрашивал его, не возражает ли он — а он ни капли не возражал, в первые часы в кадетском корпусе он ошалевший ходил, радовался тому, что вообще здесь находится. Как выглядит его кровать, волновало Яна меньше всего, а потом он просто привык. Пока Ян думал, что из этого рассказать Ханджи, она уже перебила его мысли. — А Митаби это кто? Ян замешкался на секунду — так непривычно звучал в голове ответ. — Мой… друг. — А он… тебя младше? — Не знаю. Как я, наверное. Ханджи еще что-то хотела спросить, но передумала. Покачалась, еще поглядела на Яна. — Лягушка понравилась?.. Ян немного сник, но решил не подавать вида. — Еще бы. Сама поймала? Он не сразу сообразил, что сказал. «Не заставляй меня жалеть о том, что эта банка появилась на подоконнике», — вот что говорил возмущенный взгляд девочки в ответ на его поспешную глупость. — Папа помогал, — буркнула Ханджи и отвернулась. Ян понял: еще чуть-чуть, и можно будет считать, что знакомство провалено. Пока он думал, как ему все исправить — секунд десять — Ханджи перестала дуться, и лицо ее просветлело. — Знаешь, чем ее кормить? — Я… я ее отпустил, — соврал Ян, почувствовав, что сказать правду не осмелится. — В реку обратно? Он кивнул и подумал, что теперь Ханджи точно перестанет с ним разговаривать — и, как ни глупо, это будет ему довольно-таки неприятно. Но этого не случилось. — Ну и правильно, — подумав, удовлетворенно сказала Ханджи, и Ян выдохнул. Вопрос, как Ханджи удалось оставить банку на окне спальни мальчишек и остаться незамеченной, отпал по мере того как Ян наблюдал за ней. — Знаешь… все равно поаккуратнее будь, если не хочешь встретиться с инструктором. — А он меня знает, — прихвастнула Ханджи, и Ян чуть не засмеялся. — Боится тебя? — пошутил он. Ханджи задумалась. Потом уловила подвох, посерьезнела, замерла даже. — Дитрих, назови хоть одну причину, почему я не должен исключить тебя из кадетского корпуса прямо сейчас, — раздалось снизу, и сердце Яна рухнуло в пятки, прежде чем он успел подумать, что снова задел девочку. Инструктор оказался легок на помине. Ян не слез — ссыпался вниз, только и успев заглянуть в глаза Ханджи и запомнить их — ошарашенные, напуганные. Сам он должен был выглядеть еще хуже. — Я… — Вижу, ты в полном порядке. Вот только всех обманул, убежал и вместо того чтобы учиться делать то, что должен делать, развлекаешься. «А еще я бросил привод», — в ужасе подумал Ян. — А еще ты бросил привод, — подтвердил инструктор. — Значит, тебе не терпится сдать его и выпуститься досрочно. Ну так пойдем. Я тебя быстро выпущу. «Нет!..» — взмолился Ян, но так и не посмел произнести это вслух. Ноги не слушались, голова отяжелела, и другие казенные стены словно взяли его в тиски — удушливо напомнило о себе время, когда он был не больше девчонки на дереве. Едва ли он мог сложить тогда из камней свое имя: его просто некому было учить, с ним рядом не было большого веселого отца. Не было никакого. А синяки и ссадины чаще случались не от стремительного любопытства, а от дикарских ребячьих рук, которые в грубости находили смех и удовольствие, потому что сами редко помнили что-то другое. Эти неприятные дни давно были в прошлом. Закончились, когда он сам научился складывать руки в кулаки и давать сдачи, а у боли, живущей внутри, нашелся выход наружу. В его ладонях бывали камни, а на ладонях — кровь. Он не любил ни то, ни другое, но так было правильно. Смотрите-ка, а Дитрих бешеный, Дитрих быстрый, Дитрих кого хочешь голыми руками поймает и прибьет — голубя, крысу, лягушку. Там, где он жил, много лягушек водилось. Они оттаивали по весенней воде и рвались на поверхность — поживиться комаром, поздороваться с солнцем, покричать о воле, благодати и о себе. Скользкие, юркие и смешные. Ловкие, да не ловчее его. Живучие, но не до бесконечности. Стебель соломины мягко входил в лягушачий задний проход, и тельце смешно раздувалось, и все смеялись, и Ян смеялся, хохотал до слез. Это было в какой-то другой далекой жизни, которую он не вспоминал. Он не хотел возвращаться туда — даже новым, даже повзрослевшим не хотел. Она и не вернулась бы вся: он давно разобрался, что ему нравится, а что нет, а еще он стал сильнее, и это значило, что пользоваться этой силой ему не придется, потому что иногда, если знаешь, как бить, уже можно не драться; а если знаешь, что лягушка все равно сдохнет, хотя бы и не сразу, в конце концов это перестает быть смешно. Он давно простил себя за маленьких голых тварей, чью кончину ускорил в припадках озверелого веселья. Такова была жизнь, он сам был тогда такой — голый лягушонок, запуганный битый мальчик. Он ушел в кадеты, и на вид мало что изменилось в его жизни к лучшему — кровать стала уже, хлопот больше, свободы меньше. Но ощущалось все так, будто он счастливый билет вытащил. Получил куртку, привод и возможность все забыть. Получил право стать тем, кем хочет; право подумать об этом вообще. И он ужасно не хотел назад. Даже теней из прошлого сторонился — теперь он должен был с ними справиться, но все равно не был уверен, что они не окажутся сильнее и он с ума не сойдет за стенами корпуса. Здесь все стало наконец на места. Только здесь он стал понимать, кто же он такой есть, Ян Дитрих, что за человек. Не злой и не добрый — но не злой все-таки больше. А еще тут были Митаби и Рико, и ради таких дней, как вчера, может быть, стоило прожить то нелепое детство. И вот теперь еще Ханджи — ребенок, окруженный любовью, которой он не мог перестать восхищаться; которой он не мог не завидовать. — Нет!.. Что-то грохнулось рядом, и комплект увечий Ханджи пополнили две ободранные ладони. — Нет, пожалуйста! Он не виноват! Он меня искал! Догадливая. — Опять ты. Я думал, мы с тобой договорились. Я к твоему отцу еще загляну. — Загляните! Только