Wrong

Кисаки неправильный. Будто вовсе не человек.Ест по расписанию, работает по расписанию, спит по расписанию, живет по нему, в общем. У него список из списков.Список из списков, в которых расписание воткнуто в расписание. Если он очень захочет, для него выделят еще несколько часов в сутки, чтобы расписаний стало больше. Если он очень захочет, а он явно захочет, время даст ему перестроить себя заново.Поделить резким движением на части, расщепить, вылепить одно сплошное расписание. Так проще.Время для составления расписаний тоже не вечное. Ханма живет в отведенные ему часы в этих блядских расписаниях.Простаивает у чужого кабинета, будто в очереди поликлиники, потому что «у меня клиенты, Ханма». «У меня важная встреча». «У меня ты стоишь в сраном списке по списку расписаний ровно перед совестью и состраданием». Шуджи по расписанию жить не умеет.Шуджи в общем-то жить не умеет, учиться не собирается, и доволен тем, что есть.Что дают. Учение в его случае бесполезно вовсе—так обычно говорит Тетта, ехидно поправляя очки и даже не устремляя на него взгляда. Действительно, а зачем? Ручной труд в его случае оплачивается даже лучше, чем чей-то интеллектуальный. Однако же чертов иньянь их жизненных циклов, по канонам и клише образующий обычно «что-то новое и гармоничное», больше похож на стихийное бедствие.Ядерная зима и рядом не стояла.Геноцид?—я вас умоляю. Их «союз», «сотрудничество», «кооперация», или что-то другое, что сложно обозначить пресловутым выражением, вовсе не гладкий. Шероховатый, волнистый местами, топорщащийся недосказанностью и самоконтролем. Если бы он был заключен в письменной форме, Ханма хотя бы смог получить компенсацию от причиненного морального вреда.А если бы и не получил, то подал бы сотню апелляций.Пусть проверят список из списков на соответствие законных норм. Этот день не исключение из общепринятого.Этот день-день сурка, как и последующие с предыдущими.Если бы Ханме предложили прожить его с закрытыми глазами, ничего не сменилось бы вовсе. Разве что, он в попыхах ударился бы о дверь чужого кабинета, подумав-это уже что-то новенькое.Или пропустил бы пару пешеходов, простаивая на светофоре немного больше положенного.Или не заметил бы, что кончились сигареты. У Кисаки лицо уставшее, впадины под глазами темнее и глубже, а морщины на лбу все явнее и явнее.Работа его не щадит.Ну или он не щадит работу. Выверенный жест—по коврику, вдоль кабинета вальяжной поступью, прямо к кофе-машине.Две кружки по привычке, в чужую—ложка сахара, в свою—ни одной. Тетте нравится тишина.Ханме нравится подчиняться. Жужжание машинки успокаивает. Она настолько блестящая, что Шуджи от скуки чертит подушечкой пальца закругленные бока, пока в кружку с шипением вливается пена. —Ханма? , —наконец отзывается.Видимо, не заметил вовсе. —Кофе? , —вопросом на вопрос-обыденность, привычная манера, дополняемая обычно бесхитростной полуулыбкой. —Кофе. Шуджи опирается о стол бедром, балансирует, не решаясь садиться .Тетта кивает, медленно смыкая веки и нехотя их разлепляя. То-ли приветственно, то-ли одобрительно—не ясно. Разговор на этом заканчивается. Разговоры у них ломкие, особенно—словами через рот. Пообщаться слаженно выходит только тогда, когда собственные кисти плавят остатки кожи над выпирающими ребрами.Когда губы стираются о чужое тело, будто о наждачку.Когда есть только запятые и рваные тире, но не точки. Остальное—многоточия.Длинные и молчаливые, будто точки вовсе не три, а минимум сотня. Кисаки расслабляет галстук, вертится на стуле по ребячески забавно, такого Ханма еще не видел. Токио плещется в черни, подсвеченной рекламными баннерами.