«Из 8 миллиарда сердец я влюбился в то, которое билось не для меня. И посвящаю эту книгу я именно ему.
Тому, кто никогда не прочтёт её»
– Прошло, наверное, полгода с выпуска книги с музыкальным сопровождением, и за всё это время вы ни разу не говорили о ней: избегали вопросов, отказывались от выхода в свет и интервью, не упоминали в своих соцсетях. Что же изменилось на этот раз? Чан с улыбкой смотрел на молодого интервьюера перед собой и пытался найти один разумный ответ, который не был бы похож на те многие оправдания, что он любил использовать для других. Имелся ли этот необходимый ответ? Вряд ли. Его и правда не было в голове. – Интерес, – в конечном итоге выдал он всё с той же доброжелательной улыбкой и оглядел небольшую студию, где помимо съёмочной команды сидели с десяток-другой зрителей, прошедших отбор. – Я не хотел привлекать к себе внимание, когда книга только вышла. Да и не надеялся на её охват. Он меня поразил. – Но согласившись на наш выпуск, вы всё равно привлечёте к себе это самое внимание, – вторил интервьюер, вопросительно приподняв бровь. – Согласен, наш You Tube-канал скромный, но просмотры завидные. Особенно они взлетят после анонса. – Думаю, один раз можно и потерпеть. Оно того стоит. Ответ был в сердце. Чан не хотел его признавать. Полутёмная студия, с неоновыми надписями на стене за спиной, и её удивительно громкая тишина забавляли Чана, расположившегося на очень комфортном мягком диванчике справа от кресла интервьюера, который сидел боком к зрителям, но лицом к нему. Правда глаза немного побаливали из-за ярких софитов, направленных на них. Зрителей он почти и не видел – слишком ослепляюще били все эти софт-боксы, установленные с разных сторон. Но это можно было игнорировать. Спасибо кепке, за которой Чан периодически прятал лицо, опуская голову. Он почти не соврал, сказав, что интересно – это являлось действительностью. Ему было интересно узнать мнение, хотелось послушать вопросы, понаблюдать за реакцией и, всего-навсего, отпустить прошлое. Уйти восвояси, красиво помахав рукой на прощание. То, на что у него долгое время не хватало смелости. Или банального желания. Ведь до последнего, до самого горького и болезненного срыва, плача, он надеялся, что к нему вернутся. Всегда возвращались. Как и он всегда принимал. Идиот. – Ваша книга носит английское название «plot twist», – начал молодой человек, читая вопрос с подготовленного буклета, и закинул ногу на ногу. – Почему именно оно? – Потому что тот человек был самым настоящим сюжетным поворотом в моей жизни, – спокойно ответил Чан и усмехнулся. Совсем безобидно. Всего лишь самую малость издевательки. – Хаотичным. – Что вы имеете в виду? – Всё. С момента его появления до ухода, от слов до поступков – всё было непредсказуемо, головокружительно и обречено. Интервьюер поднял на него заинтересованный взгляд и внимательно следил за выражением, которое сохраняло дружелюбие и улыбку. Ни одного намёка на дискомфорт. – Человек, заслуживший место главного героя сопливого романа, – с лёгким смешком пожал плечами Чан и повернулся к зрителям. – Которые не мог терпеть.———
– Брось, Минхо, давай посмотрим, – Чан кинул подушку и недовольно откинулся на спинку дивана, обиженно надув губы, как привык делать, когда не получал своего. – Ты не помрёшь от одного фильма. – Но испытаю лютое отвращение, – безэмоционально ответил Минхо и, оторвавшись от телефона, пересел с пола на диван, мгновенно притянув Чана ближе к себе. – Я могу придумать нам занятие поинтереснее. – Ещё рано для секса, ты так не считаешь? – Для секса никогда не бывает рано, – Минхо приподнял голову Чана за подбородок и лениво поцеловал, углубляясь без промедления. Это всегда было так. Минхо никогда не делал то, чего не хотел, но беспроигрышно получал желаемое. Отчего-то ему было сложно отказать. Особенно безумно влюблённому Чану, чьё сердце норовило выскочить даже от пронзительного, порой голодного взгляда. Но сегодня он не хотел идти на уступки, поэтому, сильно прикусив за язык, отстранился первым и отсел дальше с серьёзным выражением. – Я не собираюсь играть по твоим правилам. – А я и не играю, – Минхо, проигнорировав испытывающий взгляд, вновь потянулся за поцелуем, но был остановлен ладонью в лицо. С тяжёлым и побеждённым вздохом он выровнялся и склонил голову влево. – Хорошо. Чего ты хочешь? – Посмотреть фильм. – Мы можем посмотреть, но не этот. Ты же знаешь, я не выношу сопливую романтику. – Она не сопливая. – Но всё ещё романтика. – В чём твоя проблема? – обречённо выдохнув, спросил Чан и нахмурился, пытаясь прочитать на непроницаемом лице хоть что-то. – Я несколько раз смотрел чёртовы ужасы, которые лишили меня сна на неделю, по твоему желанию. Неужели так сложно всего раз посмотреть то, что хочу я? – Не сложно. Я же говорю, мы можем смотреть фильмы, но не романтику. – Я хочу её. Если что-то не устраивает, ты знаешь, где выход. Чтобы обозначить свой серьёзный настрой, Чан кивнул в сторону коридора и, подхватив пульт с журнального столика, нажал на воспроизведение. Минхо сидел молча, смотря на выразительный профиль, и беззлобно ухмыльнулся с раздражённого выражения. Было в Чане нечто такое, что он не находил в других. Этого нечто не было и в нём самом, потому что он, по большей части, плевать хотел на мнение окружающих и их чувства. Однако Чана, почему-то, обижать совсем не хотелось. Иногда, конечно, случалось непреднамеренно. Минхо даже не понимал, в какой момент безобидные игры с шутками сменялись нервозностью, та – неконтролируемой агрессией, а далее – ссора. Ругались они всегда с ядом, словно в состязании, кто кого сильнее заденет. И позже сожаление приходило неподъёмной ношей, от которой никто из них не торопился избавляться первым. Слишком схожи в характерах. Именно поэтому, наблюдая сейчас за нахмуренным Чаном, Минхо заранее видел неприятный итог в ближайшем будущем – в ближайшие дни, если быть точнее – оттого и сдался с протяжным выдохом, аккуратно подсев ближе. – Что делаешь? – недоумённо, но холодно спросил Чан, ощутив горячие руки, обнявшие его за талию, и такое же опаляющее дыхание на коже. – Смотрю фильм, – лениво протянул Минхо куда-то в шею, поудобнее расположив Чана в объятиях. – Как ты и хотел. – Это романтика. Ты её не выносишь. Иди домой, я тебя держать не стану. – М-м-м, не хочу. Хочу, чтобы держал, – Чан дёрнулся от мокрого поцелуя за ухом и закатил глаза из-за последовавшего смешка. – Не всегда же только мне получать желаемое. Какие-то проблемы? – Ага. У тебя, – огрызнулся Чан, но позволил обнять себя крепче, пока в груди растекалось уже знакомое щекочущее чувство радости. – С головой.———
«Я знал начало и конец этой истории, но всё равно рискнул. Дурак ли я? Возможно. Но вы и представить себе не можете, насколько красивая эта была иллюзия.
