***
Шла первая неделя после затянувшихся новогодних праздников, во время которых Николай осознал тот факт, что ему совершенно нечего есть. И, что страшнее, нечего пить. И, что просто апогей ужаса, не на что заниматься единственным делом, которое приносит ему настоящие эмоции — своей работой. Гоголь с наслаждением вдохнул затхлый книжный аромат, приветливо кивнул старой, как мир, библиотекарше, которая обожала его за умение вовремя отвесить лестный комплимент и подарить шоколадку на праздники. Библиотека пустовала, потому что первые выходные после ударной рабочей недели студенты предпочитали проводить не в окружении книг, а в тесной компании друзей и алкоголя. Николай в отдыхе не нуждался именно по той причине, что всю неделю на учёбу не ходил, и уставать ему было решительно не от чего. Вместо этого юноша занимался поисками чего-то, что по-настоящему разнообразит (и, желательно, обогатит) его жизнь, станет глотком свежего воздуха для бедного студента. Николай сам не понял, в какой момент всё это начало ему нравиться или в какой момент он сам так решил. Он с самого детства любил читать книги по эзотерике и мистике, вызывал духов с братом и пытался договориться с высшими силами. Сигма вырос и забросил оккультизм, а Николай так и не смог вырваться из пут чёрной магии. Нет, не сказать, чтобы он всерьёз в это верил, скорее, наоборот. Ему нравилось проводить ритуалы, описанные в книгах, играть с огнём, который, как он полагал, не может обжечь, и насмехаться над силами, которым не дано было его достать. А в четырнадцать лет его посетила гениальная идея. Он пригласил одноклассников, своих и брата, и пообещал устроить незабываемое эзотерическое шоу в обмен на чисто символическую плату. Они с Сигмой в тот день договорились о сценарии представления, ходе шоу и репликах, которые должны были вырваться словно бы случайно. Представление прошло без сучка и задоринки, вызванный «дух» заставил подростков дрожать с головы до ног, внезапно распахивающиеся окна и дуновения потустороннего ветра довели юные доверчивые души до экстаза, а когда родители вернулись, обнаружили своих чад лежащими в окружении начерченных мелом печатей, пустых пачек чипсов и книг по оккультизму, сладко посапывающими и очень довольными. С того момента Гоголь, и так весьма популярный в школе, стал абсолютной звездой. Именно в тот же день он и решил, что будет заниматься этим. Конечно, его успех заключался не только в умении вовремя включить запись потусторонних звуков с ютуба или подать Сигме знак незаметно поднять шторы. Спустя время Гоголь зарекомендовал себя как блестящий психолог. Он никогда не соглашался на сеансы с убитыми горем матерями, надеющимися вступить в контакт с погибшими детьми, всегда заявлял, что не может никого вылечить от онкологии или заставить встать с инвалидной коляски. Это было чем-то бо́льшим, чем простой кодекс чести: Николай считал себя кем-то вроде современного Робина Гуда, который брал деньги у недостойных людей… и тратил на то, чтобы грабить других недостойных людей с большим масштабом. Мужья, которые надеялись отомстить жене за то, что она ушла от них, на сеансах признавались в изменах грозному демону и уходили ни с чем, пристыженные и не глядящие экстрасенсу в глаза. Экстрасенс с трудом сдерживал смех и выключал устройство, создающее кругом клубы дыма. Поначалу все его представления могли развести только детей или очень недалёких людей, однако затем они становились всё серьёзнее и масштабнее, давили на несчастного покупателя услуг экстрасенса со всех сторон, задействовали детали из жизни и в итоге совершенно его ломали. В договоре, который каждый покупатель подписывал перед началом сеанса, чёрным по белому значилось, что Гоголь берёт полную предоплату, всю до копейки, и если после сеанса вас что-то не устроит, рассчитывать стоит, пожалуй, только на носовой платочек на выходе за счёт заведения. Николай был мошенником и сам это признавал, но не ставил себя в один ряд с рыночными шарлатанами или мерзавцами, пытающимися нажиться на чужом горе. Да, Гоголь не вызывал на самом деле никаких демонов, но если видел, что человеку и впрямь нужна помощь, говорил с ним через призму совета от нечистой силы, пытаясь помочь, и у него часто получалось. Людей же, которые пришли