Мгла поедает закат как бутерброд, и от этого в животе неприветливо урчит. —Домой? , —осторожничает, без излишеств, чтобы не спугнуть. —Дела, —отбивает глухо, как теннисный мячик о корт. —Заебали твои дела, —вдруг шкерится разозлённо, порывисто, потому что опять пригладили против шерсти, —Мы едем домой.Даже блять не думай. —Я же сказал, —спокойно повторяет Тетта, второй раз за день его удивляя, —Дела. —Плевать.Я еду без тебя. Потому что остопиздело ждать.Потому что это не отношения а зависимость.Этот пункт не указали в договоре, или пустили мелкой строчкой, как в аптечных лекарствах: «может вызывать привыкание.перед применением проконсультируйтесь со специалистом». И он просто встаёт и повинуется.Складывает ноутбук, убирая в кожаный кейс, поправляет съехавшие на нос очки, и говорит тихо: поехали. *** Степень ступора, с которым сталкивается Ханма сегодня, настолько велика, что время тормозит, давая передышку.Давая остаткам извилин закрутиться и заработать.Правда, рабочие часы давно истекли, а сверхурочно никто не нанимался. Кисаки позволяет снять с себя пальто, позволяет обнять сзади, прижаться носом к плечу, провести им же по шее. Кисаки позволяет греть замерзшие кисти у себя под рубашкой. Позволяет себе развернуться и повиснуть на чужой шее мертвым грузом.Сказать «я устал сегодня».Сказать «спасибо.и за кофе тоже». Позволяет себе расслабиться, разгладится под тяжестью навалившегося, чтобы поддержали, подстраховали, разделили вес. Список со списками расписаний корёжит, Ханму тоже, причем нещадно, зажевывает и выплевывает неприглядной вязкой массой.И тянет-тянет-тянет сказать лишнего.Развязать наконец язык, потому что он без костей вовсе, вручить грамоту великомученика, а потом говорить столько, что он обратно захочет стать узлом.Морским каким-нибудь, чтобы припечатало намертво стенки. Но он только хрипит «нет за что», хотя, вообще-то, есть. Кисаки выправляется.Приходит в норму, но не свою. Он чистит зубы, переодевается в домашнее, шаркает тапочками по паркету. Ханма его пугается, сталкивая упаковку макарон.Они танцуют чечетку, окружая кастрюлю извилистым кольцом. Спагетти приветливо торчат лучами вверх, рассыпавшись по ободку и бурля. —Идем спать? , —полушепотом говорит Кисаки, пытаясь умоститься на кресле с ногами.Футболка податливо растягивается на острых коленях.Она ему большая размера на два, и намного удобнее, чем та дорогущая шелковая. Непривычно видеть его таким.Человеческим. —А ужин? , —удивляется Шуджи.Желудок, кажется, удивляется вместе с ним, —Ты что-то ел сегодня? —Неважно, —растерянно роняет, как Ханма ту пачку, слова, а соскребать уже не получается, —Не помню. —Тогда без ужина точно не идем. И он кивает.Понимаете, он кивает, мол, делай как знаешь, рули, ты сегодня капитан.И язык Шуджи к стенкам приваривается, не ворочается—намертво. Его подменили.Точно подменили, выкрали за вознаграждение, застрелили, измельчили через мясорубку и собрали заново, но без инструкции.Кому она нужна? Так и собрали по наитию, а механизмы-то теперь барахлят.Шестеренки не крутятся, больше не хотят список из списков расписаний. Хотят человеческого и это пугает.Кисаки неправильный, но для Шуджи такой Тетта уже стал обыденностью.Правильностью.Шаблоном.И он не должен отклоняться. В таких случаях поможет перезагрузка системы? Включил-выключил и как новенький. К такому Тетте не приложена инструкция.С таким Теттой Ханма не знает что делать. Тактическое отступление.Разворот к плите, чтобы не видеть, не видеть, не видеть этот сбой.Он наладится сам, точно наладится, вирус лечится, исправляется, искореняется как рудимент. Ни разу за все это время он его таким не видел.Ни разу. Так что случилось сегодня? Ретроградный меркурий? Венера? Марс? Может, овен в стрельце, или луна в рыбах? Это ебаный фарс, но Шуджи готов даже в шар судьбы поверить. С моим Кисаки что-то не так? —«Определенно».