рождество по соседству

Из большого города на праздники всем свойственно разъезжаться к родителям во взятые в ипотеку на тридцать лет загородные дома. В этом году происходит то же самое, ничего необычного. Вообще, в целом Джисон не видит ничего удивительного в том, что повторяется абсолютно каждый год. Компании суетятся с дедлайнами, магазины переполнены нервными людьми и накрученными ценами на подарки, курьерские службы забиты под завязку, а пицца в ближайших к моллам забегаловках дорожает на двадцать процентов только потому, что запыхавшиеся и уставшие — все равно купят. И побегут с ней в зубах по дальнейшему списку дел. И так по кругу. Каждый год. Он сидит на лавочке у напыщенного, но затхлого фонтана прямо посреди протяженного магазинного холла в одном из сотен таких же торговых центров, разбросанных по всему Сан-Франциско. Наблюдает за суетой со стороны, потому что он не ее участник. Еще восемь лет назад, когда ему едва исполнилось двадцать, Рождество для Джисона было чем-то радостным. Когда он мог во время зимних студенческих каникул поехать к семье в такой же закредитованный как и у всех дом в Орегоне из университетского городка. Накататься с отцом и братом на сноуборде, наесться маминой запеченной индейки в специях и мандаринах, а в ночь Рождества бесшумно пробраться к соседскому парню и целоваться до рассвета. Вообще, он научился не преуменьшать значимость того самого соседского парня только после некоторых лет терапии. Но привычка осталась — даже в собственной голове прокручивать все как “не такое уж и важное”. Милое завершение Рождества. Тогда как на самом деле Минхо значил для него… Ну, весь мир. Сейчас он не может не только поехать к родителям, пытавшимися положить его в психиатрическое отделение, после того как застали его с Минхо за нелицеприятными для них делами в спальне Джисона в один из дней каникул. Сейчас он не может даже позвонить ему или написать короткое сообщение с пожеланиями счастливого Рождества. Но тогда. Он даже вспомнить не сможет, когда они полюбили друг друга. Может, будучи подростками, а может сразу, как познакомились во дворе, едва родители Джисона перевезли его в новенький дом за город в восьмилетнем возрасте. Минхо было десять, но он никогда не смотрел на него свысока. Их окна могли бы выходить друг на друга, Джисону очень хотелось такой киношности. Хотелось показывать разворот нового томика манги прямо в окно, будто Минхо что-то разглядит с этих двадцати метров между ними. Или махать рукой, желая доброго утра и ночи. Или кричать шепотом, зовя к себе в гости. Но их окна были обращены к разным частям света, и сейчас Джисон думает, что, может, их судьба также предначертала им разные направления. Его — смотрело на юг, так же как гораздо позже его встретила южная Калифорния, когда по работе он переехал в Сан-Франциско. Окно Минхо — смотрело на восток, а сердце Джисона обливалось кровью, когда старший сообщил об оффере из большой компании в Нью-Йорке. Четыре тысячи четыреста пять километров. Сорок часов на машине. Настолько далеко улетал Минхо, а Джисон продолжал умалять его значимость в жизни под давлением родителей и утверждением, что натуральность вернется. Это же юношеские эксперименты. Он выучил маршрут на машине по гугл картам. Запомнил каждый поворот, хотя логичнее было бы знать, из какого аэропорта летают туда самолеты. Зачем? Он не знает. Просто каждую ночь перед сном, каждый день, приближающий переезд Минхо, он испепелял долбанную онлайн карту взглядом. Пока не проваливался в сон. Все дни до отлета они много разговаривали. — Джисон-а, ну ты же тоже переедешь из нашего захолустья, как только представится возможность. — Я хочу быть с тобо-о-ой, бро, — хлопал старшего по плечу Джисон, не обращая внимания на то, как тот морщится на такое обращение. — Ну, детской дружбе нужно куда-то расти, или расти людям, состоящим в ней. Тогда Джисон откровенно не уловил ни малейшего смысла фразы. — И мы выбрали расти по отдельности, верно? — продолжал Минхо, сосредотачиваясь на упаковке чемодана, пока Джисон сидел и дулся на его кровати, — Ты все равно хочешь жить в теплышке, на океане, всегда же мечтал уехать из этого сраного холода. Ты найдешь работу в Калифорнии как и хотел, да? — Угу, — мычит Джисон, кусая губу, голова абсолютно пустая. Он вспоминает это и хмыкает вслух, боль от воспоминаний пронизывает его так, будто с этого момента прошло пять минут, а не шесть лет. Дни без Минхо взяли за плечи, встряхнули до тошноты и окатили внезапным осознанием. Он хотел подорваться тут же. Написать ему, взять билет до Нью Йорка в один конец, прилететь, признаться в любви и попроситься жить к нему. Работа