не выгоняйте Дитриха! Инструктор приподнял привод за шлейку, тряхнул, поднес ближе к лицу Ханджи. — Знаешь, что это? — Устройство пространственного маневрирования, — быстро отозвалась она. Не запнулась ни разу. — Или привод. — Верно. И его бросить — преступление. Знаешь об этом? Знаешь, сколько стоит привод, девочка? Ханджи благоговейно смотрела на короб с учебными мечами. — Нет, — прошептала она. — Ты же талантливый, — процедил инструктор, резко повернувшись к Яну. — Талантливая бестолочь. Если бы ты захотел, к концу года оказался бы в десятке лучших. Сложен прекрасно. Зол умеренно. Думаешь, я не вижу? Думаешь, я чего-то не знаю? Ханджи вытаращила и без того круглые глаза. Она ничего не понимала. Ян понимал почти все. Сердце, опустившееся было вниз, стало скачками возвращаться обратно — но это было едва ли не больно. Он понял, почему обиделся утром — потому что инструктор хотел его обидеть. Он злился — и злил Дитриха. — Привод я у тебя изымаю. Получишь обратно, если увижу, что ты его заслуживаешь. С твоим отцом, — он повернулся к Ханджи, — у меня будет отдельный разговор. Мне такие кадеты, которые дисциплину разлагают, здесь не нужны. Ни сейчас, ни в будущем. Инструктор звякнул приводом Дитриха и о чем-то еще задумался. — Еще раз увижу вас вдвоем в учебное время, — тут он сделал паузу. — И один из вас точно не закончит, а другая не поступит. Все ясно? — Так точно, — с трудом выдавил Ян. А Ханджи довольно четко отсалютовала инструктору — левую руку за спину, правую на сердце. Ян успел заметить, что тот отворачивается торопливо. Смеется. Яну было не до смеха. — Что же мне делать сейчас без привода, — пробормотал он, повернувшись в сторону, где проходила тренировка. — А что хочешь, — рявкнул инструктор. — Прояви фантазию, найди своей праздности нестыдное применение. Он развернулся и пошел в сторону тренировочного полигона, шагая широко и резко, не скрывая раздражения. Ян немного постоял, приходя в себя, и взглянул на Ханджи. — Я думаю, тебе надо идти с ним, — предположила она поникшим голосом. Ян задумался, почему ему не особенно стыдно — случись это все перед Митаби или Рико, да кем угодно из отряда, было бы хуже. Может, потому что Ханджи, даром что хочет в кадеты, пока еще не может почувствовать, какой это позор — когда у тебя вот так отнимают привод? Инструктор вон и вовсе посмеялся над ней — как над малышом, который вызывает умиление и которого никто на самом деле не воспринимает всерьез. Ханджи подняла ладони, досадливо скривилась, послюнила каждую и безжалостно размазала кровь о шорты. Посмотрела на него. Казалось, руки ее больше не волновали — но волновало что-то другое. А сам он? Разве не смеялся над ней? Разве не затем искал встречи на самом деле? Посмотреть на ребенка, диковину в его служивых буднях. С высоты и твердолобости кадетской посмотреть. «Что же тут… здорового?» Ян тоскливо провожал взглядом свой привод. Какая-то часть его порывалась бежать за широкой спиной, решавшей его судьбу прямо сейчас, вцепиться в ремни и умолять простить за глупость; это была совсем жалкая, ничего не решающая часть, не с лягушку и даже не с червяка. Однако Ян удивился и тому, что в нем вообще может сидеть такое. Он отвернулся и посмотрел на Ханджи. Теперь он должен был сказать ей — ну вот и все, счастливо, ты все слышала. Встретились и ладно; эпизода на дереве было достаточно, чтобы удовлетворить любопытство. В конце концов, даже если она не врала, между ними было не меньше трех лет разницы — существенная причина не иметь общих дел. Девчонка ждала, буравя его немигающими глазами. — Слушай… — замялся Ян. Седьмой день был почти свободный день в кадетском корпусе, без учебы и тренировок с УПМ. Самым примерным дозволялось даже в город вернуться, навестить родных или просто погулять. Ян в этот день обычно читал и отсыпался за прошедшую неделю муштры. А сегодня, был, возможно, один из последних дней его учебы. А еще — день багровых полос на шортах и лазеек в нечетких инструкциях. — Тогда… увидимся в конце недели? Там, на реке? — он сам не заметил, как выпалил это. «Если я не вылечу отсюда раньше», — мрачно подумал Ян. А Ханджи, просияв, утвердительно затрясла головой. Наверное, она была права, и стоило вернуться. Но еще это было слишком стыдно, и Ян пошел колоть дрова. Все время, пока длилась тренировка, он или колол, или пилил, или отдыхал, развалившись в полупустой поленнице и дожидаясь, когда стихнет дрожь в руках. Чем тяжелее становился топор, тем грустнее были и его мысли. Не было в его положении теперь никакой определенности — одна тревога. Митаби и Рико разыскали его, принесли ему попить и попытались разузнать, что произошло: Ян отмахнулся, сказал, что все нормально, выдавил улыбку и был уверен, что она получилась не самая натянутая. Как он ни возражал, Митаби и Рико взялись колоть вместе с ним. В дровах эффективность от их участия была почти нулевая, зато они как никогда много болтали. Сначала Ян радовался этому, как будто это могло помочь не упасть духом — но скоро перестал понимать, что чувствует. Он даже смеялся почти впопад, а потом вдруг приходила и заполняла голову мысль, что они двое сменят куртки с мечами на другие, а он вылетит отсюда, и ничего из того, что увидят за три года учебы они, у него может и не быть. Беспомощность и неизвестность творили полный кавардак в его душе: в какой-то момент Ян воткнул топорик в колоду и отошел за поленницу. Рико вопросительно посмотрела ему вслед. Митаби одернул ее и мотнул головой. — Все нормально. Отлить человек отошел, — объяснил он. Но Ян отошел не за этим. За поленницей он уткнулся лбом в стену, испугавшись, что заплачет при них. «Не смей, — уговаривал он себя. — Все равно потом будет заметно». Наверное, он стоял так слишком