просто поглазеть на зрелища, он вообще не обманывал, потому что ничего не обещал: по части шоу и спецэффектов Гоголь был мастером, и публике это нравилось, а уж действительно холод по ногам бежал от присутствия в помещении призрака или всему виной был установленный над самым полом вентилятор, было не столь важно. По крайней мере, сам Николай считал именно так. Он не мог честно ответить на вопрос, хотел ли заниматься этим всю жизнь, да и старался не задумываться об этом. Зачем лишний раз мучать себя размышлениями, которые только усложнят его и без того нелёгкую жизнь? Главное, что это непыльное дельце, в котором Николай отлично зарекомендовал себя с юных лет. Гоголь прошёлся взглядом по корешкам книг в разделе «Эзотерика», который в их институте был неожиданно хорош своим наполнением. Книги были разные, но все, в целом, оказались более профессиональными, чем Гоголь думал, с пренебрежением разглядывая эти полки впервые. Теперь он часто просиживал здесь часы, проглатывая книги одну за другой и мысленно воспевая хвалы работникам, которые создавали программу книг для библиотеки института драматургии и кинорежиссуры. Люди искусства довольно непростые, мало ли, чем они там увлекаются… Внезапно его взгляд остановился на незнакомом потрёпанном корешке. Подцепив книгу — довольно невзрачную, судя по потёртому серому краюшку, — Николай тихо охнул от веса упавшего в его руки сокровища. Он замер, разглядывая увесистый томик, и почувствовал, как давно забытое ощущение трепета перед чем-то мистическим пробегает по его шее, оставляя тонну мурашек. На обложке оказался нарисован демон, но не такой, каким художники привыкли представлять его общественности. Больше всего фигура напоминала молодого мужчину, одетого в явно дорогой, но строгий наряд, какой явно указал бы на важную личность пару столетий назад. Тёмные волосы обрамляли его лицо, на месте которого зияли завитки цветов, нарисованные очень тонко и мягко, не вяжущиеся с остальным образом. Сзади на фоне маячило ещё несколько силуэтов, но внимание Гоголя привлёк нарисованный позади фигуры демона не так чётко человек с руками, по локоть испачканными в чём-то чёрном, держащий в них то ли древний фолиант, то ли свиток. Его длинные светлые волосы словно зависли в воздухе, изогнувшись прядями, а на месте лица застыла смеющаяся маска. Одежду его разглядеть было сложно, но на нём явно не было такого же костюма, как на демоне. Остальная часть картины скрывалась в клубах чёрного тумана. Гоголь ошарашенно посмотрел на книгу и разглядел надпись, отпечатанную крупным, почти церковным шрифтом: «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СИЛЪ ДЬЯВОЛЬСКИХЪ И СОВЕТЫ ПРАКТИЧЕСКИЕ ПО ВЫЗОВУ ИХЪ» Николай почесал макушку, пытаясь понять, как это дореволюционное чудо могло оказаться в московском университете, но думать ему было особо некогда: в мозге забилась внезапная тревожная мысль, что ему никому нельзя об этой книге рассказывать, увидеть его с ней тоже никто не должен, а сам Гоголь просто обязан прочесть её от корки до корки. Николай заправил за ухо прядь длинных светлых волос, которая свесилась на книгу, когда Гоголь над ней склонился, и вдруг замер, переведя взгляд со своих волос на потёртый рисунок человека позади демона. Нет. Нет, кто-то решил над ним подшутить, таких совпадений просто не бывает! В конце концов, он мошенник, а не душевнобольной, он не поверит в этот бред. …И почему это у него вместо лица маска клоуна?***
Слава Всевышнему, Сигмы в комнате не оказалось. Наверное, этот несчастный мальчишка с гипертрофированным чувством ответственности пошёл помогать отстающим или участвовать в очередном конкурсе, чтобы труд организаторов не пропадал даром… В общем, отправился заниматься своими обычными делами. При мысли о Сигме сердце Гоголя на мгновение нежно сжалось, вытеснив даже мысли о книге. Когда Николай станет великим и успешным человеком, он сделает всё, чтобы его брат ни в чём не нуждался. Пусть ходит по улицам и кормит кошек, занимается благотворительностью и выступает в защиту редкого вида обезьян на краю света. Николай знал, что это делает Сигму счастливым, и совсем немного, по-доброму ему завидовал. Завидовал, что этому замечательному юноше для счастья нужно так немного, а в идеальной картине мира