найдется, счета разделятся со временем, верно же? Только вот если… Минхо его тоже любит. Что если нет? Что если Джисон будет лишь мелкой обузой? Еще больше дней проходило в смятении и тревоге: что скажут родители? Они уже договорились с двоюродной тетей, которая обещала помочь с жильем в Сан-Франциско. Они дадут деньги на первые месяцы в новом городе, а еще… Что будет, когда они узнают, что он живет с Минхо совсем не как с другом? Они откажутся от него? Двадцать два Он переезжает в Калифорнию благодаря родителям. Минхо пишет и звонит часто, но Джисону от этого только больней. Он пытается отдалиться. Двадцать три Он уже работает в хорошей компании, пусть и джуниор специалистом, но зарплата неплохая. Во всяком случае, скоро он сможет рассчитаться с долгом родителям. Минхо почти не пишет и не звонит, а Джисон никогда не делает это первым. Двадцать четыре — Как твои дела, Джисона? — слышится в трубке сонным голосом, у Минхо уже за полночь, у Джисона лишь девять вечера. Джисон делает попытки подступиться к разговору о них, о своих чувствах. Совершенно неловко, но дыра внутри настолько огромная, что если он не сказал бы, наверно, умер бы прямо завтра. Минхо говорит, что он с недавних пор в отношениях. Лучше бы Джисону в этот день на выходе из офиса упала глыба льда прямо на голову. Минхо шепчет ласково, обеспокоенно, говорит, что хочет созвониться по фейстайм. Просит прощения. Но ему не за что его просить. Минхо годами говорил ему о любви. Залечивал его раны от разбитых коленей до обплеванной гомофобными родителями души. Минхо тот, кто никогда ничего не скрывал. Ни когда заправлял прядку его закудрявившихся от влажности волос за ухо, ни когда целовал его нежно под омелой на очередной Рождество, пока никто не видит. Ни когда распадался под ним на атомы, шепча, чтобы Джисон был быстрее и грубее, а потом снова и снова признавался в любви. Джисон был тем, кто держал дистанцию. Кто отшучивался про поцелуи и секс по-дружески. Кто прибавлял к “я тебя люблю” — “бро”. Джисон желает удачи, прощается и кладет трубку. Тело содрогается в рыданиях в тот же миг. Двадцать пять Почти год он игнорировал любые попытки Минхо поддержать дружбу. Почти год он каждый день проверял его соцсети на предмет новых фото, всякий раз злясь и пару раз даже ломая что-нибудь в руках, когда видел фото с его бойфрендом. Минхо, открытый гей с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Минхо, которого приняла его мама. Минхо, который столько лет прямым текстом говорил о своей любви. Теперь в объятиях, но не Джисона. На Рождество в двадцать пять он решает поставить цель перестать мониторить любые соцсети Минхо. Двадцать шесть — Ты приедешь? — тихим хлюпаньем в трубке. Связь плохая из-за урагана в Сан-Франциско. Джисон почти кричит, чтобы Минхо его услышал: — Обязательно. Я буду там, Минхо! Похороны матери соседского парня становятся окончательным осознанием — детство далеко позади. Джисон стоит рядом, потому что хочет. Обнимает плачущего Минхо, потому что может. Потому что больше некому. Его парень бросил его, потому что устал от того, что Минхо постоянно мотался в Орегон, “думая только о своей больной матери”. Как такой прекрасный человек встречался с таким ебланищем? — все, о чем может думать Джисон, обнимая его крепче. Людям свойственно искать больше тепла после потери. Хвататься за него, как за спасательный круг, вдыхая вместе с воздухом. Джисон дает Минхо дышать ему в шею, цепляясь за его футболку, пока они пытаются заснуть в теперь опустевшем доме Минхо. — От тебя пахнет домом, — и Джисон понимает это по-своему. Его дом предал его и стал ему отвратителен. Он уже несколько лет не общался с родителями, открывшись перед ними окончательно. И настолько же окончательно будучи вновь отвергнут. — Так по-родному, — и теперь Джисон понимает это так, как и имеет в виду Минхо. Он прижимает его сильнее. Дает целовать свою шею, тут же становясь горячим и скидывая одеяло с обоих. Утопает в его губах, наклоняясь и нетерпеливо ловя их. Почти пять лет он не ощущал его вкус, но помнит каждую его деталь. Сладость розовых плюшевых губ хочется забрать себе вновь. Он сцеловывает каждый вздох, обжигающее дыхание, ловит языком медленные слезы. — Пожалуйста, трахни меня, презервативы в дорожной сумке, — от воспоминаний об этой фразе у Джисона мурашки. Десять лет назад он боялся и стеснялся просто прикоснуться в первый раз к чужому телу, тогда как сейчас готов внимать всем просьбам в одно мгновение, готов забить на годы страданий и разъедающего одиночества, наплевать на то, что потом будет еще больнее, ведь завтра они снова разъедутся. Минхо улетит в Нью-Йорк, Джисон — в Сан-Франциско. Плевать