долго, потому что скоро услышал протяжное осиплое «э-эй…» за спиной. — Ян, ты чего? — Ничего. — Знаешь, — голос Митаби вдруг стал твердым и даже колючим. — Мы у инструктора хотели узнать, что случилось. А он такой — ничего. Ничего — это именно то, что случается, когда кто-то возвращается с чужим приводом. Мы думали, ты спину сломал. Да чего мы только не надумали. — Но я же на своих двоих ушел, — неловко заметил Ян. — Ну да. А потом инструктор пришел вот с такой рожей и приводом в руках. Все еще ничего? Ян пристыженно опустил глаза, а подняв, посмотрел на Рико, пытаясь найти поддержки у нее. Она смотрела хоть и не сердито, но очень серьезно, и Ян сдался. Он все рассказал им: и про Ханджи, и про свою глупость, и про УПМ, и про тревоги — сколько-то ему придется пропустить тренировок, пока он получит привод назад? — И получу ли вообще, — переживал он. Митаби подавленно молчал. Рико тоже ничего не сказала, зато сделала кое-что чуть не сбившее его с ног — подошла к нему совсем близко и неуклюже обняла. Он сжался, застигнутый врасплох и не привыкший к таким чувствам. «Что мне делать?» — заметался он было, ища ответа на лице друга, но руки сами обняли маленькую спину и начали беспокойно похлопывать Рико по куртке; в глазах Митаби Ян увидел то же смятение, которое тут же сменила другая эмоция. Митаби как-то отчаянно приник к ним обоим и обнял, сделав из трех одно большое целое. И стало хуже, значительно хуже. Ян подумал, что если его исключат отсюда теперь, ему конец. *** Отбой предсказуемо не принес облегчения. Спал Ян плохо и тревожно, и когда что-то затрясло его, не сразу разобрал, что это наяву. — Что… — пробурчал Ян, разлепляя глаза, а разлепив, не поверил им. За плечи его тормошила Ханджи — напуганная, запыхавшаяся, она словно несла весть о пожаре. Ян не успел спросить, что она тут делает в такое время — он даже не мог понять, какое. Ханджи открыла рот, и все это вмиг перестало быть важно. — Пожар! — подтвердила она, и Яна вышвырнуло из тревожного сонного забытья. Он вскочил и бросился к окну. Было очень темно — значит, не к утру, рассветом и не пахло. Огонь плясал вокруг приземистого здания, где была столовая, ставшего маленьким факелом в ночи, и хозяйка-тьма капитулировала перед этой противоестественно яркой оранжевой силой. Пламя уже пожрало пристрой, где была кладовая и ход на кухню, и Ян ужаснулся. «Только бы в бочках была вода и они не загорелись», — подумал он. — Парни! — заорал Ян. — Горим! Быстро вставайте! Бочки не загорелись, но запасы воды быстро подходили к концу, и Ян разделил ребят на две группы — одни бегали к колодцу, другие работали на месте пожара. Но и так вода уходила быстрее, чем появлялись новые водоносы, и Ян поделил их снова. Никто не возражал. Подоспели изумленные девчонки, разбуженные треском, криками и возней, и усилия умножились двукратно, а огонь стал живо утихать. Ян подумал, какое это странное, незнакомое до сих пор чувство — когда на тебя смотрят в ожидании распоряжений, и за твоим словом следует целая цепочка действий, которые обращаются в результат. Сейчас оно, пожалуй, напугало его, да еще и накрыло тревожным «что было бы, если…». Что было бы, если бы Ханджи не прибежала к ним ночью? Что осталось бы от их столовой, и не кинулся бы огонь дальше? Ян огляделся по сторонам. От обугленного пристроя шел пар, а Ханджи нигде не было. Не приснилась же она ему? В суете он ни о чем ее не спросил, и теперь не знал, когда у него это получится. Не успел Ян подумать, как это все досадно, как появился инструктор, и Ян решил, что, может, оно и к лучшему. Расторопнее всех оказался Митаби. Он звонко рапортовал что-то инструктору. Ян таращился на его покрытые сажей руки и отстраненно, как будто издалека слушал, какой у них в казарме живет доблестный мальчик, как вовремя он перебудил всю спальню и как они вместе ликвидировали пожар — своими силами, под руководством этого чудесного героя. Если бы Ян не боялся влезать в их разговор, он бы уже спросил, кто этот мальчик. Его потряхивало, он ничего не понимал. — Мне вас похвалить, может? А устроил его кто! — гаркнул инструктор, и у Яна еще больше заскребло внутри: он подумал о ночной гостье. — Ничего само по себе не загорается! Покурили, да? Славно покурили! Жрать теперь где будете? И что? Умыться и спать всем, завтра с утра будем разбираться! Но мало кто хотел сразу уснуть после такого. Разобраться пробовали было в казарме, столпившись у койки Яна и Митаби. — Слушай, Дитрих… А как ты… услыхал вообще? Ян вздрогнул, сообразив, что значит этот вопрос. Все взгляды были обращены к нему, и Яну казалось, все они пристальны и недоверчивы. — Не спалось, — буркнул он. — А тебе хорошо бы спалось, если бы у тебя привод отобрали? — хмыкнул Митаби. Он устроился наверху и сверху на всех и смотрел, подпирая голову локтем. — Ярнах, а что ты все за него вписываешься?.. — А ты что вопросы идиотские задаешь? Это Дитрих поджег, вернулся, тебя разбудил, так было, по-твоему? Вопрос иссяк. Да и вид полураздетого Яна, перебудившего казарму в одной майке и трусах, не добавлял ему подозрений. «Спасибо», — одними глазами сказал Ян другу. — Парни, завтра нам все мозги прополощут. Давайте хоть немного поспим? — предложил тот. Только Ян задремал, как в его кровать что-то с силой толкнулось. Сначала раз — и он не придал этому значения, подумав на Митаби, да и спать хотелось ужасно. Потом второй — тогда Ян приподнялся, присел и попытался заглянуть наверх. Митаби, похоже, крепко спал: на его койке все было спокойно и неподвижно. Ян перегнулся вниз и заглянул под кровать. Ему показалось, он видит какие-то контуры, но только когда они зашевелились, Ян узнал в них маленькие коленки. — Ты! — шепотом воскликнул он. — Привет, — поздоровалась она тоже