нет несметных богатств и славы, как у него самого. Пожалуй, иногда амбиции не являются такой классной вещью, которой их принято представлять, а только мешают. Нечасто, конечно, и совсем чуть-чуть. Николай рухнул на свою кровать и уже привычно обнаружил недовольно выползших откуда-то из её недр тараканов. Ему показалось, что они посмотрели на него недовольно. Пожалуй, пора завязывать с мистической карьерой. — Извините, ребята. Бегите на кровать к Сигме, он с вами добр. А я немного занят, так что не надо на меня так смотреть. В следующее мгновение Николай позабыл и про кровать, и про тараканов, и про всё на свете, потому что открыл книгу, из которой тут же пахнуло древностью и захватывающим дух ароматом чего-то мистического и невероятно интересного. Книга явно была ветхой и старой, но для столь почтенного возраста держалась неплохо. Листы казались плотными, хотя и было заметно, что пальцы самых разных людей подцепляли их края, мяли и перелистывали с приятным шелестом. Внутри обнаружились полотна рукописного текста и почти полное отсутствие картинок, за исключением нескольких чёрно-белых зарисовок, больше напоминающих иллюстрацию экзистенциального ужаса, чем портрет того или иного демона. Впрочем, описаний тех самых демонов было немало. Книга содержала в себе не менее восьмисот страниц, и почти на каждой из них находилась нечисть, историю возникновения, правила и цели которой неизвестный автор или авторы расписали очень подробно и красочно. Гоголь почувствовал, что близок к бурному оргазму от мысли о том, сколько всего интересного он может узнать из этого произведения искусства. Нет, всё-таки Николая из чёрной магии можно выгнать, но чёрную магию из Николая — нельзя. Николай вздохнул, с любовью посмотрел на семейство тараканов, ощущая, что его сердце готово запеть во весь голос, который у него только имеется, и с головой погрузился в чтение.***
Сигма вернулся в комнату во втором часу ночи, сладко зевая и с трудом перебирая ногами. Он старался соблюдать режим и вполне преуспевал в этом деле, однако сегодня акция по сбору средств для экранизации подающей надежды новеллы затянулась надолго, а потом он проболтал с одногруппниками не меньше часа, наслаждаясь обществом умных людей, которым было искренне интересно услышать его мнение. В общем, на момент двух часов ночи Сигма чувствовал себя немного виноватым перед собственными жизненными принципами. Он вошёл в комнату тихо, но не очень осторожно, потому что видел, как из-под двери пробивалась полоса света. Он уже хотел мягко отругать Николая за то, что тот опять не спит по ночам, как вдруг его взору открылась потрясающая картина: Гоголь всё-таки спал. Спал, свернувшись в комочек и прижимая к груди что-то, напоминающее книгу. Одеяло сползло с него и осталось висеть где-то между полом и кроватью, а в груди Сигмы болезненно сжалось сердце. Он пробормотал что-то о том, какой у него всё-таки несносный брат, и подоткнул одеяло, утепляя это очаровательно дремлющее чучело. Сигма попытался забрать книгу, не столько затем, чтобы прочесть название так заинтересовавшего Николая тома, а чтобы он сам её не помял ненароком, но юноша вцепился в книгу крепко, как в мать родную, и Сигма махнул рукой на эту затею, выключая свет и укладываясь спать. Может быть, виной тому было нарушение привычного режима сна, или не очень большие сборы на экранизацию новеллы, или соседство с тараканами, которое явно не способствовало сладким грезам, но той ночью Сигма спал плохо, а снились ему, впервые за много лет, демоны, распахивающие голодные пасти и скребущие длинными искривленными когтями.***
Гоголь читал её три дня. Каждый раз он пылал ненавистью ко всему живому, когда приходилось отвлечься от книги, и с выражением, полным абсолютного счастья, погружался в чтение снова, избавившись от раздражающего объекта. Довольно часто таким объектом становился брат, кажется, всерьёз обеспокоившийся как состоянием здоровья переставшего спать Николая, так и его образованием. Грозился позвонить родителям и рассказать им всё, как есть, но каждый раз вёлся на умоляющий взгляд брата и тихие просьбы подождать ещё чуть-чуть, ещё немного, а потом… На суровый вопрос очаровательного младшего брата «И что потом?» Гоголь только многозначительно подмигивал и