I love you so

— Бэй, поможешь мне? — Карли с трудом удавалось разложить на газоне серую ткань для большого экрана. — Конечно, — отпускаю с колен Генри, рассказывающего о звездах, названия которых он коверкал, но тут же исправлялся — и почему нас не подпускают к грилю, что за дискриминация? — смеюсь, раскрывая белую ткань с другого края. — Думают, что умнее всех и лучше готовят, лучше бы занимались организацией просмотра своего футбола, — вдвоем расправить гладкий экран удается легче, накидываем на длинные штативы — отличная работа, пойду, проверю духовку. — Что бы у нас были такие вечера с родней, да никогда — посвистывает Дэвид, подходя ближе, облачённый в теплую рубашку с шахматным принтом, сегодня он выглядел по-настоящему домашним.       Вспоминая склочные ужины и отсутствующие завтраки за общим столом, на душе становиться ещё более паршиво. Италия навсегда оставалась нашей родиной, но вдруг всё бросить и вернуться в Катанию не было никакого желания. Едва лишь тонкая навязчивая мысль не отпускает с самого нашего уезда от родителей. За столько лет, я нигде в этой стране так и не почувствовала себя дома. Что не скажешь о Дэвиде, который как рыба в воде плавает в новой для себя американской культуре. А мне, только приходится следовать за ним, ступая шаг в шаг. — Ты не скучаешь? — брат кривит лицо, словно скорбь по нашей прошлой жизни это нечто постыдное, а портового городка на побережье Сицилии никогда не существовало. — Посмотри на этот дом, Бэй, — Росси оглядывает большой задний двор с идеальным газоном, ухоженные клумбы с полевыми цветами, белые высокие стены, деревянное крыльцо и небольшую беседку, под крышей которой стоял Скотт, переворачивая на гриле овощи — разве это не всё, о чем можно мечтать? — Одухотворенно спрашивает мужчина, на что я лишь могу кивнуть, ощущая себя безразмерно одинокой и чужой на этом празднике жизни. — Пойду, найду сумку — тяжелый выдох все же вырывается из моих уст, что успевает ускользнуть от завороженного своими мыслями Дэвида. Возникшая грусть и отрешенность крайне контрастировали с сегодняшним вечером, большая семья, влиться в которую так желает Дэвид, только крепче давила своей идеальностью на нерешенные семейные комплексы. Как можно тише ступая подошвой по паркету, прохожу мимо кухни, зала и коридора, выхожу на внешнее крыльцо из темного дерева, сев на первую ступень.       Глубоко вздыхаю, словно воздух здесь другой, не такой как за домом, более прохладный, более свободный. На секунду, чудится запах кофе и выпечки из кафе Punto, шуршание листьев в парке Villa Bellini, где я часто обдирала коленки, пытаясь залезть на высокие деревья, а главное, ногам кажется, будто они стоят на камнях Амфитеатра, на улице Piazza Stesicoro. Без конца вспоминая прошлое, будущее кажется ещё более удручающим и мрачным, что мне делать после учебы, куда податься, на каком фундаменте строить новую себя. Как не казаться чужой в своем собственном теле, в квартире, ставшей хорошим укрытием, в городе, подарившем им с братом новую жизнь. И всё, что я могу сейчас ощущать — это бесформенная тоска, не высказанная, невнятная, по чему-то или кому-то никогда не присутствующему рядом. Катания оставила шрамы, а мирные времена вне прошлого, ничему меня не научили. Перспектива вернуться на родину, как и перспектива, остаться в Бостоне, в душе не отзывались ничем приятным, будто она требовала завести машину, взять кота и отправиться в поездку длинною в годы, на поиски этого чего-то или кого-то. Без профессии, без призвания. Смахиваю одинокую каплю с щеки. В последнее время, из-за напряжения перед экзаменами внутренние стены трещат по швам, вынуждая при любых обстоятельствах проливать слезы. Телефон в кармане джинсов звенит несколько раз, но не успеваю ответить, как абонент сбрасывает. На экране высвечивается одно простое слово: «Мама». — Ciao mamma — перезваниваю, произнося слова как можно медленнее, оборачиваюсь на распахнутую входную дверь, в коридоре пусто, только из открытой двери на кухне доносятся приглушенные мужские голоса. — Бэй, милая, здравствуй — на ломаном английском произносит родной голос и замолкает. — Ты что-то хотела? — пытаясь не превратиться окончательно в размазню, пару раз глубоко вдыхаю. — Мы… то есть я, хотела узнать, как твои дела, ты заканчиваешь университет и… мы с отцом очень гордимся тобой. — Да, сдала экзамены на этой неделе, — слезы все равно кататься по щекам, как бы я не хотела их остановить — с прошедшим днем рождения — тихо шепчу, на что слышу лишь кроткий всхлип и тишину, прекрасно зная, что мама побежала в ванну, смотреть потекла ли её дорогая тушь. — Отец не знает, что я тебе звоню — мужчина, с гомофобным складом ума, владел самым крупным портом на побережье, из-за строгих нравов и неспособности слышать хоть