на все, потому что нет ничего приятнее, чем быть внутри него. Слышать его стоны, гладить его волосы, вытирать его слезы, и целовать везде. Двадцать семь Они возобновили общение сразу после той ночи вместе. Снова как друзья, но будто уже иначе. Будто вдохнули свежий воздух, сдвинулись со старых травм. Минхо теперь знал, что Джисон открылся, что не общается с родителями, и даже каждая бездомная собака в Сан-Франциско знает, что он гей. Он также знал, что партнеров у Джисона сменилось порядком, но серьезных отношений так и не было. О причине он тактично не уточнил. Они списывались часто, затем добавились разговоры по телефону, а потом и видеозвонки. Как-то раз они подрочили на одном из таких, ночью после тяжелой рабочей недели у обоих, после вина, которое пили вместе, чокаясь бокалами о камеры телефонов. Джисон больше не называл его бро. Но они не обсуждали тот недружеский инцидент после, продолжая созваниваться и обсуждать просмотренные совместно сериалы от Нетфликс, откровенно засирая их и затем предпочитая вернуться, как в детстве, к просмотру аниме. Они жаловались на сложные дни на работе, на авралы перед праздниками, на то, что работают на день города, когда все отдыхают. Джисон шутил о том, что готов уволиться в любой момент. Минхо поддерживал с ухмылкой: увольняйся и переезжай. — Что, если я приеду на день независимости? Я был в Нью Йорке только в детстве! Мы могли бы погулять, если у тебя нет планов? — Джисон жестикулировал в камеру, с ножом в руках и разбросанными по доске кусочками яблока. — Ты правда хочешь? У тебя нет других планов? — бормочет Минхо, надевая теплые носки. — Ты мерзнешь в своей прекрасной квартире, когда на улице лето? — Джисон приподнимает бровь, наблюдая милые носки с кроликами, появляющиеся в кадре. — Заткнись, мне через несколько месяцев тридцать, что ты хочешь, кровообращение уже не то, — притворно ворчит Минхо, и оба взрываются от смеха. — Я могу, — отвечает Джисон, — И честно, хочу. Хочу тебя увидеть, — лицо немного краснеет, но он надеется, что камера это не передает. Половину дня четвертого июля они усиленно делают вид, что очень хорошие друзья детства. Бродят по торговому центру в поисках ледяного освежающего американо, гуляют по Центральному парку, пачкают футболки мороженым. А потом и губы. Вторую половину дня они не притворяются. Минхо шутливо проводит языком по уголку его губ, чтобы слизать мороженое, и Джисон срывается. Они целуются всю дорогу в такси, в лифте и перед входной дверью, пока Минхо теряется в попытках ее открыть. — Секс с тобой… Это… — Джисон срывается на стон, пока Минхо толкается в него на всю длину, одной рукой слегка сжимая его сосок, а второй притягивая его за шею для поцелуя. Минхо изменился, и это нормально. Они были подростками, когда начинали познавать это друг с другом. Медленно и неловко. Сейчас перед ним взрослый мужчина, пусть и не с огромным багажом опыта отношений или брака, но уж точно… Знающий, что нужно делать с Джисоном, чтобы он завязал, утопал, растворялся в ощущениях. — Что “это”? М? — ухмыляется Минхо, входя жестче и чуть придушивая, зная, что Джисону нравится немного грубости и асфиксии. Он выучил его вдоль и поперек так давно, но не забыл ни одной детали. — Это так… Это всегда так хорошо… Так хорошо, Минхо, — он переходит на шепот, повторяет без конца его имя, в то время как кончает, разливаясь между их животами. Целует отчаянно, просит продолжать, пока тот не кончит внутрь. Сперма вытекает из него, и он дышит обрывистее, снова горячеет от ощущения. Как абсурдно притворяться. Как абсурдно продолжать делать вид, что они друзья, сдавая при этом тесты перед встречей, чтобы, очевидно, переспать, не предохраняясь. Внезапный шок накатывает вместе с дрожью во всем теле. Он принадлежит Минхо. Сколько еще он будет обманывать себя? Двадцать восемь Прошло пару месяцев с тех пор, как они переспали на день независимости. Больше вырваться с работы не получалось ни у одного, хотя они созванивались все чаще и обещали друг другу увидеться. А потом Минхо пропал. Прямо после дня рождения Джисона, когда поздравил его по видео, и прислал с курьером цветы, любимый парфюм и подписку на Абельтон, потому что тот полгода ныл о том, как мечтает писать музыку. Сначала Минхо оправдывался занятостью на работе, но три недели спустя Джисону удалось вытащить его на разговор. — А что дальше, Джисон-а? — задумчиво тогда спросил Минхо, смотря серьезно и внимательно в камеру. — В смысле? Что ты имеешь в виду? — Джисон изображал удивление, хотя внутри все превращалось в тревожную бурю и целый булыжник подступал к горлу. Он понимал, к чему Минхо клонит. Они снова здесь. На развилке. Между