загадочно ухмылялся. Сигма решил, что у Николая совсем шарики за ролики заехали. Он даже с тараканами стал болтать как-то более осознанно: не то чтобы Сигма был против, но это была больше его роль, да и тараканы, судя по всему, тоже полагали, что разговаривать с ними так серьёзно, если ты не Сигма — не нормально. Гоголь же не обращал внимание ни на брата, ни на несчастных тараканов. Книгу он читал запоем, хоть начинал это дело с изрядной долей скептицизма, ближе к концу им завладела странная уверенность, что большая дьявольская энциклопедия предназначалась именно для него, и причиной так думать было не только удивительное совпадение его внешности с одной из фигур на обложке. Просто каждое слово словно должны были увидеть его глаза, каждая история этих чертей обязана была тронуть его сознание. И чем глубже Николай погружался в происходящее в книге, тем с большей уверенностью понимал, что в конце его должно ждать нечто особенное. Его словно готовили к чему-то особенному, повышая градус силы нечисти и всё сильнее закручивая их истории. Собственно говоря, в конце его и впрямь ждало нечто особенное. Последняя история последнего демона… отсутствовала. Зато в подробностях был описан ритуал его вызова, сопутствующие этому звуки и явления, последствия и цели. И написано это всё было как-то по-другому. Тоже аккуратным почерком, но не таким каллиграфическим и сложно читаемым, а скорее мягким, закруглённым, как в прописях. Николай вдруг подумал, что видел нечто похожее где-то, но мысль пощекотала краешек сознания и ускользнула. Гоголь жадно впился глазами в страницу, запоминая каждое слово. Ритуал выглядел совсем несложно, что изрядно удивило: большинство предыдущих было почти невозможно воплотить в более-менее домашних условиях, они требовали экзотических вещей или трудновыполнимых условий. Для подавляющего большинства необходимо было принести в жертву «живое существо», как лаконично сообщала книга, и в некоторых из обрядов подробно описывалось, что с ней следует делать, каким образом связывать и в какое место пентаграммы усаживать: это невольно наталкивало на мысль, что речь в Книге шла не о курицах. Однако же вызов этого, видимо, самого сильного из описанных в книге демонов, не требовал чего-то сверхъестественного или очень жестокого. Всего-то и требовалось, что начертить печать по подробной инструкции, порезать руку и капнуть в её центр несколько капель своей крови, затем произнести призыв на латыни и покорно ждать появления демона. Было, правда, ещё несколько условий: за проведением ритуала должно было наблюдать несколько человек (подробнее не уточнялось). Проводящему обряд перед этим рекомендовалось подтянуть здоровье, соблюдать девятидневный пост, не пить спиртного и молока, не есть мяса и других продуктов животного происхождения. О самом демоне написано было крайне мало, а имя звучало как-то комично, совсем не вписывалось во всё остальное, описанное в книге. «Демонъ Ѳедоръ». Гоголь усмехнулся и прикрыл книгу, пытаясь успокоить ускорившееся сердцебиение. Посмотрел на таракана, сосредоточенно выискивающего что-то на полу, и пробормотал то ли ему, то ли самому себе. — Демон Фёдор, значит? Тут же опустил взгляд в книгу, которую не смог держать закрытой дольше нескольких секунд, и вдохнул успокаивающий древний аромат. «Демонъ приходитъ къ людямъ, которые истинно желаютъ его видѣть, а коли для забавы вызывать его — лишиться здравия можно. Ежели явится на вашъ зовъ, демонъ останется и заговоритъ, спроситъ, для чего его вызвали. Онъ не исполняетъ желаній мірскихъ, богатствъ не даритъ, за сердца разбитые не мститъ, больныхъ не исцѣляетъ. Можетъ онъ исполнить желаніе, отъ души произнесённое. Да легенда ходитъ въ народѣ, что Ѳедоръ останется съ человѣкомъ, съ которымъ судьбой связанъ, и перестанетъ нечистью быть.» Сердце его колотилось так быстро, словно собиралось выскочить из груди. Гоголь мог бы пошутить перед тараканьей публикой, что виной тому и впрямь дьявольщина, однако сам себя обманывать не желал. Дело явно было не в демонах и не в чертях: просто Николай понял, что судьба привела его к этому месту, к этой странице этой книги. Он перелистнул последнюю страницу и почувствовал, как в горле пересохло, когда разглядел на потёртом корешке едва заметную надпись. «Для человѣка помыслами чистаго, но юнаго и оттого глупаго ещё. Для того, кто прочтетъ въ будущемъ. Для Коли.» Гоголь улыбнулся, перечитывая эти строки со странной мыслью, что совершенно точно не сходит с ума, что всё это правильно, так и должно было быть. Что каждый день, каждое мгновение его жизни вело к моменту, который очень скоро наступит. Всё изменится. «Для Коли.»***