кого-то кроме себя, отец растерял всех своих детей. Но даже это событие не сделало возможным, сменить его гнев к Дэвиду на милость. — Хорошо — покорно опускаю голову к коленям, разглядывая неровно завязанные пыльные шнурки. — Поэтому, я хотела узнать о твоём брате, если ты не возражаешь, — поспешно тараторит женщина, коверкая несколько слов, но тут же останавливается, переводя дух — у него всё в порядке? — Да, он счастлив, как того и заслуживает — секунда тянется в минуты, и мы молчим, словно между нами нет тысяч километров и сломанных отношений, будто мы сидим рядом, прижавшись плечами, обоюдно понимая, что никакие слова ничего не изменят. — Amo te e David* — со всхлипом произносит итальянка. — Ti amo anch'io mamma* — хриплю я, сорванным, из-за не выплеснутых наружу рыданиях, голосом. Связь прерывается так же неожиданно, как и мамино рвение позвонить.       Лицо окрашивают дорожки слез, пока в ум с поразительной ясностью лезут все те же навязчивые мысли. Осознание, что родители мне давно не семья, и люди на заднем дворе этого дома, мне не семья. И как я сама себе не семья. Но бывают моменты, когда нужно порвать все связи, чтобы понять их истинную ценность. — Извини, за мою глупость, — вздрагиваю, но не оборачиваюсь, уже успевая за сегодня выучить, кому принадлежит красивый глубокий голос — я вне работы вечно могу сболтнуть лишнего. — Забудь, это ведь ничего не значит — чувствую движение рядом с собой, благодарная Крису, не пытающемуся заглянуть мне в лицо, что я поспешно отвернула в сторону, рассматривая треснувшую краску на перилах. — Я укладывал Генри спать, окно на втором этаже было открыто — говорит деликатно и нежно, словно с забитым зверьком в клетке. — И всё слышал, — нелепо шмыгаю носом и смеюсь, поворачиваясь к красивому лицу — не говори, Дэвиду, он с ума сойдет — голубые глаза пронзительно всматриваются в каждую веснушку на моём лице, каждую дорожку слез, слипшиеся ресницы и неловкую улыбку. Но вместо просьб пойти умыться, Крис молча раскрывает руки, унося меня в свои теплые объятья, размеренно поглаживая спину ладонью. Красный нос утыкается в изгиб крупной шеи, вдыхая дорогой парфюм, чувствую, как ресницами задеваю кожу, на что слышу беззлобный смешок. Мужской подбородок утыкается в макушку, размеренно вдыхая и выдыхая. И вдруг объятья незнакомца становятся самым безопасным местом на планете. — Так нас разбить могут только очень близкие люди, — глубокий голос будто доноситься со всех сторон, прижимаюсь ближе, чувствуя покой, впервые за несколько лет — семья, это будто дружить с тигром, любить его, почитать, но всегда держать при себе заряженный пистолет. — Стендаль? — легко улыбаюсь, кожу лица стягивает от засохших слез, тело под моей ладонью на секунду удивленно замирает — Но он имел в виду не семью. — Мне кажется, это высказывание можно отнести к любым современным отношениям. — Что за совращение к самоанализу, Эванс? — поддаюсь обратно, расположившись рядом в пол оборота, всё ещё ощущая жгучую ладонь на спине. — Лишь к самоанализу, Росси — и вновь эта мальчишеская ухмылка заражает своей непринужденностью. Неужели кто-то может быть настолько незатейливым и добрым, по отношению к едва знакомому человеку. Он словно огромная солнечная батарейка. — Как жаль, а я то, понадеялась, что ты и меня уложишь спать — глубокий смех вырывается из груди Криса. — Для начала, я накормлю тебя самыми вкусными бургерами в Бостоне, а дальше уже глянем — заговорчески шепчет Крис, встаёт и протягивает широкую ладонь. — О, так мы ушли от концепции семьи, что ты предложил в машине? Ловлю на слове, — рука крепко сжимает мужские пальцы — разве нам не туда? — указываю в сторону выхода во двор, пока Крис тянет меня к лестнице на второй этаж. — Бэй, ты очень красивая девушка, — смотрит адвокат уже с третьей ступени, замечает моё замешательство и поспешно добавляет — но такую красоту нужно умыть от слез, идем. — Stolto* — нежно бормочу под нос, понимаясь вслед. — Что ты сказала? — заинтересованно восклицает Крис, подводя меня к знакомой ванной. — Говорю, хорошо, господин, — пожимаю плечами с веселой ухмылкой, но напротив натыкаюсь на напряженный острый взгляд. Крис, развернувшись, подходит ближе, соприкасаясь своей грудью с моей. И в приступе невероятной близости, мне вдруг, словно ласковой кошке, хочется потереться о своего хозяина. Тяжелое дыхание опаляет моё заплаканное лицо, а голубые глаза, как и ранее в машине, затягивает черная пелена. Добродушный плюшевый Крис, в один миг становится похож на зверя. Победно вздыхаю и шепчу, вставая на носки — вот мы и нашли ваш фетиш, мистер Эванс. — Ну, вот ты и соврал, дядя Крис, считал я овечек про себя, но заснуть не смог — звонкий голос пробуждает нас от чувственных гляделок. Генри выползает из старой комнаты Криса.