шепотом. — Еще раз. — Это твоих рук дело?.. Пространство под кроватью затихло и долго молчало. Потом оттуда выползла голова. Глаза уже свыклись с темнотой, и Ян отчетливо разглядел, как эта голова разгневана. — Ты что, совсем?.. Ты серьезно? Ему стало стыдно. Кто знает, какими были бы потери к утру, если бы мальчишки не кинулись тушить огонь сразу — а они бы мирно дрыхли, если бы не Ханджи. Кто-то сонно зашевелился в глубине комнаты, и Ян опасливо съежился. Ханджи так и лежала, на четверть выглядывая из-под кровати, и смотрела на него. Сердилась. Ждала. Ян вздохнул и приподнял край одеяла. — Слушай. Полезай сюда и расскажи все. Только тихо. — Да знаю я… От тебя больше шума, — проворчала Ханджи, и, опираясь на локти и лопатки, ловко вывернулась из своего укрытия — действительно почти неслышно. Ян дождался, когда Ханджи нырнет под одеяло, и укрыл ее и себя с головой, чтобы плотная шерсть защитила их разговор от чужих ушей. Только маленький квадратик оставил — для лунного света, чтобы хоть немного видеть друг друга. Разговор, однако, не задался. Ханджи лежала на спине, вытянувшись, как игрушечный солдатик, и обиженно молчала. — Прости. Просто знаешь… не могло же оно само загореться. — Не могло, — согласилась Ханджи. — Но это же не значит, что надо все свалить на меня? — А может, ты что-то видела? — Ничего я не видела. Я спала. Если бы не лошади… Тут она осеклась, покосилась на Яна и спросила: — Ты меня не сдал вашему инструктору? Ян подумал, не передразнить ли ее «ты что, совсем?», но решил, что время неподходящее. — Нет, конечно. Я никому не сказал, что ты здесь была. — И не говори. — Не скажу, но тебя могли видеть ребята. Играешь с огнем, — сказал Ян, не подумав, а Ханджи вдруг тихо прыснула. — С огнем, — повторила Ханджи за ним. Посмеяться ему не позволили свежие воспоминания — страшные, как бы хорошо все ни кончилось. Но Ханджи мелко тряслась от смеха и затыкала себе рот, чтобы не издавать звуков, и вот ее эмоции и старания действительно веселили. — Никто меня не видел. Я сразу спряталась под кроватью. Я же знаю, что нельзя. — Так что ты здесь делаешь? Ханджи посмотрела на Яна с укоризной, мол, ну вот зачем ты все портишь? Но Ян вспомнил доброго мужчину и представил, как он может волноваться, и ему совсем это не нравилось. — Твой папа знает, что ты тут? — Ха… Это «ха» очень отличалось от ее предыдущего смеха. Скорее оно походило на «ты дурак?». Яну стало совсем неуютно. — Где он? — Ну… Дома, наверное, где ему еще быть. — А дом ваш где? Он надеялся, что сейчас Ханджи скажет, что они с отцом ночуют на территории корпуса, как некоторые офицеры. Нехотя, но она все же ответила. — Ну там. В городе. — В городе?.. До него два часа идти! — Это если пешком. На лошади быстрее. — На какой лошади? У тебя лошадь есть? — Вообще-то есть. — И где она? Ханджи посмотрела на Яна так, что в том, что она считает его дураком, у него не осталось сомнений. — Как ты думаешь? Мне самой в седло не залезть. И вообще, не могу же я просто так взять лошадь. Отлично, подумал Ян. У Ханджи все же есть берега морали. Они довольно далеко друг от друга, но существуют. — От нее столько шума, — пояснила Ханджи. — Темно же! А если бы ты не нашла дорогу! — возмутился Ян. — Я?.. — Ханджи фыркнула. — Я факел умею делать. Но вообще у меня был фонарь. Ян представил, как на высоте маленького росточка над тропинками, проложенными от города, через пустоши и мелколесье плывет керосиновая лампа. Легкая добыча для любого головореза, которого Ханджи, к счастью, не повстречала. — Твой отец наверняка места себе не находит! — Точно нет. Его из титаньей пушки не разбудишь. — Но нельзя же детям… нельзя же шастать по ночам неизвестно где! — Почему неизвестно? Я все тут знаю, — пробурчала Ханджи и добавила: — И я не ребенок. — Вы что, поссорились? Она не ответила. — Он тебя… обижает? — Ты что, совсем? — снова вырвалось у Ханджи, и глаза у нее стали размером с маленькие блюдечки. Что ж, в это действительно было сложно поверить. Ян выдохнул. — Значит, поссорились. Она дернула плечом. А Ян подумал, что Ханджи выбрала неудачную ночь для побега из дома: кто угодно свяжет вместе ее прибытие и пожар, и тогда ноги Ханджи не будет на территории корпуса, ни в учебное, ни в любое другое время. А хуже того — и ее отец может отхватить проблем. Ханджи об этом, конечно, не думала. Сопела рядом и дулась на всех. — Он сказал, что больше меня не возьмет, — наконец призналась она. — Ну, дальше, — потребовал Ян. — А что дальше? Дальше я убежала и прибежала сюда. Здесь мест, чтобы спрятаться, знаешь сколько? — И каков план? Прятаться, жрать червяков и коренья? Ханджи задумалась. Яну показалось, план не кажется ей плохим, а часть про червяков и коренья даже интригует. Он начал понимать, что произошло, даже с рублеными объяснениями Ханджи. Выходило, инструктор все же побеседовал с ее отцом, господином Зое; тот отреагировал просто и предсказуемо, запретил дочери появляться там, где ей и так появляться было не дозволено, но очень хотелось. Ян был рад узнать, что обошлось без рукоприкладства. Ханджи не понимала, о чем он вообще, и больше переживала за поруганное достоинство: утром, перед работой, отец обещал отвести ее к соседям. Ее, самостоятельного человека, способного о себе позаботиться — в соседний дом под позорный надзор. Ханджи, строптивая голова, отреагировала столь же просто и предсказуемо: удрала в кадетский корпус, когда отец уснул. — Он проснется, а тебя нет. Ты об этом подумала? — Да. — Да?.. — Да, говорю же. Я написала ему записку. Что так нельзя. И мы можем поговорить тут… — Грамотная, блин! — …но лучше не сразу. А то знаю я его. — Его ждет ужасное утро. С запиской было, конечно, лучше, чем без нее. Но все-таки Ян не хотел оказаться на месте отца