Иллюзия любви»
– Вы описали историю любви героев не как нечто прекрасное, которое хочется продлить и сохранить навек – а трагичное, местами абьюзивное, от которого желаешь поскорее избавиться, – зачитал текст интервьюер и бросил короткий взгляд на зал, после чего перевёл внимание на гостя. – Есть ли причина, почему герои не получили заслуженное «долго и счастливо»? – Потому что пресловутое «вместе до гроба» – золотой билет. Он не всем по карману, – беззаботно улыбнулся Чан на долю секунды, резко переменившись в выражении. Горько. Язык до сих пор призрачно ощущал то тошнотворное чувство. – Вы состояли в отношениях? – Да. – А любили настолько сильно, что порой невозможно было дышать, находясь рядом с этим человеком? Когда вы встречаетесь уже достаточно долго, чтобы не испытывать все эти стереотипные бабочки, но внезапно что-то ударяет в голову обоим, и вы снова на небесах, окрылённые романтикой, как при первых месяцах? – каждое предложение Чана выходило до дрожи холодным, пропитанным ненавистью, желчью и иронией, потому что в голове снова заевшей киноплёнкой прокручивались воспоминания. – Настолько, что весь мир переставал иметь значение? Главным приоритетом был тот человек, ради которого вы готовы были ехать на другой конец города в четыре грёбанных утра? – Нет. Незамедлительно. Студия казалась мёртвой. Чан хорошо знал эту тишину, ведь именно она жила внутри него долгих и мучительных два года. Она была первой, кто встречал его на закате, и последней, кто отправлял спать на рассвете. Зал ощущался совершенно пустым. Таким же, как он чувствовал себя в десятую ночь после расставания. Это когда пришло осознание, что в этот раз к нему возвращаться не собирались. Неожиданно. Больно. На тот момент с обманчивой мыслью – смертельно. – Вы счастливчик, получается, – с насмешливой ухмылкой кивнул Чан и круговым движением головы медленно размял шею, перед тем как посмотрел на молодого человека. – В таком случае вам меня не понять, – уставший взгляд в тёмный зал и попытка звучать на несколько тонов веселее. – Может, кто-то из присутствующих когда-нибудь испытывал нечто подобное или состоял в похожих отношениях? Тихое движение откуда-то спереди, еле уловимый кашель, скрип сидений, но ни одного положительного ответа. Никто в этом зале не смог бы понять, что Чан подразумевал; о чём хотел сказать. Никто. Забавно, что Минхо всегда его понимал с полуслова. – Значит, все вы правильно расставили приоритеты в жизни. На первом месте должны быть только вы и никто другой. Вы – единственный человек, который никогда не уйдёт от вас, – досадно выдохнул Чан с измученной полуулыбкой и, опустив голову, взглянул на интервьюера из-под козырька кепки. – А я написал целый роман о человеке, для которого был всего лишь жалкой главой. По залу прошлась еле уловимая волна шёпотов, некоторые из которых доходили до ушей громче, задевали больнее и, в целом, напоминали о собственной никчёмности двухлетней давности. – В сети гуляли и по сей день гуляют теории о том, что книга была основана на реальных событиях, потому что многие читатели комментировали: «Невозможно написать такое без личного опыта. Это его история?». – Да, я видел с десяток подобных отзывов. – Скажите, это правда? – спросил парень, откинувшись на спинку кресла, и пристально всмотрелся в гостя проницательным, нетерпеливым и жаждущим ответа взглядом. – Вы действительно написали книгу о себе и своей любви? Чан не разрывал зрительного контакта, не показывал никаких эмоций, но в глубине души ему хотелось очень громко рассмеяться. Истерично, с криками и размахивая кулаками, или, быть может, биться головой о стену, бить её, пинать, пытаться сломать, лишь бы не сорваться. Лишь бы обрести покой. Забыть. Стереть навсегда из памяти. Но у него это никогда не получится. Небеса прокляли его исключительной памятью, которая хранила каждый мелкий мусор, но Чан научился с ней жить. Он знал, что не сможет забыть, поэтому просто не вспоминал. – К сожалению, – в конце концов кивнул Чан. Хриплый голос звучал сломлено, а лицо выражало досаду, которую он быстро спрятал за улыбкой. – Но то была не история любви. Интервьюер оттолкнулся от спинки и выпрямился, смотря на Чана вопросительно. Искреннее непонимание. Опять же. Минхо всегда его понимал. – Чёртова иллюзия, которой меня плотно накрыли.———
Минхо тяжело дышал, лёжа на груди Чана, и нежно гладил по животу, водя холодной ладонью до талии и обратно. Воздух в спальне стоял душный, пропитанный сексом и смешанный дорогим одеколоном; приглушённый свет с кухни проникал через приоткрытую дверь, а сквозь не до конца опущенных жалюзи ломилось освещение фонарных столбов улицы. Чан лежал с прикрытыми глазами, наслаждаясь посторгазменным состоянием. Его всегда крыло после секса. Приятная слабость во всём теле и ни одной угнетающей мысли. На место похоти приходила нежность, с которой он неизменно обнимал, целовал и окутывал Минхо. Они могли не говорить, всего лишь лежать в успокаивающей тишине, пока не заснули бы, чтобы набраться сил для второго захода. И эти моменты близости без исключения ощущались чересчур откровенно. Потому что взгляд, которым в конце одаривал его Минхо, говорил намного громче слов. – Ты красивый, – тихо произнёс Чан, смотря в ответ на Минхо, упершегося подбородком в его грудь. – Я знаю, – усталый шёпот в ответ. – И это знаю я, но не будет лишним напомнить, – Чан закатил глаза, получив тихое «ага». Минхо выводил на нежной коже непонятные узоры, под которыми Чан не успевал остывать, потому что плавился. Ему нравилось, когда можно было просто молчать и наслаждаться друг другом; нравилось, когда были только они в их никому неизвестном мире; ещё больше нравилось, когда не было советчиков. Чан хорошо знал двух друзей Минхо, с которыми тот практически не расставался. Своего близкого друга он также познакомил и частенько заваливал рассказами, о чём немногим позже пожалел. В их отношениях была особенность, которую не все понимали – у них не было никаких отношений. Был секс. Были прогулки, походы в кино, кафе и рестораны. Были совместные поездки и подарки, ночи напролёт наедине и в компании друзей. Было всё, что имели настоящие любящие друг друга пары, за исключением главного. Не было любви. Так говорил Минхо. Вообще, Минхо говорил много для молчаливого человека. Только в присутствии Чана. Его язык развязывался и слова подбирались без какого-либо фильтра только наедине. В кругу знакомых и друзей Минхо был слушателем, наблюдающим, но как только рядом оставался один лишь Чан, он рассказывал обо всём. Для Чана не было версий на «всё равно», для него не находились слова на «плевать». Для Чана не существовало отговорок, которые Минхо сочинял на ходу для других – даже для друзей. Перед Чаном Минхо был настоящим. Наверное, поэтому так