дружбой и любовью. Между Сан-Франциско и Нью-Йорком. Между признанием и отрицанием. Только тогда, в “едва за двадцать” все казалось беспечным, легким, жизнь ощущалась как все-еще-впереди. А потом была невыносимая боль. И Джисон теперь знает, что боль Минхо была такой же. Она просачивалась колкостями в их долгих разговорах онлайн за весь прошедший год. Она сквозила в его тонких намеках, поддразниваниях, в воспоминаниях о их детстве, отрочестве и юности. Она сильной паутиной вплелась в его вены, отравила ядом также сильно, как и Джисона. — Джисон, мы друзья? — более сухо спросил Минхо, в голосе слышалось раздражение. — Я… Э-э, я не знаю, мы… Да? — Джисон запинался как двоечник у доски. В голове все перепуталось. — Тогда, если так, — он вдохнул и резко выдохнул, — Все окей, если мы заведем отношения, верно? — Т-ты… Ты кого-то встретил, да? — неловко спросил Джисон, пока внутри моментально начала закипать ревность. — Я никого не встретил. Мы с тобой — что это? И что будет дальше? Я не хочу жить в ожидании… — Минхо осекся, сглатывая, будто не хотел говорить последнее. — В каком ожидании? Чего ты ждешь? — как жесток и несправедлив был Джисон в этот момент, он осознал только сейчас, вспоминая все годы, и этот последний разговор. Тогда Минхо выглядел так, будто готов расплакаться. В тот момент, Джисон не подумал о том, что, возможно, Минхо всю жизнь провел в ожидании Джисона, пока Джисон провел в страхе сделать шаг. Сейчас Канун Рождества Они не общались после того звонка всего пару месяцев, но ощущение вечности сопровождало Джисона всегда, когда дело касалось разлуки с Минхо. В октябре, в его день рождения, он написал ему поздравление в сообщении и отправил курьера с подарками — его любимым итальянским вином, бокалами из Блумингдейла и подставкой для бутылок вина из красного дерева. Обо всем этом Минхо упоминал как-то на очередном видеозвонке, когда рассказывал о новом увлечении вином и гастрономией. На поздравления Минхо ответил вежливо, но сдержанно, одним кратким сообщением. Джисон сидит на этой лавочке уже часа два, пока от всех воспоминаний его не отвлекает пожилая женщина, спрашивающая, не знает ли он, где найти магазин Эппл. Его резко накрывает. Черт бы побрал этот Эппл. Черт бы побрал эту работу в Силиконовой долине, когда он с детства мечтал писать музыку и работать в музыкальном лейбле. Черт бы побрал этот Сан-Франциско, в который он поехал, отучившись на специальности по совету родителей. Черт бы побрал и их. Спасибо за жизнь, но черт бы побрал это давление, это отторжение собственного сына, это тотальное неприятие чужого выбора. Черт бы побрал жизнь без любви. Особенно когда ты не просто отчаянно ее ищешь или ждешь. А когда она буквально. Живет по соседству. Когда ты отпускал ее, притворялся, проглатывал и прятал глубоко на подкорке сознания, когда врал, прежде всего себе. И в конце концов отпустил так далеко, что твоя любовь уже потеряла веру, что когда-то ты признаешь ее. Джисон вскакивает с лавки, быстро отвечает старушке, и, хватая пиджак, скинутый после финального рабочего дня перед праздниками, выбегает из молла. Это будет так глупо, — проносится в голове, — Но это то, что нужно было сделать очень давно. Таймс-сквер шумит, но Джисону нравится суета большого города. Где-то недалеко его ждут Атлантик и Репаблик Рекордз, и даже Холливуд Рекордз, по иронии судьбы, находится именно в Нью-Йорке. Но все это сейчас не важно, да и в канун Рождества все уже спешат по домам с покупками из Сохо, или на яркие гламурные вечеринки в Верхнем Манхэттене. Пять часов перелета в двадцать восемь — сказываются ноющей поясницей, и Джисон решает пробежаться в поисках той самой огромной елки у Рокфеллер-центра. Ему нужно еще немного времени, чтобы собраться с мыслями и набрать тот самый номер. Сияющая миллионами огней, тепло желтым светом отливающая на все, что находится рядом, эта елка была когда-то мечтой для них обоих. В детстве смотря вместе на кассете “Один дома”, они мечтали когда-то случайно сесть не на тот рейс, и, как десятилетний Кевин Маккалистер, оказаться в Нью-Йорке в поисках приключений. Именно вдвоем, потому что это то, что они хотели всегда. Быть вместе. Он достает телефон из кармана и набирает номер. Каждый гудок ощущается мазутом, стекающим по горлу и перекрывающим дыхание. — Алло? Джисон? — голос на другом конце провода кажется удивленным, но мягким. — Минхо, с наступающим Рождеством тебя. — Спасибо, и тебя тоже. — Минхо, я в Нью-Йорке. Ты мог бы со мной встретиться? Когда тебе будет удобно, — Джисон старается звучать спокойно, но немного задыхается. — Ого, ты приехал отмечать Рождество с друзьями или типа того? Я… Хм, у