Гоголь сходил на пары. Первый раз в этом году. О да, он определённо был горд собой! Николай оправдал своё отсутствие тем, что готовил масштабный проект, да и со здоровьем не ладилось… Как и всегда, преподаватели растаяли, глядя на этого очаровательного мальчишку, и он легко вошёл в темп обучения. Ему это всё, в целом, нравилось. Гоголь был способным, он сам знал это и вертел этим знанием во все стороны, без труда навёрстывая упущенное и узнавая новое. Ему нравилась профессия, которую он выбрал, нравилось работать с любой стороны экрана, играть роль или наблюдать, как это делают другие. Они с Сигмой пошли по одному пути, вот только младшего брата он представлял сценаристом, пишущим полотна текста, по которым после будут сниматься фильмы, либо спокойным и никогда не повышающим тона режиссёром, который точно будет знать, как играть актёрам. Главное, чтобы в акульей индустрии кино об его мягкосердечного брата никто не посмел вытирать ноги… Уж Гоголь об этом позаботится. Николай не был уверен, чем именно будет заниматься после окончания университета. Он отмахивался от этой назойливой мысли, полагая, что на втором курсе ему беспокоиться пока не о чём, но в последнее время она стала наведываться к нему всё чаще. В общем, когда Николай вернулся в их комнату, с трудом отделавшись от напрашивающихся в гости одногруппников (что им, своих тараканов мало?), в голове его вертелось очень много мыслей. И ни одна из них не желала оформиться полностью, за исключением, конечно, главной. У него есть идея, как им вновь привлечь внимание публики! Это будет гениальный трюк: поведутся все. Вскоре будет проведено мероприятие, посвящённое празднованию успешного сбора средств на несколько экранизаций, и Николай предложит свою кандидатуру на роль… иллюзиониста. Да, он представится именно так, а потом можно будет делать всё, что заблагорассудится. Все в университете его любят, организаторы позволят эту маленькую шалость, а однокурсники впечатлятся его талантами. Теперь пришло время рассказать всё единственному человеку, одобрение которого для Николая действительно было важно. — Подожди, я так понимаю, ты прочитал в какой-то книге описание ритуала вызова демона, во время которого ещё и руку себе порезать должен, решил, что студентам университета кинорежиссуры будет полезно на это посмотреть, и просишь меня помочь тебе с исполнением этого безумства? Гоголь посмотрел на брата со смесью отчаянной надежды и смущения. Он решил рассказать всё честно, от первого до последнего слова. В конце концов, если он не будет честен с братом, то с кем ему таковым быть? — Ну, в общих чертах, именно так… Сигма издал звук, напоминающий стон и вой одновременно. Судя по тому, как подрагивали его пальцы, он едва держался, чтобы не придушить своего несносного братца. Однако не зря они много лет бок о бок занимались чёрной магией и ставили самые безумные представления: в Сигме искра безумства и идеи горела не менее ярко, чем в нём, но зато сочеталась с практичностью и рациональностью, которой ему самому не хватало. Гоголь не смог скрыть улыбки, которая растянулась на его лице при взгляде на брата, который уже явно прикидывал, как воплотить этот бредовый план в жизнь. — Ладно, Коля. Есть несколько вопросов! Для начала, покажи мне эту свою книгу и то, что там в конце написано. Надеюсь, ты не станешь винить меня за то, что я тебе не слишком доверяю и рассматриваю вариант, что ты сошёл с ума? Гоголь вздохнул и послушно протянул Сигме увесистый том, незамысловато спрятанный до поры до времени под подушку. Конечно, он его не винил. Кто знает, услышь он сам подобную историю из уст другого человека, через сколько бы в его комнату заявились санитары? Сигма внимательно разглядел обложку и приложил корешок к щеке Гоголя, сравнивая фигуру человека на заднем фоне и облик брата. — Ну, с маской клоуна они все точно подметили… Николай