легко было угодить в ловушку любви. Наверное, из-за этого Чан не верил словам других людей; не слушал их. Потому что он слушал только Минхо. Слушал глаза, которые говорили громче. Как сейчас. Минхо непривычно затихал, когда в нём рвались наружу слова, о которых сказать не получалось. Страшно. В нём разом просыпались все эмоции и чувства, которые так тщательно запирались под замок и скрывались. Он не умел их определять, – говорили люди, но Чан знал, что истина крылась в другом. Боялся. Минхо боялся того, что пробуждал в нём Чан. Сейчас Минхо лежал на тёплой груди, чувствовал спокойное сердцебиение и еле слышал его, а глазами пытался найти на умиротворённом лице Чана ответы на вопросы, которые не находил смелости озвучить. Даже про себя. Он пристально всматривался в острые скулы, по которым проводил холодными пальцами по ночам; пожирал взглядом вечно потрескавшиеся губы, которые обожал искусывать. Минхо не сводил глаз с лица, которое знал лучше своего, не имея возможности отвернуться. Желания тоже. Чан был безумно простым. И до безумия красивым. Не сразу. Минхо не сразу разглядел в нём проблески красоты. Очарование – да, с этим поспорить казалось делом невозможным, однако красота – нет. Когда он стал считать Чана поистине красивым? Непонятно. – Дыру прожжёшь, – прохрипел Чан, подложив руку под голову, и опустил взгляд на задумчивые и глубокие глаза. – О чём думаешь? Наверное… Минхо молчал. Слова застряли комом в горле, отказываясь звучать вслух. Это не должно было быть настолько сложно, ведь Чану легко удавалось говорить слова и серьёзнее, но он просто не мог. Боязнь признаться самому себе, что такое возможно, крепко удерживала его в плену и тащила на дно. Знал ли он, что это дно, на самом деле, бездонно? Нет. Минхо ни черта не знал. – О том, что, кажется, влюбился. … когда начал терять себя.———
«Наша судьба была, как две параллели – всегда близко, но никогда не суждено быть вместе. Поэтому он всегда будет моим самым запоминающимся «почти»…»
– Как бы вы описали того человека? – спросил интервьюер, вновь откинувшись на спинку кресла. – Насколько ваш герой романа отличается от настоящего человека? – Прекраснейший мерзавец. Ничего не подходит ему лучше, чем это. Ублюдок – как хочется назвать его сейчас, – едко ухмыльнулся Чан со смешком. – Хотя разницы никакой. Зал гудел напряжённой тишиной. Он чувствовал на себе пристальные взгляды зрителей, ощущал не менее пронзительный со стороны интервьюера, но не заморачивался. Чану было всё равно, как люди воспринимали такое откровение. Ему было наплевать, что в скором времени интернет наполнится обсуждениями о его личной жизни, бывшей любви; что люди начнут искать параллели с романом и строить догадки. Он всего-навсего не хотел больше держать никчёмный груз. – Если тот человек был настолько же ужасен, как герой вашего романа, почему вы не ушли от него? – Потому что был глуп. Ослеплён любовью… сладкими речами, – Чан поморщился из-за наплыва воспоминаний и рассмеялся, отрицательно качая головой. И правда, каким же идиотом он был. – Но по вашему описанию можно сделать вывод, что человек, с которого писался главный герой – бесчувственный монстр, – заметил интервьюер, и из зала послышалось с десяток согласных возгласов. – Даже так вас всё устраивало? Хороший вопрос. Чан не раз задавал его себе, пока лежал в холодной кровати один и думал о Минхо. Минхо, который заблокировал его в соцсетях и вычеркнул из жизни, довольно легко переключившись на других. На тот период жизни Чан отстранился ото всех: семьи, друзей, даже с работой дела обстояли плохо. Ухудшало ту ситуацию и его шаткое состояние то, что посвящённые в историю считали своим долгом ткнуть в него раздражавшим «я же говорил». Чан и без всех слов знал, что сам загнал себя в безвыходный тупик. Он понимал, что ничего хорошего из таких отношений не выйдет, но осознанно продолжал идти на поводу. А ещё знал то, о чём другие и не подозревали. Поэтому он не любил непрошеные советы. Чан терпеть не мог, когда люди совали свои носы в его дела, ведь не они жили в его теле, голове. Не они видели его глазами, не они слышали его ушами; не другие знали Минхо и понимали его с полуслова, взгляда. Чан. Чан был тем человеком, который отличал ложь от правды, взглянув на пару коротких секунд. Чан был причиной лжи Минхо. – Знаете, когда монстр перестаёт быть монстром? – спросил он, обратив горящие глаза на парня напротив, и усмехнулся, когда получил непонимание, появившееся на чужом лице. – Когда ты любишь его. – Ты не любишь меня, тебе просто кажется, – отмахнулся Минхо, не отрывая взгляд от дороги. – Почему тебе так сложно поверить, что тебя могут любить? – негодовал Чан, пытаясь сохранить самообладание. Их бессмысленный спор длился уже пятнадцать минут, и, казалось, что у него не было конца. – Потому что мне это не нужно. – Но представь себе, вот он я – человек, который тебя любит. Засунь уже в жопу свою напущенную бессердечность и взгляни правде в глаза. – Следи за словами, – Минхо сделал сдержанное замечание и бросил короткий взгляд на соседнее кресло. Его хватка на руле заметно напряглась, но Чана, у которого внутри вновь закипала злость, это не остановило от дальнейшей атаки. – Чего ты боишься? – Я сказал, следи за словами, Чан, – грубее надавил Минхо, ускоряясь. – Нет никакого страха, мне просто неинтересны отношения. – Тогда какого чёрта ты забыл рядом со мной? – раздражённо закричал Чан, резко повернувшись всем телом к Минхо, который продолжал давить на газ, скрепя зубами. – Объясни мне, почему, блять, ты постоянно возвращаешься ко мне, словно побитый щенок? Зачем мы продолжаем эти бессмысленные отношения, если они тебе не нужны? Чана разрывало от спектра негативных эмоций, но сильнее всего играла агрессия из-за молчания. Минхо упорно молчал. Он не проронил ни единого слова, не издал ни одного звука, чем сильнее выводил Чана из себя. – Да высунь ты уже свой чёртов язык из жопы и ответь мне! – не выдержав, крикнул Чан и ударил по дверце. – Мы не в отношениях! – в ответ громко огрызнулся Минхо и резко вывернул на обочину, надавив на тормоз. Он повернулся с разгневанными глазами, подался вперёд и взглянул на Чана так, словно готов был убить на месте. Сомнений в этом, почему-то, не было никаких. – Кто тебе сказал, что у нас отношения? Спустись с небес на землю. Я тебе ничего не обещал. Я никогда не говорил, что лю- – Говорил. – Нет. – Хватит уже врать мне. Хватит себе врать. Всем на свете! – рявкнул Чан и истерично рассмеялся, проведя ладонью по волосам. – Я тебя умоляю, прекрати. Просто… хватит уже. Больше не смешно. Знаешь, как твои друзья представляют меня остальным? «Парень Минхо, ну или друг, но это вряд ли». Ты понимаешь, что со стороны мы для всех пара? – Мне плевать, как там для всех. Я тебе прямым