рядом

они — и в одной кровати, но спустя столько совместных ночёвок это не ощущается столь странно. и все же, в эту ночь они одни. без всей группы. майк с облегчением вздыхает — честер, этот вечный локомотив-вентилятор затих на боку, положив очки на тумбочку. майк ложится рядом в позе большой ложечки и укрывает их одеялом. по щеке бежит слезинка, потом ещё одна, когда майк почти утыкается носом в щетинисто-короткую стрижку на худой шее беннингтона, обнимает костлявые под футболкой ребра. он понимает — их вокалист только что вырвался из кругов ада нескольких зависимостей, и сейчас, дружище, пан, или пропал — последний круг, борьба с его психическими расстройствами. и майк просто не может видеть, как он ежедневно, ежечасно страдает. у майка сдают нервы. вокалист шевелится наконец. — тебе удобно? — давай так, — и майк перемещает свою голову острое, хрупкое плечо, все ещё обнимая. видит переплетение кожи рук, в свободных от футболки местах ниже плеч — его, майка, чистая, и честерская тату рыб. честер тихо вздыхает. майк подозревает что ему некомфортно. слезинки бегут и не могут найти маленькую козлиную бородку майка. слезинки боли и радости за честера, старшего-младшего братика, которого он любит сильно как… сильно. честер протирает уголок глаза и поворачивается к нему.теперь они друг перед другом в позе эмбриона. честнее честного, и им больше нечего сказать, кроме того что обоим жарко в своих необъятных шортпх и они высовывают ноги из-под одеяла. майк смотрит на честера, на впалость щек его и запалость глаз, синяки под глазами и эту детскую тоску, тоску слишком рано повзрослевшего ребенка и эти кофейные бусины заставляют его расплакаться… заставили бы. а так он просто смеётся. от того, что любит своего старшего-младшего браттка так сильно, как может представить. он знает, что честер хочет пошутить, что-то из его излюбленного сейчас «вот и скажи, что мы не супруги», но он просто прикусывает колечко в губе и устраивает своб голову на груди майка. ведь, когда нам плохо, всегда кто-то приходит.