Ханджи утром и почти сердился на нее. А больше всего — на ситуацию, в которую они все угодили из-за ее упрямства. Ханджи снова дернула плечом. — Знаешь, я пойду. А ты не говори никому. Ты обещал. — Куда ты пойдешь? Ночь на дворе! — Ничего. Это как день, только немного темнее. — Ханджи. Не считая их знакомства на дереве, Ян впервые назвал ее по имени. Она уже выползала из-под одеяла, но остановилась. — Тебе надо с самого утра найти отца. Раньше, чем он начнет искать тебя. — Зачем это?.. — спросила она робко, почти испуганно, уловив его настроение. — Затем что если ты хочешь когда-нибудь тут учиться, лучше бы никому не думать, что пожар — твоих рук дело. — Но ведь это и правда не я! — вспылила девочка. — Я спала в конюшне! Лошади испугались, заржали, и я побежала сюда! — И кто об этом знает?.. Подумай, что твой отец сделает в первую очередь? Пойдет к инструктору и расскажет, что ты убежала ночью. Ночью! — Ян слегка повысил тон и не узнал свой шепот. — А если они решат, что это ты? Никто больше не будет закрывать глаза на то, что ты тут шатаешься. Тебя и на порог не пустят. И отца твоего, чего доброго, тоже. Ян только что это понял; в самом деле, что можно взять с маленькой девчонки? Расплатиться за ночное происшествие заставят взрослого, который за нее в ответе. Выслушав Яна, Ханджи совсем присмирела, даже на резкость его не возразила. Ян посмотрел ей в глаза и увидел, что она не на шутку испугана. Ян тоже боялся, что она не успеет. Что инструктор все же как-то узнает, кто тайно гостил ночью в кадетском корпусе — и с кем общался. Ян и так был на волоске: ему даже упоминаться в неприятных историях сейчас было некстати. Да и судьба отца Ханджи была ему теперь небезразлична. Яну еще предстояло смотреть в глаза этому доброму человеку, а он чувствовал себя соучастником необдуманного хулиганства, не меньше. Но бояться сильнее девчонки, когда она лежала рядом, было никак нельзя. — Все будет нормально. Тебе просто надо найти его раньше всех и предупредить, что тут произошло ночью. А если кто увидит вас, решит, что вы приехали вместе. Ханджи обдумывала, что говорил Ян, и вид у нее становился все тоскливее. В конце концов она просто зажмурилась и закрыла лицо ладонями. Яну стало немного жаль гордую упрямицу: ей предстоял непростой разговор. Но другого выхода не было, и он был рад видеть, что Ханджи это понимает. — Утром, перед завтраком, я тоже найду его. И скажу, как все было на самом деле. Что без тебя тут вместо корпуса было бы одно большое пепелище. После этого он не сможет на тебя сердиться. Он сказал так и сам в это поверил. — Ну? Все не так плохо. Ханджи вся сжалась и придвинулась к Яну ближе. Ее голова оказалась у него под подбородком. Все это было очень странно. Едва ли он мог представить, какого маленького друга найдет в кадетском корпусе. Ян вздохнул. — Сколько тебе на самом деле лет? — спросил он. — Ты что, думаешь, я вру?.. Ян промолчал. — Ну, девять, — сказала девочка. И тоже замолчала, а спустя недолгую паузу добавила: — Будет. Осенью. Ян поморщился, снова подумав о том, как Ханджи идет одна ночью по загородным тропам, не самым удобным и приветливым. И подумал, что сам бы так не смог. — А у вас тут есть кто-то младше двенадцати? Ян покачал головой. Ханджи не могла этого видеть, но затылком должна была почувствовать. Она ничего больше не спросила, и Ян понял, что так и есть; да наверняка она и так знала ответ. Мальчик сложил в голове нехитрые цифры. Получалось, он уже закончит учебу, когда Ханджи сможет начать. — Не думай, что это весело. У тебя постоянно все болит, и ты постоянно хочешь есть. — Ты голодный?.. — Спроси тут каждого первого, чего он хочет прямо сейчас, и ответ будет — мяса. Ханджи задумалась, и глаза у нее загорелись. — Так ведь это не просто так. Ради мечты. Ян насторожился. Вообще-то ради мечты сюда приходило немало людей. Сыто есть и спокойно спать за стенами внутреннего города или похваляться офицерской курткой с головой коня или розами на спине: нормальные были мечты. Может, не очень одухотворенные, но человеческие вполне. Ян их понимал. Только единицы говорили на каком-то своем языке — про свободу, про человечество. Про то, что если ты чего-то не знаешь, лучше всего бежать не от этого, а туда. Их Ян тоже понимал, но понимать их было страшнее. Он не думал, что ему хватит пороха на зеленый плащ с крыльями свободы. Может, он мечтал о нем в детстве, как Ханджи. Может, в ее возрасте вообще все люди еще такие. Подтрунивать над ней Ян больше не решился, хотя и хотелось. Он как-то иначе представлял себе детей. Более глупыми, менее чувствительными. Ханджи явно недоставало способности посмотреть на вещи с разных углов — но в остальном говорить с ней было почти так же легко, как с Митаби или Рико. И они говорили. Шептались, приоткрывая одеяло, чтобы впустить воздуха, и закутываясь в него плотнее, когда слышали шорохи. Это были разные разговоры — про любимые книжки, любимую еду, любимые цвета и вообще все любимое, что очень важно, когда говоришь с человеком по душам в первый раз в жизни. За ними Ян и забыл, что Ханджи нет и девяти. Согласно этой математике с ней вообще не о чем было разговаривать, но темы не только не исчерпывались, а прибавлялись. Сначала Ян удивился, что Ханджи читает — потом тому, сколько; кончилось тем, что он устыдился своей необразованности. Она не хвасталась: Яну показалось, все дело в том, что ей и впрямь настолько интересен весь мир, а то, что ночь не бесконечна, для нее не препятствие, Ханджи все равно постарается рассказать ему все, что хочет. Ян тоже полюбил книги, когда понял, сколько скрыто под их обложками такого, до чего он никогда своим умом не дойдет; да вот только случилось это совсем недавно. Поэтому Яну все же было досадно, и