текстом говорю, что мы не пара. И никогда ею не будем. Запомни это раз и навсегда. В глазах Минхо заиграла неподдельная безысходность, а через голос просачивалось столько боли, что Чану хотелось рвать волосы на голове и кричать изо всех лёгких, лишь бы достучаться. Так происходило всегда: один пытался протиснуться сквозь трещины плотной стены, а второй – отталкивал от себя как можно дальше, невзирая на причиняемую боль. В такие моменты Чан думал лишь об одном: это конец. С него хватит. – Знаешь, что? Катись к чёрту! Уходил, громко хлопнув дверцей машины. Шёл, никогда не оборачиваясь. Блокировал номер, чтобы вытащить из чёрного списка через несколько часов и начать всё по новой. Раз за разом. Раз за разом. И подобное повторялось каждую третью встречу. – Раз всё было так плохо, зачем вы продолжали то общение? – с крайне холодным тоном поинтересовался молодой человек, отложив в сторону подготовленный скрипт. – Вам, разве, не хотелось расстаться? – Мне хотелось его убить, – признался Чан, получив со стороны зала поддерживающее «мне теперь тоже», которое вызвало у него искреннюю и радостную улыбку. – На тот момент я не знал, чего боюсь больше: увидеть его снова или не увидеть вообще. Первые три часа после ссоры я всегда стойко посылал его в голове, материл про себя и, вроде как, спокойно ложился спать. Мне казалось, что я непобедим. Зал наполнился говором и безобидными смешками. Кто-то соглашался и заявлял о полном понимании, кто-то с хохотом выдавал, что это они – стопроцентное попадание, а ещё некоторые просто кивали. Чан даже повеселел, получив реакцию на собственное откровение, которым ни разу не гордился. – Понимаете же, о чём я? – со смехом поинтересовался он и получил удовлетворительные ответы, после чего вновь перевёл внимание на интервьюера. – Как-то так. – Получается, вы были причиной разбитого сердца? Не он, а только вы? – Получается, что так. – Тогда, что побудило вас сделать из того человека отрицательного персонажа в романе? Если не было никаких обещаний – значит, вы добровольно ступили на бесконечную тропу страданий? – О-о, не-е-ет, – заливисто рассмеялся Чан. Взгляд парня падал на него тяжёлым прошлым, а аудитории – неподдельным интересом, словно он был самым редким экспонатом музея, о котором всем не терпелось узнать. – Меня туда затянули, – на выдохе иронично произнёс он и подмигнул в камеру. Чан не умел врать. Он искусно недоговаривал. Минхо же не только искусно врал, но и самоуничтожался. Каждое его отрицание ситуации или чувств звучало безумным противоречием, которое невозможно было не понять, ведь глаза всегда рассказывали правду. Минхо мог с чистой совестью и с пеной у рта доказывать, что нуждался лишь в сексе, а после обнимал нежно, целовал мягко и смотрел влюблённо, не подозревая, что Чан прекрасно замечал на себе каждый мимолётный взгляд. Он мог приезжать каждый день или сам звал Чана к себе, чтобы просто поговорить, посмотреть фильм, приятно провести время без дальнейшего продолжения в постели. В один момент он уверенно заявлял, что ему всё равно, общался ли Чан с кем-то ещё или выходил гулять без него, а в другой – бесился от ревности и ехал через весь город, чтобы успокоить беспокойное сердце и больную голову. Минхо довольно часто плохо контролировал эмоции, когда Чану посреди ночи приходили звонки и сообщения. Он не сдерживал себя, если замечал открытый флирт и всегда давал понять, что Чан занят. Но при этом утверждал, что ему плевать. Это выглядело по абсурдному комично. А пьяный Минхо? Какие же слова вырывались из пьяного Минхо, не умевшего держать язык за зубами, чей мозг выполнял только одну функцию – говорить правду и ничего кроме правды. И если над сладкими речами Чан частенько задумывался и старался не ступать на ловушки, то слёзы Минхо срывали все сдерживающие крючки. Когда Минхо говорил, что не желает терять Чана – Чан верил. Когда Минхо, еле удерживаясь на ногах, крепко прижимал Чана к груди и обнимал так, что становилось больно, а в ухо неразборчивыми всхлипами шептал о сожалениях, извинялся, говорил о раздиравших в щепки мыслях и чувствах – Чан верил. Верил, потому что, как иначе? Ни один человек не будет звонить в пять утра пьяным и плакать навзрыд. Не будет садиться пьяным за руль и мчаться на другой конец города, чтобы сказать, как он устал от остальных, как сильно скучал по тёплым объятиям. Чан искренне верил, потому что Минхо искусно врал только самому себе. Чан всегда ценил свой сон и ставил его в приоритет. Но когда выпивший и не соображающий Минхо звонил из клуба с просьбой забрать его, он забывал обо всех ценностях и ехал на полной скорости. На Минхо стоял отдельный рингтон, который он не мог игнорировать, как делал с остальными. На Минхо и звук на сообщениях был другой, из-за чего ответ уходил незамедлительно. Для Минхо он был свободен двадцать четыре часа семь дней в неделю, абсолютно все триста шестьдесят пять дней в году. Без исключений. И в этот раз, стоило Чану выйти из машины и подойти ближе ко входу клуба, его встретила максимально знакомая картина: Минхо уже шёл на него, шатаясь из стороны в сторону и с раскрытыми для объятий руками с самой глупой улыбкой на лице. Зачастую Чана забавляло то, с какой скоростью Минхо беспроигрышно находил его в толпе в любой кондиции. Удивляло тоже прилично. – За мной приехал самый лучший человек на всём чёрном свете! – радостно закричал Минхо и навалился сверху, довольно уложив голову на плечо. – Единственный человек, которому я доверяю больше, чем себе. – Да-да. Ещё скажи, что любишь меня, – устало вздохнул Чан, крепко удерживая полностью расслабленное и очень тяжелое тело. Едкий запах алкоголя неприятно бил в нос. – Пошли к маш- – Люблю. Ты же знаешь это. То, какими глазами Минхо смотрел на него в этот момент, Чан не смог бы описать и через сто лет жизни. Это был тот редкий случай, когда глаза не просто выражали какую-то мысль – в них прописывались субтитры, шедшие прямиком из сердца с целью внести ясность. Чан готов был поклясться, что собственные ноги на несколько долгих секунд потеряли всю силу, а мозг отключился, потеряв контакт с реальностью, потому что он был пленён. В очередной раз. Минхо всматривался в него до невозможного трезвым взглядом, так и кричавшем об искренности. Но одновременно с этим, сколько боли таилось в столь тёмных, потерянных и напуганных глазах, от которых Чан не мог оторвать собственные. Грудь наполнилась жгучим холодом и невыносимой тревогой, из лёгких чётким ударом выбили весь воздух, сердце подступило куда-то к горлу и собиралось вырваться не самым приятным способом.