фыркнул, но в этом звуке облегчения было гораздо больше, чем шуточной обиды. Сигма не назвал его сумасшедшим, не выкинул книгу и не натравил своих тараканов. Какой же всё-таки у него замечательный брат! Когда Сигма пролистал книгу, быстро и внимательно, и открыл последнюю страницу, сердце Николая ёкнуло. Ему вдруг представилась картина, когда Сигма смотрит на него со смесью печали и ужаса, почти с жалостью, а в конце книги нет ничего. Ни описания ритуала для вызова загадочного ФёдораФёдораФёдора, которого Николай уже почти полюбил, ни старательно выписанных букв дореволюционного русского, ни короткой и нежной надписи в самом конце. Однако ничего такого не произошло. Сигма вскинул брови, перечитав последнюю фразу, и внимательно погрузился в чтение описания ритуала. Его рука дрогнула, словно он вспомнил какой-то старый, давно забытый жест, но он тут же её растерянно опустил, сам не вспомнив, что собирался делать. Юноша захлопнул книгу и задумчиво намотал на палец косу Гоголя, подёргивая его за волосы, видимо, в качестве мести за то, что снова он во что-то вляпался. — Да-а… И подшутить так никто не мог… Совершенно ничего не понимаю. Неужели?.. Сигма потёр подбородок рукой, свободной от истязания волос Николая, и вдруг посмотрел на него со знакомым с детства прищуром. — Коля… Скажи мне честно, ты ведь в это веришь? В демона, в то, что этот человек сзади — ты. Ты ведь не для публики это всё собрался делать, и не для того, чтобы мы разбогатели? Ты в эту Книгу веришь. И в Фёдора. Николай сжал узкую ладонь Сигмы в своей, борясь с невероятной нежностью, разливающейся по его сердцу. — Верю. Сигма усмехнулся и потрепал Николая по блондинистой макушке. — Ну, Коленька, чуйка тебя никогда не подводила. В таком случае, я в деле!***
Как Николай и предполагал, время и место для выступлений ему выделили, не задавая вообще никаких вопросов. Он мог бы и не рассказывать о новом веянии в иллюзионистских практиках, не плести чушь о бутафории и фокусах: расписал бы в красках, что Сатану вызывает и собирается студентов в сектантов превратить, ему бы только ручкой радостно махнули и зелёный свет дали. Мероприятие должно было пройти через десять дней. Вкратце о сути того, что должно было там произойти (без подробностей о Книге и знаках на её обложке, конечно), братья поведали самым близким друзьям, получили готовый диагноз с перечнем их психических заболеваний и, конечно, ассистентов, которые бормотали, что принимают участие в полном безумии. Гоголь почти летал всё это время. Ходил на учебу, как обычно, отвечал и даже отлично с ней справлялся, но как в тумане. Есть особо было нечего и до этого, но теперь, учитывая обязательный пост, Николай чувствовал себя очистившимся до глубины того, что чиститься-то и не собиралось. Однако Гоголь старался больше узнать о Книге и демонах, перерывая интернет, и страдать от голода времени особо не было. Команда у них собралась превосходная: Чуя и Дазай, друзья со школы, метали друг в друга реквизит, а потом страстно целовались на нём же, Рампо строил сценарий выступления, который должен был повергнуть всех в шок (в конце обязательно кого-нибудь убивали, и его мастерство никто не оценил), а остальные с переменным успехом пугали друг друга россказнями о жутких чертях, которые вылезут из распахнутого портала в ад и обязательно всех сожрут. Сигма казался напряжённым и серьёзным, но то и дело выходил из роли возвышенного ассистента экстрасенса и хихикал с шуток кого-нибудь из этой супергеройской команды. Никто и не заметил, как быстро пролетели десять дней, полные смеха, страшилок и волнений. Никто и не понял, в какой момент атмосфера неуловимо изменилась.***