он стал расспрашивать ее про житейские дела. Ханджи рассказала, как они с отцом живут в городе, что у них есть старая лошадь, которую всем жалко, но весу в Ханджи не так много, так что отец все-таки берет ее с собой. Что готовит он так вкусно, что иногда к ним приходят соседи или заглядывают их дети. Отец всем рад, а Ханджи — не очень: они, кто помладше, все трусы, и поэтому с ними нечего делать, а если придумать что-то интересное, то кто-нибудь обязательно что-нибудь себе разобьет, нажалуется, а ее выдаст как главного зачинщика. А старшие… с теми вообще сложно. Ян слушал, и все яснее ему становилось, почему книги пока что лучшие друзья Ханджи и в чем причина ее словоохотливости. Тут что-то зашуршало, Ханджи ойкнула, завозилась под одеялом и извлекла откуда-то коробок. — Что там у тебя? — Жучок. Она приоткрыла коробочку, и сперва оттуда вылезли усы — каждый размером с палец Дитриха. Слово «жучок» плохо подходило этому чудовищу. Ян не сдержался, вздрогнул — хотя, казалось бы, жучков повидал тоже немало. — Ну и страшилище. Спрячь, пока не сбежало. Ханджи не послушала, взяла жука двумя пальцами, полюбовалась. — Крупный, да? Самец. Если найти еще самочку, можно попробовать личинок вывести. Ян начал понимать, почему с Ханджи может быть сложно. Ребенком он сам избегал бы ее, если не хуже. — Давай не здесь, — попросил Ян. — А дома у меня есть жук вот с такими жвалами, — и Ханджи показала, с какими, а Ян подумал, что такими жвалами можно половине кадетского корпуса шеи перекусить. — Только его очень трудно накормить. Я могу принести в следующий раз. Или тебе про жуков неинтересно?.. Девочка неуверенно посмотрела на него. — Интересно, — сказал Ян, и подумал, что ничуть не врет. — Просто не сейчас. Если убежит, в темноте не поймаем. Еще кто у тебя есть? Ханджи начала перечислять, а Ян заставлял себя не смеяться. В этом зоопарке были слизень, паук, кузнечик, многочисленные жуки, гусеницы и лягушка. — Ханджи… а ты бы не хотела, ну там, котенка? — И кошки приходят. Я их гоняю, чтоб этих не съели. А за ними знаешь как интересно наблюдать? Я хочу головастиков наловить — но это только весной. И сверчка. Но он шумный. Папа говорит, будем с ним вдвоем на улице жить… В какой-то момент рассказы Ханджи о своих мечтах усыпили Яна. Он еще помнил, как она говорила что-то про чудесный прибор, который с огромной силой увеличивает все маленькое — а потом провалился. «Проспали», — с ужасом подумал Ян, когда объявили подъем. Одеяло лежало на нем совершенно обычно, голова была снаружи. Ян поспешил укрыть Ханджи, пока никто ее не заметил — но ее не было рядом. На всякий случай он посмотрел и под кроватью, но и там было пусто. Ян взмолился, чтобы все обошлось благополучно. На странные его движения никто не обращал внимания: едва проснувшись, все столпились у окон. Ян тоже выглянул, и ему показалось, будто половину столовой вырвали из черной бумаги и приклеили рядом с объемной, непострадавшей половиной; а в окруживших ее лужах отражалось издевательски яркое солнце. Пристрой, где хранили всякую крупную утварь, выгорел до основания. Ему досталось больше всего. Ян узнал инструктора и некоторых офицеров, осматривающих урон. Инструктор указывал наверх, где на лысых стропилах скалилась частично выгоревшая обрешетка. Он шатнул несущую колонну, и та покосилась. — Все это теперь мы будем чинить, — хмуро предсказал кто-то из мальчишек. — Мы?.. Мы, можно подумать, умеем? — Ну, я немного умею. А кто, ты думаешь? Из города кто-то явится? Они вон да мы и будем. — С пристроя горело. Но не специально же подожгли? Правда, что ли, кто-то так удачно покурил? — А чего. Угодил окурок в какой-нибудь пустой мешок, и привет. — Ну ничего себе привет, это ж каким отбитым надо быть, чтобы после такого уйти? «Ничего само по себе не загорается!» — вспомнил Ян. Это было верно. Лягушки тоже сами не пропадали. Ян подумал, что вопросов вокруг становится больше, чем ответов. И вряд ли они их когда-нибудь узнают. — А может, это вообще кто-то чужой влез, — предположил чей-то голос по левую руку Яна. Он замер, боясь повернуться и боясь, что повернутся все остальные; ему показалось, что развивая эту догадку, кто-нибудь заговорит о Ханджи. Но кто вообще знал о ней, кроме него, Митаби и Рико? Митаби стоял рядом: хмурый, но спокойный. Ян подумал, что Рико, конечно, ни с кем не обмолвится о Ханджи, пока не увидится с Яном — но лучше все же найти ее побыстрее. Инструктор досадливо махнул на что-то рукой и быстро пошел к их корпусу. Всех сдуло от окон, но переодеться они не успели: так и замерли, натягивая штаны, когда инструктор влетел в их спальню и объявил общее построение. Искать никого не пришлось. Это оказалось не построение, а целое собрание: Яну показалось, он видит на плацу вообще всех, кто имел отношение к их кадетскому корпусу — даже доктора и поваров. И отца Ханджи увидел сразу: его крупная фигура чуть возвышалась над другими. Их взгляды встретились, и Яну стало неуютно. Где бы он ни наказал сидеть дочери, скорее всего, она убежала оттуда и подглядывает теперь. — Я не рассчитываю, что тот, по чьей вине это случилось, признается, — зычно проревел инструктор. — Не собираюсь устраивать тут балаган, взывать к вашей совести — у вас ее все равно нет. Но знайте. Увижу кого-то курящего — вышвырну отсюда, пикнуть не успеет. Увижу кого-то ночью не в кровати — пеняйте на себя… — А по нужде-то бегать можно, или тоже в кровать? — тихо пошутил Митаби, чтобы слышал только Ян, и он даже хихикнул. —…пока не наведем порядок тут, все тренировки отменяются. Кто хорошо смыслит в строительстве — добро пожаловать ко мне в кабинет. Кто ничего не смыслит — работа найдется для вас тоже. Еще мне нужны добровольцы, которые помогут мне в городе с погрузкой дерева