Чан неотрывно смотрел на такого уязвимого Минхо, который улыбнулся ему слишком тепло, чересчур нежно и очень трепетно, и пытался вернуть трезвость ума. Из них двоих пил только Минхо, так почему до жути пьяным ощущал себя именно Чан? Почему он падал всё ниже, утопал глубже и терялся до беспамятства, если знал дальнейшее развитие? Почему он хотел глупо улыбаться из-за одного слова, которое слышал от Минхо не впервые? – Знаю, – кивнул он и, подхватив Минхо удобнее, медленно зашагал к машине. – Поехали домой. – К тебе? – Ко мне. – Тебе, кстати, идёт блонд, – сладко протянул Минхо и поцеловал Чана в лоб, после довольно рассмеявшись. – Тебе вообще всё идёт, потому что ты красивый. – Молчи уже и иди, – но на это Чан услышал лишь чересчур счастливое и заливистое хихиканье, которое неосознанно подхватил. – Есть ли слова или действия, которые плотно отпечатались в вашей голове? О которых вы до сих пор не можете забыть? Или те, которые вы прописали в книге, основываясь на опыт? Чану даже не пришлось думать, потому что ответ всплыл в памяти молниеносно. Конечно был. Ведь это он слышал с завидной недельной периодичностью. – «Прости, этого больше не повторится» – извинялся он каждый раз, и мы оба прекрасно знали, что это самая рутинная ложь на свете, – горько усмехнулся Чан и, вспомнив все подобные разговоры, заливисто рассмеялся, чем вызвал новое недопонимание на лице интервьюера и у всей аудитории. – Да-а… да, ха-ха. Эта заезженная фраза и ещё с десяток похожих, которыми он защищался из-за страха. – Вы находите всю ситуацию настолько смешной? – А вы – нет? Молодой человек тактично промолчал, отдав предпочтение изучению скрипта и дальнейших вопросов, но для Чана подобный уход от ответа сработал словно зелёный свет, после которого смех накатил по-новой. Сейчас он мог смеяться над этим абсурдом открыто, потому что отошёл; потому что теперь ему было всё равно. Но раньше, когда Минхо ожидаемо отталкивал его от себя, прикрываясь немыслимыми отговорками и резкими словами, Чана распирало от злости, с которой тяжело было совладать. Этот гнев выливался криками и ссорами, матами, иногда – рукоприкладством с обеих сторон, но никогда не перерастал в настоящую драку, ведь казалось невозможным безжалостно ударить любимого человека. В его голове такая картина выглядела до тошнотворного ужасно. Не потому, что он любил Минхо, а потому что моральные принципы не позволяли поднимать руку на других. Но если бы Чану предоставили возможность в эту самую минуту, то он бы с превеликим удовольствием заехал Минхо разок кулаком. Неважно куда. – Вы звучите так, словно и не любили того человека, как заявляли в начале интервью, – отстранённо подметил молодой человек, перелистывая страницу скрипта, и недоверчиво покосился исподлобья. Взгляд его буквально бросал вызов. – Что случилось с добрым и любящим сердцем, о котором мы читали? – Его пока нет, – незаинтересованно пожал плечами Чан и ярко улыбнулся, поймав напряжённый зрительный контакт с парнем. – Доброе и любящее сердце ставило меня в такие отвратительные ситуации, в которых я не заслуживал быть, поэтому теперь оно недоступно. Я понял, что эгоизм, на самом-то деле, хорошая вещь. – Какие, к примеру, ситуации? О-о-о, Чан бы без запинки пересказал каждую, ведь хорошо помнил все до единой. Каждое предательство, обман и разочарование, все надуманные сплетни о нём, всё. Но никто и ничто не причинило ему боль, равносильную действиям Минхо. Оказалось, что неприятно было до сих пор. – Я извинялся за ошибки и слова, сказанные не мною, чтобы сохранить человека и отношения. Минхо просыпался после пьянок с удручающей головной болью и нежеланием больше пить – он даже клялся, что пил в последний раз. В этом не было ничего нового, Чан больше и не удивлялся, даже не пытался вставить привычное замечание. Вместо этого он молча приносил обезболивающее со стаканом холодной воды и уходил обратно на кухню доедать завтрак. У Минхо никогда не было аппетита на утро после бурного питья, поэтому он всего-навсего сидел рядом, развалившись за обеденным столом, и не сводил сонных глаз с Чана. – Ты перекрасился? – осевшим голосом спросил Минхо с недоумением, слегка приподняв голову, и всмотрелся получше. – Ага. – Тебе идёт. – Ты вчера уже говорил это, – Чан пожал плечами и потянулся за сэндвичем, перед этим предложив его Минхо, который отказался, покачав головой. – И что я красивый тоже. – Не помню такого. – А ты вечно ничего не помнишь и не знаешь. Возможно, это были холод и ирония в тоне Чана. Возможно, закатанные глаза и усталость на лице, которые вынудили Минхо сесть прямо и померкнуть. Он следил пристально, почти маниакально, не упуская из виду ни единой хлебной крошки, слетавший с губ, и всё это время молчаливо испепелял взглядом. Чан же продолжал спокойно доедать. Его не пугали ни бешеные глаза, ни напряжённые кулаки на поверхности стола, да и сам Минхо, в целом, не наводил никакого страха. Хотя стоило бы побаиваться, ведь в гневе Минхо становился бесконтрольным. К счастью, похожие проблемы с агрессией имелись и у Чана. – Думаешь, чем возразить? – спокойно поинтересовался он, после того как отпил немного сока. – Я могу помочь. – Зачем ты снова начинаешь это? – Минхо медленно выдохнул и встал из-за стола, подойдя к холодильнику за новой бутылкой воды. – Что ты пытаешься добиться? – Ничего. Я просто констатировал факт. Тебя это так бесит? – ироничный тон звучал почти ядовито в глухой тишине небольших апартаментов. Каждый шорох, стук и вздох накаляли воздух. – Знаешь же, я не люблю, когда ты начинаешь припоминать пьяный бред. – То есть, когда ты возвращаешь мои слова – это нормально и до боли весело, а как я, то сразу пьяный бред? – Чан также поднялся с места, взяв пустую тарелку со стаканом, и поставил в раковину, не удосужив злого Минхо взглядом. – Снова собираешься отмахнуться от сказанных признаний и наорать на меня? – Я никогда не отказываюсь от своих слов. Просто ты всегда несёшь полную чушь. – Конечно. Мне же больше делать нечего. – Именно, – Минхо, пусть и пытался показать на лице завидный покой, захлопнул дверцу холодильника с агрессией, которая с каждой секундой перерастала в настоящий смертоносный вулкан. – Поэтому заб- – В отличие от вечно занятого тебя, который трахается направо и налево, лишь бы забыться. То, с какой скоростью Минхо обернулся на Чана и сократил расстояние между ними, оттеснив к углу стола, даже рассчитать не было возможно. Он еле держался, чтобы не схватить за плечи и не повалить на холодную поверхность, однако глаза таким терпением не обладали и кричали о возмущении. Чан знал, что задел Минхо, которому не нравилось слушать о собственных похождениях, но также знал, что был прав. Чан всегда был прав. И сейчас он даже не напрягался – расслабленно смотрел в ответ без тени улыбки и игнорировал острую боль в пояснице от упершегося угла стола. Ужасный повод для гордости, но ему не привыкать. Такое случалось далеко не в первый раз. И даже не в двадцатый. – Что я