меня все распланировано, Джисон, это слишком спонтанно- — Нет, я приехал, чтобы поговорить с тобой. И если ты занят сегодня, я готов ждать, сколько потребуется. День, неделю, месяц, год- — Стой, что? Ты приехал, чтобы… — пауза в пару секунд ощущается долгой, — Поясни, Джисон? — Я… Минхо, мы можем, пожалуйста, увидеться? Ты… Помнишь ты спросил “что дальше”? Может, я опоздал на десять лет, но я хочу объясниться. Молчание в трубке вызывает панический страх, но затем, после вздоха, Минхо отвечает: — Вопрос был задан пару месяцев назад, не знаю о каких десяти годах ты говоришь, — Джисон слышит хихикание, и вмиг расслабляется, выдыхая напряжение, — Подъедешь к отелю Плаза? — Выезжаю. Джисон стоял перед отелем в ожидании Минхо. Тот больше ничего не сказал, поэтому он решил отправить ему короткое сообщение о прибытии и ждать снаружи. Швейцары у двери предлагали ему зайти, обращаясь на сэр, и он почувствовал себя в любимом фильме детства. — Ты Гринч, который приехал украсть мою рождественскую ночь? — послышалось сбоку, и Джисон обернулся на ухмыляющегося Минхо. В его глазах, как и ранее в голосе, читалось удивление. — А ты как Кевин Маккалистер, решил заселиться в Плазу на Рождество, и без меня? — Продолжишь в стиле “в душ и без меня”, и я вернусь обратно в отель, — Минхо уже было развернулся ко входу, посмеиваясь, но Джисон подхватил его под локоть, отводя подальше от наблюдательного швейцара. — Прости, что вырвал тебя с… — С застолья в Плазе для туристов, ага, — Минхо закатывает глаза с улыбкой. — Что? То есть? — Джисон удивленно округляет глаза. — То есть: все мои друзья разъехались к семьям по своим штатам, а мне теперь не к кому ехать в Орегон, дом я, кстати, недавно продал. Я уже не очень настроен на громкие вечеринки в Мидтауне, поэтому просто снял номер в Плазе и тусуюсь с туристами из других штатов, приезжающими увидеть Нью-Йорк на Рождество. За моим столиком сидит пятидесятилетняя парочка с тремя детьми-подростками, так что… Джисон не смог сдержать смешок, но утешающе похлопал Минхо по плечу. — Но вот чего я не могу понять, как ты здесь, откуда? И что ты- — Прилетел час назад. Хотел увидеть тебя и поговорить, поэтому мы… Мы можем найти уединенное место? А знаешь что, я сниму тут номер, мне все равно нужно будет где-то переночевать. На ресепшн на Джисона посмотрели как на сумасшедшего. Свободный номер в канун Рождества? Ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря бронируют за полгода до нее. — Мы можем пойти ко мне. Ничего страшного, Джисон. — Хорошо, я… Я просто потом уеду, найду другой отель. Чтобы не доставлять тебе хлопот, — Минхо кивнул на это и повел его к лифтам. Окна номера Минхо выходили на Центральный парк, и Джисон ахнул, отодвигая штору, и всматриваясь, пусть и в погрузившийся во мрак, но такой сказочный и новогодний вечерний город. — Ва-а-ау, все как в наших мечтах, — выдохнул он с неприкрытым восторгом. — Да, настолько, что даже ты — здесь, — быстро пробормотал Минхо, на что Джисон резко обернулся, краснея, — Хочешь выпить? Тут у меня целый холодильник и отдельный бар. Они выпили по стакану виски у барной стойки в гостиной просторного номера, пока Минхо неторопливо рассказывал о том, какое в Плазе действительно крутое обслуживание, зона спа, и кухня от шефа. Джисон шутил о том, что теперь они настолько взрослые, чтобы оплатить крупные счета за рум-сервис, и никто им не будет кричать о том, что они спустили девятьсот долларов на сплошные удовольствия. — Так зачем ты здесь? — наконец пресекает светскую беседу Минхо, спрашивая мягко и вкрадчиво. — Минхо… — Джисон нервно выдыхает, вливая в себя остаток виски, голос дрожит, — Я скажу то, что давно должен был. Я знаю, я знатно опоздал. И знаю, что ты можешь сказать после все, что угодно. Я все приму, честно. Но я обязан. Минхо вновь наполнил их стаканы, и, взяв Джисона за руку, повел его к мягкому ковру около бархатного дивана и журнального столика. Он опустился, скидывая пиджак и ослабляя галстук. Джисон последовал его примеру. — Так тебе будет комфортнее говорить? — пробормотал Минхо, и сердце Джисона хотело выпрыгнуть из груди и разорваться. Даже сейчас Минхо заботился о нем. Даже после того, как спустя столько лет, этой осенью, Джисон снова не смог сделать шаг навстречу к нему. — Минхо. Пожалуйста, — он сглатывает слишком поспешно подступающие слезы, — Прости меня. Пожалуйста, прости меня за все, что я сделал. Я был так юн и глуп, думая, что все впереди, а еще, что мы сможем дальше быть друзьями. Что не… Что не смог отстоять сам себя, когда родители мне угрожали. Что не смог признать свою любовь к тебе, хотя это то, что я чувствовал постоянно. Каждую