и камня. Наши повара посмотрят, что удалось спасти, и объявят завтрак, когда посчитают возможным. Им тоже нужны помощники. Инструктор сделал паузу и отыскал в строю Яна. Он смотрел подозрительно долго, и Ян стоял перед ним — ни жив ни мертв. Если что-то будет — то сейчас, понял мальчик. — Ярнах, Брженска! Слышал, вы прекрасно в прошлый раз управились — вот и заступайте! «А я?..» — Дитрих! Ян обмер. — Выйди из строя! Ян сделал шаг вперед. Сердце сделало переворот в груди и глупо заколотилось, как ни старался Ян его унять. Лицо инструктора было строгим — но оно всегда таким было, и Ян не мог и предположить, в каких словах его сейчас будут отчитывать. — За вчерашние мужество и собранность ты назначен командиром отряда. Сначала Ян подумал, что ослышался, потом — что инструктор издевается над ним: сейчас он скажет, что это шутка, и поедут они на старой лошади господина Зое в город, вон отсюда и навсегда. Ян не чувствовал в себе ни мужества, ни собранности. По справедливости за все это командиром отряда следовало назначить Ханджи. Да в любом случае — не его; он не сделал ничего особенного, а испугался, может быть, больше всех. У него было много залетов и не было устройства пространственного маневрирования: какой он был командир? — Командир без привода, — точно и насмешливо подметил чей-то мальчишеский голос. Раздались смешки. Их было немного — но много ли ему было нужно? Он побледнел. Условное было звание, на самом деле. Оно имело бы значение, будь они в настоящем военном подразделении. В гарнизоне. В полиции. В разведотряде. Тогда он отвечал бы за что-то реальное. Здесь командир отряда был вроде как вечный дежурный. Координатор мытья полов. В общем, не фигура. И все же — звание. Так себе привилегия, подумал Ян. Но кто-то в строю решил иначе. — А руководилка-то отросла? — возмутился он. — С чего вдруг Дитрих главный? — Кто сказал? — гаркнул инструктор. Ответа он не дождался и продолжил: — Вы трусы! Только исподтишка выступать и можете! — и снова повернулся к Яну. — Привод свой получишь вечером, а пока заступай на дежурство по кухне! Да в штатское все переоденьтесь, нечего форму портить! Инструктор что-то еще говорил, но Ян думал о своем новом положении и слушал вполуха. Когда все начали расходиться, он еще стоял, совершенно остолбеневший. Митаби осторожно ткнул его кулаком в плечо. — Как так? — пробормотал Ян. — Ну как? Ты не видел, наверное. Инструктор потом, как со мной поговорил, еще к другим ребятам подходил. Спрашивал всякое. Я не слышал, но и так понятно же. — Снова втроем, — сказала подбежавшая к ним Рико. Она улыбалась. А у Яна не получалось. — Все равно это как-то неправильно, — сказал он и повернулся к Рико. Ян хотел сказать ей, что он вовсе не герой. — Рико, я же ничего не сделал. — Ну да… Пока все сонные телились, кто быстрее всех соображал? Построил всех чуть ли не в линеечку, — заметил Митаби. — Да ничего не быстро! Я вообще не думал ни о чем, кроме Ханджи! Я как раз хотел вам сказать. Это все она! В смысле, если бы не она, погорели бы мы тут еще больше… Следя за лицами друзей, Ян осторожно рассказал, что было ночью, и ему показалось, что Митаби не очень-то удивляется. — Ты в курсе, что ли?.. — Да я бы не был в курсе, но она тебя так трясла, что и моя койка ходуном ходила. Она молодец девчонка, правда. Еще перед рассветом встала и в окно убежала. Тихо, как мышка. Думаю, никто ее не засек. «Какой стыд, — подумал Ян. — Он дежурил. Ханджи, малявка, держалась. А я спал». — А мне кажется, он назначил тебя, чтобы вернуть тебе привод, — предположила Рико, когда Ян закончил. — Можно сказать, этот пожар — твоя удача. — Так может, это вы подожгли? — пошутил Ян. У него защипало в носу. Он и не думал, что когда-нибудь у него будут такие друзья. — А удача отряда — дурак командир, — фыркнул Митаби. — Пошли переодеваться, а то и правда черные будем. Еще форму стирать потом… *** — Так вот кто ты. Командир отряда Дитрих, — протянул непонятным голосом господин Зое, когда Ян робко подошел к нему. Чтобы добраться до подвала с запасами, нужно было разобрать утварь — и они сортировали ее на погибшую и уцелевшую. — Здравствуйте… — Значит, Ханджи познакомилась с тобой раньше, чем я. Ян замялся, не зная, что сказать. — А имя твое как? — Ян… А где она сейчас? — Ха! — усмехнулся мужчина, и Ян подумал, что прозвучало это знакомо. — Где должна быть, хочешь сказать? Там. — Он раздраженно махнул головой в сторону целой половины здания. — Должна сидеть за столом и не двигаться. Но вот уж не знаю, так ли это. — Не сердитесь на нее… это она меня разбудила. Это все не моя заслуга, как там сказали. Это все Ханджи… Это же… счастливый случай. Что она… сюда… ночью… — Как бы этот счастливый случай тут камня на камне не оставил, — пробурчал господин Зое. — Да нет. Я не думаю, что это ее вина, и ты не думай. Она… своенравная, но честная. Если говорит, что не знает, значит, не знает. Но Ян! Мужчина резко выпрямился и хлопнул закоптившимся котелком о камень. — Что творит это неразумное дитя, — пробурчал он устало. — Ты, когда тебя наказывали, тоже из дома бегал? Ян покачал головой. — Да у меня и дома-то не было. Отец Ханджи как-то сразу остыл. Посмотрел на Яна грустно и серьезно. — Это я виноват, что взял ее с собой, дороге научил. Больше не возьму, вот правда не возьму. Пусть не про эту ночь, но я уже тоже выслушал… разного. Ян обрадовался, что мужчина никак не прокомментировал его слова. К своему прошлому он относился философски и в жалости не нуждался. — Да только некуда ее девать. В городе одну оставлять страшно. Соседям тоже невеликая забава. А у нее только я. Работа эта появилась, и вроде радость, но с ребенком что делать… Господин Зое запнулся. — Да что я тебе это рассказываю. — Ей очень нравится