Я могу что-то с этим сделать- «Не могу сказать».Кто-нибудь может что-нибудь с этим сделать? —«Попробуйте еще раз».Он же починится? -«я не знаю ответа на этот вопрос». Не пизди, ты должен знать.Шар судьбы точно должен знать концепцию.Он мухлюет.Знает наперед. Но, видимо, все, кроме этого. Ханма обжигается.Кастрюля поджаривает в отместку пальцы. Кисаки поднимается с насиженного и возвращается с аптечкой. Только не говорите что он— О-да.Он решает добить окончательно.Залечить одно, предварительно распоров по швам другое.Эй, смотри, у меня колото-резанная в области сердца, а ты с какими-то пальцами возишься.У меня таких еще девять, а сердце одно.Оно уже еле тикает.Если остановится, пантенол будет уже не нужен. Указательный заключают под пластырь с динозаврами.Длинношеий брахиозавр лыбится, растянувшись по окружности светло-синим пятном. Кисаки гладит его невесомо, наблюдая за реакцией.Осторожничает. Шуджи целует его кисти так же ласково.Он в шаге от того, чтобы сойти с ума.От того, чтобы потереться доверчиво щекой в поисках большего. Ужин вываливается на тарелки, дополняется овощами и подается на стол.Выглядит даже съедобно. Настолько, что справляются с ним быстрее, чем готовят. Шуджи делает успехи.Или успехи делают Шуджи? *** Они идут по темноте коридора держась за руки, и Ханме вспоминается, как он также крадучись добирался до спальни, пока родители наслаждались пьяным дебошем. Тогда он думал, что у него явно есть ночное зрение.Или его зачатки. Это была просто мышечная память.Он ни разу не спотыкался. Сейчас он рискует споткнуться об искренность. Это как лежачий полицейский. Ебучая крыса, в общем, эта ваша искренность. Кисаки никогда с ним не спит.Он делает это в двух случаях. Первый—когда отрубается в его комнате из-за усталости после секса. Второй—когда отрубается вне своей комнаты и Шуджи внаглую тащит его к себе. Но он всегда уходит.Закономерность. Под утро, или сразу же, неважно. Сегодня не могло закончится закономерно и по правилам. Они рушатся. Ханма уже заебался ловить осколки. И захочет-ли он вообще их склеить? Кисаки тянет его вперед, заворачивает налево, по памяти добирается до кровати. Здесь накурено, но он даже ничего не говорит.Просто утыкается в подушку Шуджи. Открывая окно, Ханма думает, что послужило спусковым механизмом.Кто нажал на курок? Когда сраная выстроенная по списку из списков чашка успела встретиться с кафелем? Когда он сам успел приложиться о реальность? Такой синяк точно не сойдет еще минимум месяц. Тетта затихает.Шуджи мнется, будто это его первый раз. Первый раз в первый класс.Первый раз один на один с честностью. Объятия не сделают хуже. В школе говорили, что они лечат душевные раны.Жаль, правда, что с душевнобольными так не сработает. Кисаки никогда не давал обнимать себя, если этого не хотел.Особенно во сне и особенно Ханме.Но он прижимается сам, стоит только Шуджи принять лежачее положение. Сердце отстукивает мерно: раз-два, раз-два. Раз-инфаркт, два-приступ.На третий— такихардия и остановка.Главное ее не проморгать. —Что с тобой сегодня? , -шепчет он, не узнавая свой голос.Точно-ли он говорит это вслух? —Все в порядке Шуджи, я просто устал. Это «просто устал» Ханме сегодня стоило половины нервных клеток. —Я видел тебя уставшим.Я вижу тебя каждый день, Тетта это другое, ты не понимаешь, ты… Он ворочается, утыкается носом в шею и целует. Кадык нервно дергается.Шуджи сдерживает себя мастерски, чтобы не дернуться вместе с ним. —Я просто понял что- —Что? Время тянется липко и влажно.Медленно.Мерзко.Ханма меряет его вдохами.Свой-чужой.Свой-чужой. Последовательно.По списку и плану. Словами через рот. Неужели так сложно? Неужели не получится и в этот раз? —Не важно.Спокойной ночи, Шуджи.