Николай прихорашивался. Он, если честно, ужасно трусил, но отказывался признаваться в этом даже самому себе. В сотый раз расчёсывая кудрявую чёлку, Гоголь возвращался мыслями к описанию ритуала, заученному наизусть, к картине на обложке и к размышлениям о том, чего же он на самом деле ждал от ритуала. Верил ли в то, что демон и вправду явится? Боялся ли, или только ради этого всё и затеял? Если он и вправду сможет исполнить желание, что бы загадал Гоголь? Стал бы он что-то загадывать? Или спросил демона о том, что там? Что он такое? Может ли получиться так, что всё просто пойдёт не по плану? Нет, правильнее будет спросить, может ли так не получиться? Сзади него раздался знакомый мягкий голос. — Коля, не бойся. Я знаю, что ты затеял всё это не просто так, даже если ты сам этого ещё не знаешь. Для чего-то случается всё на свете, а такие вещи — особенно. Я верю в тебя. В большом зеркале в пол, находящемся в гримёрной, появилось отражение брата. Длинные мягкие волосы, которыми Николай любил обматываться, как шарфом или покрывалом в детстве, свободно спускались по спине. Серый костюм ненавязчиво подчёркивал его стройную фигуру и сочетался с мягко поблёскивающими в ярком освещении глазами. Гоголь вдруг понял, что брат ему нечто напоминает, и в тот же момент осознал, что именно. Одной из спутанных фигур где-то вдали на обложке книги точно был он! Длинные волосы, едва заметно завивающиеся к концам, эта неуловимая манера держаться мягко и уверенно, так, как умел только его брат… Дыхание Николая перехватило. — Сигма… Ты ведь тоже там был! На обложке. Точно был. Именно ты. Юноша склонил голову и посмотрел на брата с выжидающей улыбкой, словно ждал, что сейчас тот рассмеётся и признается, что пошутил. — Ты о чём? Там точно был ты и тот демонический юноша, откуда бы взялся я? — Я обязательно покажу тебе потом. Всё правильно, Сигма! Всё так и должно было быть. Я верю! Сигма слегка недоверчиво изогнул бровь, но послушно кивнул. — Ладно, фокусник. Пойдём за кулисы, все наши уже в зале, скоро открытие мероприятия. Гоголь усмехнулся и повернулся к брату. Они всё равно выступают последними (наверное, чтобы студенты смогли насладиться программой мероприятия перед смертью), так какой смысл им торопиться? — Сигма. — А? — Спасибо. — За что?.. За то, что я прогулял из-за тебя половину пар на неделе? Или за то, что таскал тебе книги из библиотеки и разузнал, что той самой там никогда не хранилось? За умение вытаскивать тебя из самых дерьмовых ситуаций? За то, что… Николай прервал эту смущённую тираду человека, не привыкшего к благодарностям, и прижал к себе, крепко обнимая. — За всё. Спасибо. Ты самый лучший брат на свете. Родители бы тобой гордились. Сигма выдохнул и обнял его в ответ, пряча в локонах его светлых волос счастливую улыбку. Спасибо?.. — Это тебе спасибо. За то, что вытащил меня из бездны после их смерти. Если бы не твои трюки и не то, как умело ты справлялся со мной всё то время… Гоголь прижал его крепче. Конечно, было много причин, по которым Николай начал заниматься эзотерикой, но главной была именно эта. Сигма любил читать мистические романы, в детстве они часто пугали друг друга страшилками, а после смерти его родителей от светлого и доброго мальчика осталась только несчастная оболочка. Николай в своё время заставил его улыбаться по-настоящему снова. Он не оставлял его и не отходил ни на шаг с тех пор, как родители Гоголя усыновили мальчика. И это было самым лучшим решением в их жизнях.***
— Итак, дамы и господа, перед вашим взором я! Самый известный в кругах тараканов, самый романтичный завоеватель пожилых сердец, самый крутой экстрасенс среди гадалок на улице, Николай Гоголь! Зал радостно взвыл. Гоголь покачнулся на носках, стоя в середине пентаграммы, и поклонился публике. Юноша приглашающе махнул рукой, и на сцене появился Сигма, спокойный, как удав. — А это мой ассистент, человек, который терпит все выходки вашей звезды, который делает самую горелую и вкусную яичницу в мире, первый свидетель всех невероятных и магических вещей, которые я вытворяю. Перед вами сам Сигма! Сигма в ответ на такое представление криво ухмыльнулся и коротко поклонился, вновь прошествовав за кулисы. Там всё уже было готово для представления, а помощники во главе с самим Сигмой стояли на своих местах в полной боевой готовности. Гоголь зачитывал технику безопасности, разбавляя её шутками, и настойчиво просил не падать в обмороки и не получать инфаркты от страха, а слабонервных — покинуть помещение. Естественно, помещение никто не покинул, а атмосфера была одновременно накалена и разбавлена. Свет приглушили, и ритуал начался. Николай словно отключился от всей публики, которая сейчас за ним с интересом наблюдала. За ней будут следить его ассистенты, а у Гоголя есть дела поважнее, ведь только от него и зависит конечный итог представления. Из его уст легко