секунду. Столько, сколько помню себя с нашей первой встречи. Он плачет и Минхо плачет вместе с ним. Они не шевелятся, так и замерев на расстоянии друг от друга на ковре, облокотившись спинами на диван. — Вижу тебя, и воспоминания уносят меня в детство, где мне снова больно, — шепчет Минхо сквозь слезы. — Прости меня, Минхо, прости меня, — задыхается Джисон, — Прости, что не показывал тебе свою любовь, прости, что молчал, что сводил все к- — Ты не виноват, ты был слишком юн и сломлен… Твоя семья была важна для тебя. — Моя семья теперь — я один. Но все, чего я когда-либо хотел — всегда был только ты. Я хотел, чтобы ты стал моей семьей. И сейчас ничего не изменилось. Минхо… Я понимаю, что я опоздал на десять лет. Я могу предположить, что твое сердце уже может быть снова занято. И прошу у тебя, прости меня, что вываливаю на тебя все это сейчас. Но я так сильно люблю тебя. Минхо, я всегда любил только тебя. Это чувство не угасало никогда, только забивалось в темный угол внутри меня. И боль от невысказанности разъедала меня. Я больше не хочу молчать… Я хочу, чтобы ты знал. Я… — он вытирает слезы, успокаивая всхлипывания, и говорит твердо, — Я всегда любил тебя, и люблю до сих пор. Но если раньше я не был готов ни к признанию себя и чувств, ни к переменам, каким-то действиям, отношениям, то сейчас… — Что сейчас? — не сдерживается Минхо, смахивая слезы с щек, — Я не хочу слышать о прошлом. Все, что я хотел от тебя в октябре — услышать, что сейчас, и что дальше. Что в настоящем и будущем — у нас или у каждого по отдельности… Снова. Он всхлипывает, замолкая и притягивая колени к лицу, пряча там голову и утопая в слезах. Джисон скользит по ковру ближе, касается своими бедрами его. Он обнимает округлившуюся спину Минхо, поглаживая и давая возможность выплакать все. — Сейчас я готов на все, чтобы быть с тобой. Я сделаю, что угодно, — уверенно произносит он спустя время, смотря в его макушку. Минхо приподнимает голову. Раскрасневшиеся глаза смотрят в неверии. Он шмыгает носом и вытирает слезы. — Минхо. Если у тебя остались чувства, если ты смог бы простить меня и дать мне шанс. Я не хочу быть пустословом. Я перееду сюда, в Нью-Йорк. У меня есть хорошие накопления, и есть то, что я хочу осуществить в этом городе. Это не будет какой-то жертвой ради отношений или типа того. Я правда… Меня заебали Сан-Франциско и моя работа. Я перееду сюда ради тебя, но и ради себя тоже. Но я… Я хотел бы быть вместе с тобой. Я хочу водить тебя на свидания, хочу подвозить тебя и покупать вкусный кофе перед работой, хочу быть рядом, — он замолкает, пытаясь восстановить дыхание и вглядывается в лицо парня напротив. Минхо выдыхает. — Я давно простил тебя за то, что было в юности. Тогда я был зол, но с годами понял, что в прошлом ты был сильно подавлен и жил среди манипуляций от самых близких. Я хочу, чтобы ты тоже отпустил наши прошлые травмы и не винил себя. Поэтому… Именно поэтому я говорил тебе о настоящем и будущем, а не о том, что прошло. Потому что, с недавних пор, мы, вроде как, снова сблизились? — Да, конечно, Минхо, я не представлял жизни, не позвонив тебе хотя бы раз в день по видео, — Джисон взял его руку в свою и крепко сжал. — И я думал, что, может, теперь, настало, наконец, наше время? Но ты… Не дал мне ответ и, погоди, не стоит снова извиняться, дай мне сказать, — Минхо сжал его руку, видя как Джисон уже вдыхает, чтобы снова начать говорить, — Я услышал тебя. Я благодарен за твои слова и я прощаю тебя. Правда. — Так быстро? — глаза вновь слезятся, и обжигающие дорожки стекают по щекам на шею. Минхо горько хмыкает: — А как ты думал будет с человеком, который любит тебя всю свою жизнь? — Минхо, — он почти скулит, когда придвигается еще ближе и тянет свою руку к его лицу с мольбой в глазах. Минхо только кивает, когда Джисон притягивает его за шею и отчаянно целует, соединяя не только сладость их губ, но и горечь их слез воедино. Боль, которая никогда не была односторонней, смешивается в поцелуе и нетерпеливых прикосновениях. Боль управляет руками, которые вытягивают заправленную рубашку из брюк. Боль ведет пальцами под нее, проводя по мягкому животу, и захватывая пальцами кожу. — Ах, — выдыхает в поцелуй Минхо, и снова целует, обнимая и притягивая Джисона ближе, ближе. — Я люблю тебя, — шепчет Джисон, целуя его щеки, приближаясь к уху, — Я так люблю тебя, Минхо, я не хочу тебя больше отпускать, прошу, будь со мной. — Я с тобой, — мягким шепотом, растворяясь в поцелуях, — Я с тобой. Рождество для многих повод осознаний и часто импульсивных решений. Но Джисон вынашивал это решение почти половину своей осознанной жизни. И теперь, в свое двадцать девятое