делаю и с кем – тебя касаться не должно, – проговорил Минхо леденящим душу тоном и ткнул в голую грудь Чана указательным пальцем. – Это только моё дело. Мы не встречаемся. Не вздумай контролировать меня. – Тогда и ты не смей размахивать кулаками перед теми, с кем я отныне буду спать. Чан ни на секунду не сомневался в сказанных словах – уверенность в голосе и решительный огонь в глазах говорили дальше за него, пусть на деле он и не собирался подпускать к себе никого. Но это послужило отличным катализатором для взрыва Минхо. Для пробуждения той самой ужасающей ревности, которую тот никогда не умел скрывать. Минхо одним ловким движением повалил Чана на поверхность стола и сильнее вжал, крепко удерживая, пока заглядывал в спокойные глаза убийственным взглядом. В них он видел вызов. Они словно говорили чистейшую правду, хотя на самом деле Минхо никогда не сомневался в Чане, потому что был уверен; потому что не было поводов. Но одна крохотная вспышка гнева стирала всё доверие и не оставляла никакого следа. Постоянно. – Ты не будешь этого делать, – угрожающее надавил он на медленном выдохе и прикрыл глаза, чтобы не видеть усмешку на умиротворённом лице. – Слышишь? Только посмей. – И что будет? Мы не встречаемся. Ты мне никто, чтобы выставлять какие-то требования и правила, – огрызнулся Чан и оттолкнул от себя Минхо, но тот быстро прижал его обратно к поверхности. – Отпусти меня, придурок. Больно. – Забери. Слова. Назад, – с плохо контролируемой злостью говорил Минхо, разделяя каждое слово, а напряжённые ладони, тем временем, крепче сжимались на чужих плечах. – О том, что ты придурок? Не дождёшься. – О том, что будешь спать с другими, – после такого наглого заявления Чан нахально рассмеялся и уже изо всех сил толкнул Минхо и поднялся со стола. Боль в пояснице практически не ощущалась. Дыра в груди перетягивала всё одеяло на себя. – Не твоего ума дело, что и с кем я буду делать в свободное время. Я не твоя собственность, Минхо. Мы же с тобой не в отношениях. Каждое слово было пропитано агрессией, злобой, обидой и болью. Чан положил ладонь на поясницу и медленно массировал, но не чувствовал ни улучшений, ни чего-либо другого – обычная тупая боль, которая с ним постоянно. Она появлялась в моменты ссор, в моменты разлуки. Периодически давала о себе знать, когда Минхо проводил между ними черту и отворачивался; или в холодные ночи, одиноко лежа в постели. Сам же Минхо смотрел вслед уходившему в спальню Чану и гневно сжимал кулаки. Один, секундой позже, пару-тройку раз столкнулся с неповинным столом, который отбил ему костяшки в кровь. Заслуженно. Минхо осознавал, что являлся корнем ссоры, возбудителем конфликта, но не хотел признавать. Ведь он же был прав – они не встречались, не были парой, так в чём заключалась проблема? Почему его изводила одна гнусная мысль, что Чана будет целовать и обнимать кто-то другой? Кто-то, кто не он? Эта мысль звучала ужасно, а выглядела настолько отвратительно, что гнев не угасал ни на секунду. Минхо не мог понять, на кого злился в этот момент больше: на безмозглого себя, гордого Чана или на воображаемого парня, который мозг подкинул в самых красочных постельных сценах. Но он знал, что не мог допустить этого, поэтому поспешил в комнату следом. – Прости, – прошептал он, крепко обняв Чана, и прижал к груди так сильно, будто боялся потерять. Он и правда боялся этого. – Прости меня. – Отпусти, я не хочу сейчас с тобой разговаривать. – Чан, пожалуйста… – Ты хоть знаешь, за что извиняешься, идиот? – прикрикнул Чан и резко отстранился, заглянув в сожалеющие глаза. Мгновенно он почувствовал, как слабость вновь просыпалась из глубины. – Просвети меня, умник. Я же не умею читать твой биполярный мозг. – За всё. Прости за всё, этого больше не повторится. Это повторится. Всегда повторялось. Но Чан не мог не простить, когда Минхо смотрел на него беспомощно, с неподдельным отчаянием и сожалением. Это было его величайшей замкнутой ошибкой, он знал, но поступить иначе не решался. – И ты меня прости. Обнял в ответ, поцеловал и позволил уснуть в своих тёплых и успокаивающих объятиях. Как и всегда.———
«И знаешь, что было дальше?
Дальше я просто окончательно отошёл от тебя и потерял интерес. Я не забыл твой сладкий голос и пронзительный взгляд, не забыл и машину – каждая похожая пробуждала мурашки по коже, стоило только увидеть. Каждый чёртовый раз. Но в один момент мне правда стало безразлично, что ты там, где и с кем…»
Студия молчала. Поселилась настолько идеальнейшая тишина, что казалось, её намеренно никто не хотел нарушать. Даже присущих съёмкам шорохов не было слышно. Зал полностью погрузился в бесшумный режим. Чан смотрел на интервьюера, ожидая новых вопросов, а тот не сводил глаз с него, совсем позабыв о скрипте, который небрежно лежал на полу, выпав из рук. Ситуация выходила комичной, жаль только, что Чан истратил весь недельный запас смешинок. – Ещё вопросы? – подтолкнул он с вежливой улыбкой, глазами указав на упавшие бумаги. – Поразительная история получилась, согласны? – Действительно, – неуверенно кивнул молодой человек и потянулся за скриптом, который принялся перечитывать наспех. – Я даже не знаю, что вам сказать. – Скажите, какой я удивительный. Или можете сказать, что таких наивных, как я, ещё поискать нужно, – с вымученным подобием улыбки перечислял Чан, пока зрители медленно приходили в себя. – Неужели я лишил вас дара речи? – Почему вы решили написать книгу? – тактично проигнорировав предыдущие вопросы, спросил интервьюер и поднял сбитые с толку глаза. – Это, наверное, было способом рефлексии? – Именно. Я хотел избавиться от всего, что меня мучало и связывало с ним, поэтому высвободил этот груз на бумагу. Когда отправлял в редакцию, не рассчитывал на печатное издание. – Тем не менее вас поджидал успех. – Как минимум, он заслуженный. После всего того… – Чан замолк, уткнувшись пустым взглядом в свои бледные, собранные в замок ладони, и по очереди прохрустел каждым пальцем. – … а, впрочем, уже неважно, если честно. Больше неинтересно. – У вас остались чувства? Вопрос прозвучал вопиюще громко. До невозможного смехотворно для Чана, который резко поднял голову на интервьюера и взглянул на него с неподдельным удивлением – шоком даже – и рассмеялся так, что живот мгновенно пробило сильным напряжением, а сердце проткнула остаточная острая боль. Вопрос больше походил на оскорбление. – Сначала я поздно засыпал из-за него, потому что ставил в приоритет, потом и вовсе перестал спать, ибо было больно переживать всё то, что происходило между нами, пока мы ещё были вместе, – Чан показал кавычки двумя пальцами обеих рук на последнем слове, а после усмехнулся и беззаботно, максимально спокойно пожал плечами, склонив голову вбок. – И вы представить себе не можете, каким удивительно