здесь, — осторожно заметил Ян. — Да, и ей стоило бы проявить больше уважения к этому месту, — проворчал мужчина, а Ян вспомнил, как Ханджи отдавала честь инструктору. — А вы не думаете… что она все равно прибежит сюда? — А я ее выдеру хорошенько, и не прибежит, — пригрозил отец Ханджи, и Ян покосился на него недоверчиво. Он уже понял, что так у них не бывает. Не может быть. — Вообще-то… ей разрешили, я думаю. Инструктор сказал: «чтобы я вас в учебное время не видел», а значит, в выходной можно? Правильно? Мужчина охнул. — Вы ведь будете тут?.. — Это у нее надо спросить, — проворчал господин Зое. — Сколько я тут пробуду. Ян не выдержал, фыркнул. — Можно я схожу к ней? Ненадолго?.. — Сходи, конечно. Да зови помогать, раз уж все равно, — кивнул мужчина и добавил: — Ты, парень, о себе подумай. Вляпаетесь во что-нибудь — этой дурехе ничего не будет. А вот тебе? Ханджи действительно сидела на скамеечке за столом, опустив голову на руки, так, что Яну видна была только ее узенькая спина. Картина эта — пустующие длинные, массивные столы и маленькая девчонка за одним из них — показалась ему нездешней и несколько трагикомичной. Девочка услышала его шаги, оглянулась и снова быстро уткнулась носом в стол. Потерла головой о рукава. Ян догадался, нарочно пошел медленнее. — Что я пропустила? — О, ты теперь командир отряда. За мужество. Ханджи подняла на него удивленные красные глаза. — Ну, вообще-то я. Но заслуга твоя. — Ого, — вяло отозвалась Ханджи. Ян очень захотел ее подбодрить. — Когда-нибудь ты тоже будешь командиром отряда. Точно. Она вздохнула. — Мне больше нельзя сюда ездить. — Да все уляжется, — пообещал Ян, потому что вдруг понял, что так и будет. — А еще знаешь что? Мне вернули привод. — Правда? — Ханджи оживилась. — А можно мне… когда-нибудь его померить?.. А, Дитрих? А можно… попробовать? *** День кончился. И вымотал всех еще больше, чем обычный тренировочный день. Работали все, в сотни рук, до самой темноты. Разбирали уничтоженное, вычищали копоть, выносили мусор. Инструктор и другие офицеры чертили и спорили, и еще до ужина стал появляться остов взамен сожженного. К ночи у Яна отрывались руки и подкашивались ноги: наравне со всеми он разводил раствор, таскал камни и доски и бегал, бегал и бегал, пока раскаленное солнце жарило ему шею и спину. И все-таки Ян не помнил, чтобы когда-нибудь ему было веселее, чем сегодня. Даже офицеры поснимали свою военную форму, а с ней будто и маски строгих сухарей, посмеивались и вспоминали, как сами были кадетами. На кострах кипели котелки с похлебкой, и они ели прямо под открытым небом, подложив на землю кто бревно, кто камень, чумазые, потные и веселые — просто потому что могли, потому что сегодня не было никакого устава, но была кипучая жизнь. Ханджи бегала под ногами, принимая во всем посильное участие. Ян слышал, как инструктор говорит с ее отцом, и тот отрицательно качает головой. Мальчик понял, что завтра Ханджи тут не появится, но решил, что все равно выполнит свое обещание и придет на реку, когда занятий не будет. Весь день Ханджи старалась быть поближе к Яну, а в минуты отдыха делила с ним длинное полено, как чижик желтый на веточке. Ян забавлялся, глядя на то, как она стремится во всем опередить Митаби и Рико, и как косо глядит, когда они шутят с Яном о чем-то своем. Ханджи — забавный маленький человек, подумал Ян. В казарме уже лежал его привод, и Яну показалось, он отчетливо понимает, что чувствует. Он был счастлив. Все в этот день перевернулось с ног на голову, и даже отбой задержался. Ян едва доковылял до кровати, готовый наконец рухнуть в блаженство теплого шерстяного кокона. Под одеялом что-то еле заметно топорщилось. Ян откинул его, посмеявшись мысленно, что сегодня вечером и кровать разобрать тяжело. И оцепенел. Посреди простыни лежал подсыхающий лягушачий трупик с развороченным брюхом. Было что-то очень жалкое и зловещее в его застывшей позе — навзничь, с по-человечьи разведенными бедрами и согнутыми коленями. Как и в тот далекий первый раз, когда он держал в руках первого лягушонка. Только тот выскользнул из его неуклюжих пальцев, а этого уже ничего не могло спасти. Ян схватил его, сорвался с места и выбежал из казармы. О том, что инструктор сказал на плацу, он вспомнил уже снаружи, но сейчас ему было плевать. Страх быть пойманным был слишком незначителен перед другим чувством, гнавшим его вперед — Ян сам не понимал, что движет им, но торопливо бегал глазами по земле, а найдя подходящее место — под кустом, невидимое из спальни — выдернул траву и стал быстро копать, прямо ладонями загребая землю. Он даже не подумал поискать лопату или что-то плоское. Все, чего он хотел — скорее избавиться от тушки за пазухой и картинки перед глазами. Они жгли ему грудь и путали разум, но руки работали отдельно от головы, и закончил он быстрее, чем понял это. — Куда ты бегал? Ты чего?.. — глаза Митаби испуганно заблестели в темноте, когда Ян вернулся и подошел, рассеянно вытирая мокрые руки об одежду и волосы. — Лягушка нашлась, — прошептал он в самое ухо друга, чтобы точно никто не услышал. — Ее кто-то убил. Ночью Яну снилось, что он лежит за стеной, голый и парализованный: его руки и ноги разбросаны в стороны, а гиганты тянут к нему свои безобразные, огромные во все небо пальцы, и он ничего не может сделать. Твари лупили тупые глаза и загораживали солнце, подбираясь все ближе и ближе. Сердце билось так, что Ян понял: оно так долго не сможет, разорвется раньше, чем гиганты успеют дотронуться до него. А он просто больше не сможет вдохнуть, когда его сердце перестанет стучать. Гиганты ни слова не говорили, но Ян все равно понимал их. «Радуйся, глупый счастливый мальчик. Радуйся, дремучий лягушонок. Только не забывай, в каком мире ты живешь».