Рождество, он наконец чувствует себя полностью счастливым. Из легких со вздохами выходят последние крупицы боли, в его руках теплеет самое любимое тело, в его сердце расцветает алыми лепестками взаимная любовь. Минхо поднимается и ведет его в спальню, садится на кровать и медленно раздевает, любуясь каждым открывающимся ему участком загорелой от калифорнийского солнца кожи. — Честно, в последнюю неделю я сдался, — вдруг бормочет он, выцеловывая низ живота, и Джисон перестает дышать, слушая, — Я потерял надежду, что ты когда-либо сделаешь шаг, а я делал их всю нашу юность и… — Ты просто не мог в очередной раз быть тем, кто пойдет навстречу, Минхо, я понимаю это, — прошептал Джисон, ласково приподнимая его лицо за подбородок. Он наклонился, снова ловя его мягкие губы, и легонько чмокал их столько раз, что Минхо начал хныкать, и в шутку отпихивать его. — Ты не был бы неправ, если бы сдался, потому что я тот, кто должен был наконец решиться, — заканчивает он, на что Минхо лишь кивает и в его глазах окончательно пропадает тот надлом, который Джисон видел столько, сколько себя помнил. Он меняет их местами, садится на кровать, начиная раздевать старшего, проводя пальцами по бледной коже, такой бархатной, гладкой, что пальцы не хотят прекращать касаться; такой сладкой, что аромат заполняет его легкие и зачаровывает. Он водит носом по его торсу, утыкаясь в середину грудины и, вдыхая, касается губами, проводит языком до соска и захватывает его, посасывая. Параллельно расстегивает его брюки и спускает их вниз, едва касаясь члена сквозь белье. — Хочу, чтобы меня… Ах, — вздыхает Минхо, — Трахнул мой бойфренд, — он хватает его за волосы и отрывает от себя, наклоняется и целует, затем падая на слишком воздушный матрас, утопая в простынях и подушках. — Черт, кажется, это самое горячее, что я слышал за свою жизнь, — Джисон усиленно потирает лицо и хватается за волосы, осознавая сказанное. Тело покрывается мурашками, выдавая, какое влияние на него имеют слова Минхо, — У тебя есть… Что-нибудь с собой здесь? — Джисони, это люкс с видом на парк, целым баром дорогого алкоголя, гелем для душа от Диор, и целым ассортиментом смазок и презервативов в прикроватной тумбочке, — хихикает Минхо, указывая на тумбу у кровати, — Только вот… Джисон достает лубрикант и один презерватив, хихикая. — Я не против без предохранения, я чист и не… Не спал ни с кем после четвертого июля, когда мы… Но это глупо, ты же наверняка… Так что- — Я тоже, — быстро перебивает его Джисон, — Я не спал ни с кем после тебя. Он подползает к нему, сбросив наконец остатки одежды, ложится сверху, утыкается ему в шею и покрывает ее нежными поцелуями. — Мне никто не нужен кроме тебя, Минхо, — и он чувствует, как тело под ним вздрагивает, понимая, что он тоже имеет особое влияние на Минхо. Он целует каждый участок кожи, бесстыдно покрывает слюной, спускает его боксеры, тут же вбирая головку в рот, пока пальцами дразнит сосок, и смотрит своими оленьими глазами прямо на Минхо. Рассыпанные по подушке волосы цвета горького шоколада, кроличьи передние зубы, выглядывающие из приоткрытых от стонов губ, румянец на щеках, шее и груди, впивающиеся в подушку руки — весь Минхо соткан из чувств Джисона. Каждая его частичка любима им безусловно. Как он мог раньше жить без этого тепла? Как мог отпустить его? Он больше не понимает и, следуя за словами Минхо, больше не хочет думать о прошлом. Есть только сейчас. Сейчас, когда пальцы оказываются внутри. Сейчас, когда Минхо стонет так громко, что Джисону приходится тереться об одеяло, пока он растягивает его. Сейчас, когда язык толкается внутрь вместе с пальцами, лаская, а уши улавливают все более нетерпеливые вздохи. Сейчас, когда он входит внутрь, тело к телу, кожа к коже, оголенный каждой частичкой себя, соединяясь с любовью своей жизни. Это сейчас — то, о чем он теперь думает. Только сейчас, когда Минхо просит грубее, просит перевернуть его и шлепать до красноты упругих ягодиц и пышных бедер, просит кусать его шею и плечи, трахая сзади в быстром темпе. Минхо стонет, Минхо молит, Минхо пульсирует вокруг него, и Джисон не может продержаться слишком долго. — В меня, — вздыхает Минхо, — В меня, Джисон. И он кончает, входя на всю длину и задерживаясь внутри, ощущая, как Минхо сжимается для большей стимуляции. — О господи, боже… Минхо… Боже, детка, я… — бессвязно и загнанно пытается выдавить Джисон, выходя из него и видя вытекающую жидкость. Затем подтягивает Минхо за бедра выше, входит пальцами, а руку кладет на его член, помогая ему достигнуть собственного пика. Он на грани и Джисон это чувствует, поэтому спустя несколько мгновений кончает с громким протяжным