прекрасным и полноценным сном я сплю сейчас. Надеюсь, это был доходчивый ответ. – Но ведь должно было быть что-то хорошее, раз вы так долго держались за него? Хорошее всегда быстро забывалось. Почему-то, было намного легче сделать акцент на чём-то, что разрывало на части: обида, предательство, обман, ссоры, да и в целом на негативных эмоциях концентрация держалась дольше. Как будто бы так было проще оправдать себя и выставить другого человека в грязном свете. Виноваты все, но не я. Обстоятельства. Однако Чан никогда не опровергал, что с Минхо у них было предостаточно моментов завидной идиллии. Он также не скрывал, что они были взаимной поддержкой друг друга и оба срывались на помощь в любую свободную минуту по первому звонку. Радость и наслаждение шли по обе стороны от боли, крепко держась за руки – слишком неразлучны, чтобы сделать акцент на одном. Вот только от последнего урон вышел мощнее, поэтому и память теперь защищалась, закопав позитивные эмоции на самое дно. – Безусловно, – согласился Чан и подтвердил слова уверенным кивком. Глаза, что до этого момента прожигали дыры в ладонях, теперь устремились прямо на молодого человека и заглядывали глубоко в душу. – У него превосходно получалось создавать ощущение, словно мы суждены друг для друга. Как инь и ян, хотя на деле мы были просто двумя идентичными психопатами: один – скрытый, другой – явный. – Я заехал в кафе, что ты хочешь? – Минхо ожидал заказ и пока просматривал барное меню, позвонил сонному Чану, с утра вернувшемуся с работы. – М-м-м, лазанью, – заспанный и хриплый голос на другом конце линии вызвал у него улыбку, сдержать которую немного не получилось. Он быстро отвернулся от бариста к окну, когда тот поймал его за глупой улыбкой на всё лицо. – Её уже заказал, – тихо ответил Минхо, прочистив горло несколькими кашлями. – Ничего другого? – М-м-м. – Точно? – М-м-м… мхм. – Хорошо, скоро буду. – Мхм. Время было вечернее, пробки в выходные и гуляющий повсюду народ. Минхо, несмотря на огромное желание оказаться у Чана быстрее, приехал только часа через полтора. Можно было и раньше, но он ещё заехал в супермаркет за снеками и мороженным. Интуитивные покупки, когда дело касалось Чана, всегда оказывались самыми лучшими. Чан открыл дверь на автомате с закрытыми глазами и поспешил обратно в спальню досыпать, пока Минхо самостоятельно прошёл на кухню, разложил покупки по полкам и в тишине просидел час, попивая кофе. Он рассматривал небольшие картины на стенах и статуэтки на стеллажах, множественные фотографии в рамках, которые уже давно изучил. Смотрел в окно, вид из которого не менялся практически никогда, за исключением света в домах и прохожих на улице. Но Минхо неизменно продолжал изучать квартирку Чана, где запомнил расположение всех вещей, знал, что и как лежит, да и вообще – у него был пароль от входной двери, вот только он никогда им не пользовался. Когда приезжал – звонил или стучал, чтобы Чан сам открыл, а после немного выслушивал от того о нежелании вставать с кровати и лени, получал подушкой по лицу и всё забывалось. Минхо не имел ни малейшего понятия, почему ему было так тяжело воспользоваться паролем. Наверное, он всего-навсего уважал чужие личные границы. – Не говори мне, что ты снова просидел здесь и бесцельно смотрел по стенам всё это время? – заспанный, хриплый и низкий голос Чана вошёл на кухню раньше обладателя, который еле перебирал ногами и одновременно потягивался, отсвечивая голым торсом. – Так уж и быть, не скажу, – Минхо улыбнулся, стоило Чану закатить глаза на его ответ. – Твоя лазанья в духовке. Убрал, чтобы не остыла. – Иногда ты меня поражаешь. – Чем? – Её можно было просто разогреть в микроволновке, но ты не поленился и включил духовку, чтобы она просто, что? – Чан заглянул в духовку и, вновь выпрямившись, склонил голову вбок и приподнял бровь. Лицо его отражало смешное непонимание ситуации, словно паззл совсем никак не складывался. – Не остыла? – И не потеряла вкус. После микроволновки сыр не такой тягучий. Чан скорчил выражение, которое буквально кричало «сложно, очень сложно» за него, и покачав головой из-за поражения в мыслительном процессе, сел за стол без дальнейших препирательств. – Как скажешь, мистер Логика. Их ужин дома проходил всегда по одной схеме: много разговоров обо всём и ни о чём одновременно, пока на фоне играл чей-нибудь плейлист, обсуждение рабочего дня и обмен последними новостями от друзей. Обычно говорил всегда Чан, у которого каждый день что-то происходило, а Минхо слушал настолько внимательно, насколько позволяло состояние. Иногда роли менялись и рот не затыкался именно у второго, но остальное оставалось константой. После ужина они вместе занимались уборкой: кто-то мыл посуду, кто-то сортировал мусор и протирал стол, а после уходили в гостиную и занимали место на диване перед телевизором. Минхо захватил из холодильника среднюю баночку с мятным мороженым и, заранее зная, что должно случиться дальше, молча выжидал. – Посмотрим комедию? На работе вчера обсуждали какой-то нов-, – Чан обернулся и замолчал, заметив в руках Минхо любимый десерт. В одном маленьком экземпляре. Он, не вставая с пола, пультом указал на лакомство и затем на себя. – Ты ешь мороженку? А мне? – Ты же сказал, что кроме лазаньи ничего больше не хочешь, – Минхо беззаботно пожал плечами и показательно, подавляя истеричное желание засмеяться, спокойно зачерпнул ложкой много мороженого и съел. Чан его радость не разделял. И это легко читалось по обиженному выражению. – Что? – Ничего. Просто ты единоличник. Эгоист. Купил мороженое только себе. – Так я же специально позвонил и уточнил, что ты хочешь, – вторая ложка была не меньше, и Минхо всё тяжелее становилось сдерживать смех, пусть звучал он по-обычному спокойно. – Я спал, Минхо! Сп-а-а-а-л! – недовольно протянул Чан и бросил пульт на диван. – Ты бы мне ещё утром позвонил, когда я только заснул. На что ты рассчитывал, позвонив человеку, отработавшему почти целые сутки? Знаешь же… Минхо больше не ел – он с тёплой улыбкой наблюдал за активной жестикуляцией, следил за десятками ярких эмоций на лице и с завидной концентрацией слушал недовольный монолог. Обычно его раздражали долгие речи, бурчание и жалобы, но Чану удавалось выходить из себя по пустякам так, что Минхо находил это чересчур милым. Было понятно, что обида несерьёзная, да и оба знали, что мороженое в любом случае уйдёт на двоих, но это не мешало им периодически забывать о возрасте и становиться детьми. Прямо как сейчас. Сейчас в глазах Минхо не было более милого и светлого ребёнка, чем Чан. – … и после всего, что между нами было, ты, эгоистичная жопа, покупаешь мороженое только себе? – всё никак не унимался Чан, но монолог уже вёл с позиции лёжа, смотря на Минхо снизу вверх. – Я был о тебе лучшего