***

— О, нет! Ну, что он творит! — сокрушался Скотт, чуть не роняя свою тарелку на газон. Вечер плавно перетекал в ночь, Суперкубок идет в самом разгаре, когда большую часть четы Эвансов и нас с братом разморило от горячей еды и теплого вечернего ветра. Пластиковые стулья тихо поскрипывали от нетерпения болеющих за свою команду мужчин. — А вон там, Сириус, она из созвездия Большого Пса, — маленький пальчик указывает на темное небо с крохотными блестящими точками. Отойдя от всех на другой конец двора, Генри лежал на моей правой руке, согнутой в локте. Толстый шерстяной плед под нами слегка покалывал открытые плечи — твоя очередь. — Можно к вам? — от чего-то близость взрослого мужчины рядом, становилась привычной, что очень огорчало, ведь скоро мы опять расстанемся и не увидим друг друга до следующей семейной вылазки, или того хуже, свадьбы Дэвида и Скотта. Крис ложится слева, подпирая рукой голову. — Можно, только тихо — шикает Генри и улыбается. — Ладно, дай поищу, — на секунду задумываюсь, всматриваясь в небесную тьму — Процион, это самая яркая звезда в созвездии Малого Пса, её уникальность в том, что она состоит из двух звезд, рядом с ней находится Гомейза. — Слышу тихий шёпот, Генри пытается выговорить оба названия, что получалось у него крайне хорошо — Я, так же, как и ты, смотрела много-много документальных фильмов в детстве, сейчас тоже пересматриваю, это успокаивает. — Расскажи ещё? — Процион находится от Земли сравнительно не далеко, а светит как восемь наших Солнц, поэтому его хорошо видно и без телескопа. А самая близкая к нам звезда — Проксима Ценавра — О, это я знаю, это красный карлик, дядя, теперь ты рассказываешь. — Ох, дружок, я не такой умный как вы. — Генри, нам пора! — Кричит Шэнна с другого конца двора. — Иду, пока — мальчик поочередно обнимает нас с Крисом и сонно пошатываясь, идет к матери. — Крис, мы с Дэвидом останемся, отвезешь Бэй домой? — Пошатывается Скотт, но далеко не от усталости, видимо его команда, всё же одержала победу. На стуле около экрана замечаю спящего итальянца, даже не открывающего глаза на шум. — Без проблем.       Огни ночного Бостона и большое сидение с подогревом в совокупности убаюкивают лучше любой мягкой подушки. Под тихое урчание мотора, Крис рассказывает результаты Суперкубка, на что я, вяло улыбалась, надеюсь на не скорое завершение поездки. Просыпаюсь лишь, когда кто-то открывает дверь с моей стороны, а руки тянуться, отстегивая ремень безопасности. — Извини, я уснула — резко вздыхаю, очутившись от быстрого сна. — Я заметил, — пронзительные глаза вновь непомерно рядом, мужские губы слегка приоткрываются, заставляя упереться в них взглядом — беги котёнок — что-то наподобие всхлипа вырывается из меня, пока глаза бродят несфокусированным взглядом по его красивому лицу. *Amo te e David — я люблю вас с Дэвидом *Ti amo anch'io mamma — я тоже тебя люблю мама *Stolto — дурак