стоном. Он целует его влажную спину, и смеется, когда Минхо падает на матрас, тяжело дыша. Джисон спрашивает насчет ванны, и Минхо угукает, без сил продолжая лежать на животе. Младший включает воду и заливает пену и масла, предоставленные отелем, и, пока вода заполняет сосуд, идет протереть мокрым полотенцем тело Минхо. В просторной ванной, Минхо поглаживает его плечи и грудь с пенной мочалкой, и, убирая ее, скользит ладонями по коже, сжимая в самых привлекательных местах. — Твое тело… Так изменилось, — бормочет он, сразу же смущаясь своих слов. — Это звучит плохо без дополнений, хен, — хихикает Джисон, содрогаясь лежа на его груди. — Я имею в виду. Ты стал таким крепким. И широким. Ты теперь взрослый мужчина, — отвечает Минхо. — Мы оба. Много времени прошло, — грусть в голосе не скрыть, но Джисон и не пытается. — Но все не зря, если этим Рождеством ты в итоге оказался здесь, со мной, — он целует его в мокрую шею. Когда они засыпают в просторной постели, Минхо не хочет выпускать его руку из своей, будто боится, что утром все это исчезнет. Что Джисон просто плод его изголодавшегося и потерявшего надежду воображения. Джисон понимает. Поэтому сжимает его руку крепче, прежде чем провалиться в сон. Утро Рождества, когда первое, что ты видишь — заспанный взор любимого человека — становится официально лучшим Рождеством Джисона за всю жизнь. Они идут на большой каток в Центральном парке, и, когда, накатавшись два часа, Минхо начинает кряхтеть и жаловаться на свои годы, Джисон подводит его к бортику с обзором на заснеженные деревья. Он дает ему обещание: — Я не хочу, чтобы это было просто сном. Просто праздничной эйфорией. Я хочу быть с тобой. Навсегда. Я обещаю, я перееду сюда в ближайшие месяцы и… Ты пойдешь со мной на свидание, Минхо? — Пойду. Двадцать девять Канун Рождества Джисон хлопает дверью квартиры: — Да, я вас понял, спасибо, спасибо огромное! — он завершает вызов и кричит так, чтобы было слышно даже в ванной, — Детка, они согласовали договор, мы можем переезжать в январе! Он кладет пакеты с продуктами на пол, снимает обувь, и бежит на поиски того, к кому обращается. Находит его смущенным и неловким в гостиной, явно скрывающим что-то за своей спиной. — Что такое? Что случилось? — Джисон тут же меняется в лице, подходя ближе. — Все в порядке… Подожди, — он рукой показывает не приближаться, — Только не ругайся… Я тут подобрал… В общем… Вот, — парень отходит показывая рукой на коробку. Джисон делает пару шагов вперед и заглядывает внутрь, видя там трясущегося рыжего котенка с белым пятнышком на носу. — Я не мог пройти мимо, он у помойки сидел. Прости, все так не вовремя… Ты что-то сказал про переезд? — Эй… — Джисон переводит взгляд с котенка на своего возлюбленного, и ласково приобнимает его за талию, — Минхо, не переживай, я совсем не против. Я же обожаю котиков, — на этом он проводит пальцами по его подбородку и чмокает в щеку. Минхо фыркает, но обнимает в ответ. — Так это правда? — Да, эта квартира теперь наша, детка. Наконец-то. — Вау. У меня будет совместная квартира с моим парнем, — бормочет Минхо в плечо Джисона, сжимая его еще крепче, — Кажется сюрреалистичным. — Я же обещал тебе, что отвоюю ее, — Джисон размыкает объятия, и, поглаживая Минхо по спине, говорит, — Теперь у нас будет большая спальня, моя студия, твой кабинет и уж точно найдется место для этого маленького рыжего комочка. — Хорошо-о, — тянет Минхо, и, оставляя легкий поцелуй на носу парня, начинает суетиться по дому, чтобы позаботиться о котенке. Тридцать и каждое последующее Рождество Звон бокалов у новогодней елки в гостиной их совместной нью-йоркской квартиры. Омела, как когда-то в доме у мамы Минхо, висит над входной аркой. Праздничный ужин, приготовленный совместно по классическим рождественским рецептам, украшает стол. Два рыжих кота-подростка, один побольше и поспокойнее, другой шумный и задиристый, лежат на софе, посматривая на своих хозяев. — Поздравляю с контрактом с Репаблик Рекордс, детка. Мне непросто даются громкие слова, но… Я тобой очень горжусь, — Минхо улыбается, огибая рукой шею своего мужа. Взгляд падает на собственные пальцы. Он засматривается на кольцо, на котором играют огни гирлянды, заставляя его сиять еще больше. — Спасибо, — шепчет его муж в ответ, целуя его после глотка шампанского, — За все. За то, что полюбил меня взаимно, когда мы были детьми. За то, что два года назад дал мне шанс. За то, что полгода назад сказал мне “да”. Лучшее время моей жизни — с тобой. — Люблю тебя, Джисон. — И я люблю тебя, мой детский краш из дома по соседству и мой нынешний муж. Поцелуи на Рождество под омелой с каждым годом становятся только слаще.