мнения, предатель. – Холодильник. – Да, именно им ты и являешься. Такой же холодный изнутри, но горячий снаружи. – Загляни в холодильник, говорю, – Чан подорвался с места мгновенно и почти бежал на кухню в предвкушении. – Верхняя полка, за коробкой сока. Когда Чан довольно вскрикнул и поблагодарил признаем в любви, Минхо уже не сдерживал ни улыбок, ни умиления, а когда тот вернулся на диван и обнял, то первым поцеловал, пожелав приятного аппетита. Наблюдая за счастливым Чаном, он ощущал таковым и себя. Внутри бушевали безграничные эмоции, состоявшие исключительно из положительных, и по всей груди растекалось такое тепло, какое он испытывал только с Чаном. Нежность, с которой Минхо смотрел, напугала бы его, увидь он себя со стороны, но видел её лишь один человек, который влюблялся сильнее. – Ты удивительный, – признался он, мягко взъерошив и без того кудрявые волосы Чана. – Ну или глупый, я не до конца понял этого. – Почему? – Как ребёнок радуешься обычному мороженому. – Оно не обычное! Шоколадное! Прошу иметь уважение и отдавать должное, – Чан высунул язык и довольно зачерпнул большую ложку, с аппетитом положив всё в рот. – А вообще, я уникальный. Таких как я уже и не осталось, наверное. – Да, таких наивных, как ты, ещё поискать нужно, – согласился Минхо и закатил глаза, но растянул радостную улыбку от уха до уха, потому что сдержать её не получилось. И не хотелось тоже. – Ну и закончилась вся история так, как началась: я был единственным влюблённым, – подытожил Чан, поправив кепку. Интервью длилось дольше, чем он предполагал. Дольше, чем хотелось бы, но в этом было своё очарование. Для всех личное. Зрители, на удивление, совсем не устали, чего нельзя было сказать о съёмочной группе, на чьих лица было написано всё. Интервьюер выглядел также, как и в самом начале – непонятно, что он чувствовал и о чём думал, профессионализм брал верх, но Чану было на это немного больше, чем плевать. Он полностью истратил заряд социальной батарейки и теперь хотел лишь одного – закрыться дома и не контактировать ни с кем в ближайшие несколько недель. План звучал идеально. – Однако роман закончился не вами, – подметил молодой человек, скрестив руки на груди. – Вы закончили его, показав нам, что второй герой понял ошибку и хотел всё изменить, но уже было поздно. Почему вы не включили себя в заключительные главы? – Зачем? Я намеренно ушёл с последней страницы, – Чан пожал плечами и снял кепку, поморщившись из-за яркого света. – У реальной истории нет конца, потому что не было никакого начала. Здесь то же самое. – Но ведь история была. Мы все читали о ссорах, ревности, о любви, которую не увидеть невозможно, – зрители подхватили слова интервьюера и согласно выкрикивали с мест, добавляли аргументы и ситуации. Чан слышал и слушал каждого внимательно, пока пристально наблюдал за молодым человеком перед собой, вопросительно приподнявшим бровь. – Вы же сами описывали эту любовь. А в конце, как будто, вычеркнули одного. – Так и есть. Я вычеркнул себя. И вышла история одного человека. Всего лишь два незнакомца, с начала и до конца. – А в вашей жизни? С тем человеком вы тоже всего лишь два незнакомца? Зал снова замер в ожидании ответа, и Чана это веселило. В целом, всё это интервью вышло необъяснимо забавным. Изначально он думал, что выйдет скованно, резко и без какого-либо удовольствия для него. Но сейчас, смотря на лица всех присутствующих, смотря на интервьюера, он чувствовал небывалое удовлетворение и лёгкость, которые искал долгое время. Ему этого не хватало. – Именно, – кивнул он и улыбнулся настолько искренней и яркой улыбкой, что даже не верилось. – Просто незнакомцы, которые знали каждый аспект жизни друг друга. Занавес. – Так просто? – А как иначе? Раньше мне казалось, что без него жизнь потеряла всё абсолютно, остановилась. Теперь смотрю и думаю: а за что, собственно, я боролся? – Чан обратно надел кепку и взглянул на парня из-под козырька. – Ему же было легко вычеркнуть меня из своей жизни, поэтому я сделал то же. – И вы уверены, что он никогда не прочитает книгу? Вы писали об этом в посвящении. – Я знаю, что он читал. Как бы сильно мы не отнекивались от собственных слов, но мы и правда слишком хорошо знали друг друга, были слишком похожи. Даже в любви мы были одинаковы, – Чан иронично усмехнулся. – Два слепца. Один слепо любил, а другой, наоборот, не видел своей любви. – Может, он сильно боялся? – аккуратно предположил интервьюер, на что кто-то из зала выкрикнул согласием. – Возможно. До этого мне уже нет никакого дела. Чан незаинтересованно перевёл взгляд на руки. Лёгкость внутри была подобна эйфории. Она его согревала, вдохновляла и почти подарила силы парить. Раньше он не понимал, что значит «второе дыхание», но сейчас ощущал необъятный прилив дикой энергии, настоящий заряд бодрости. Он знал, что это только на сейчас, именно на период этого интервью, ведь дома его снова накроют воспоминания, внезапно постучится в дверь подзабытая обида и ночью явится грусть, но эти гости будут стоить того. В эту самую минуту всё стоило того. – Что же, тогда последний вопрос, который, я уверен, интересует многих. В послесловии вы написали: «Знаешь, я долго не решался озвучивать твоё имя, потому что было страшно. У меня банально не получалось этого сделать. Я даже слышать его не мог, без воспоминаний о тебе. Но через год я всё же прошептал твоё имя, чтобы проверить, больно ли мне». Закончить книгу на этом – жестоко, как по мне. Словно оборвали мысль, хорошенько заинтриговав. – Вы правда думаете, это было жестоко? – интервьюер уверенно кивнул, смотря пронзительным, нечитаемым взглядом, из-за которого Чан рассмеялся. Самую малость удивлённо и почти неистерично. – Значит, вы никогда не ощущали настоящую жестокость. – Больно вам было? – Вам правда так интересно? – очередной нетерпеливый кивок. – Как забавно получается. Но отвечая на ваш вопрос… Чан горько усмехнулся, перед тем как отвёл глаза от ожидающего парня и оглядел замершую в новом предвкушении студию. Это было до невероятного смешно. Наверное, только ему. Он понятия не имел, сколько раз за несколько часов подумал, что интервью было смешным. Зрители жалели и сопереживали, окунувшись в реальную историю его жизни; съёмочная группа горела сделать из каждого ответа эксклюзив, а интервьюер напротив буквально прожигал взглядом и, казалось, затаил дыхание. Иронично. Чан прекрасно знал это чувство. Теперь оно для него не имело смысла. Словно роли сменились, и теперь он мог насмехаться над столь жалким видом, которым, когда-то, обладал. – …оставлю это на ваше воображение, – проговорил Чан и, подняв голову, посмотрел прямо в глубокие глаза интервьюера, в которых он видел хорошо скрытую боль. Знакомая боль в до боли знакомых глазах. – Минхо. Думаю, вы знаете ответ.