вылетали заученные на латыни слова, пока юноша усаживался в центре пентаграммы поудобнее. Он взял сверкающее лезвие, показал его публике, замершей в восторге, и легко прорезал кожу на запястье, не прекращая бормотать заклинание. Из пореза закапала кровь, и зал ахнул, по-видимому, не поняв, как это всё вышло так натурально. Недаром Николая называют мастером своего дела! Гоголь ощущал волнение и страх где-то далеко на подкорке своего сознания, словно он сам находился не здесь и только наблюдал за действиями очень похожей на него куклы. — …O diabole! Amen! Последние слова заклинания прогремели в погрузившемся в тишину зале. Ничего не происходило секунду, две. «Демонъ приходитъ къ людямъ, которые истинно желаютъ его видѣть.» Хотел ли Николай? Этот вопрос появился в мыслях сам по себе, без малейших усилий. Николай ответил на него так же просто. Вслух, потому что мысли совершенно ему не подчинялись: «Да.» Кто-то в зале тихо всхлипнул. Гоголь как-то отстранённо подумал, что всхлипывать здесь нужно только ему, потому что ничего не получилось. Сейчас Сигма подаст сигнал, и заработают спецэффекты. Как по заказу, в зале внезапно раздалось глухое шипение, а температура снизилась на пару градусов. Люди начали переглядываться и испуганно шептаться, цепляясь за руки друг друга и с опаской поглядывая на сцену. Сзади юноши сгустились многослойные тени, и он словно оказался в полупрозрачных объятьях тьмы, а его волосы, как наэлектризованные, зашевелились без малейшего дуновения ветра. Камера, снимающая его выступление для сайта университета, затрещала, когда клубы тумана закрыли обзор объектива. Гоголь вдруг подумал, что на нём такая же одежда, как на светловолосом человеке на обложке. Он даже не заметил сходства, когда выбирал её, а сейчас это казалось ему совершенно очевидным. Николай отступил на пару шагов, словно давая место чему-то, что собиралось появиться в центре пентаграммы. На его висках выступил холодный пот, и вдруг какая-то мысль пробилась сквозь плотную пелену в его сознании. «Как они это сделали? Что за трюк с волосами? Мы так не репетировали. Да и вообще, спецэффекты у нас точно были несколько скромнее.» Гоголь обернулся, чтобы посмотреть на Сигму… …и столкнулся с наполненным паникой взглядом округлившихся от ужаса глаз. Рука брата зависла над рычагом активации спецэффектов и, судя по всему, находилась в таком положении довольно долгое время. Сзади него, как призраки, изумлённо застыли остальные помощники. Сигма понял взгляд Николая без слов и медленно покачал головой. Он не активировал никаких спецэффектов.***
Гоголь повернул голову к центру пентаграммы, когда услышал испуганные вскрики публики. Там, совсем как в замедленной съёмке, зарождалось из клубов тьмы нечто. Оно поднималось и вновь начинало струиться по полу, словно ему не хватало сил окончательно принять свой облик в этом мире. Николай понял, что знает, что делать. Он шагнул так близко к тьме, что по залу пронёсся сдавленный «ох!», и коснулся пореза на запястье подпиленными ногтями. Оттуда тут же стекло ещё несколько капель крови, и по залу пронёсся ледяной порыв ветра. Всеобщий визг стал таким громким, что у Николая заложило уши, но в одно мгновение всё вдруг затихло. Гоголь изумлённо поднял взгляд, как раз в то мгновение осознав, что валяется на полу, и увидел, как на него сверху вниз задумчиво смотрит мужчина. Николай ошарашенно моргнул и понял, что до мужчины человеку перед ним ещё далеко. Это, скорее, молодой человек ненамного старше его самого. Вокруг них клубился туман, сквозь который можно было рассмотреть выражения лиц людей, застывших в комичном ужасе. Человек (?) заговорил, и Гоголь услышал бархатистый тембр. Такой приятный и мягкий, что его обладателя хотелось погладить, как кота, и тот должен был заурчать. — Николай, верно? Впрочем, я и так это знаю. Не смотри так на них, время для людей вокруг замерло, они нас не слышат и не видят. Для них время продолжится в тот момент, когда наш диалог благополучно завершится, и мы придём к консенсусу. Гоголь решил, что перво-наперво ему следует подняться, а не болтать с демоном, глядя на него настолько снизу вверх, и попытался встать. Его руку мягко взяла и подтянула вверх холодная ладонь. Теперь они стояли лицом к лицу, и Николай обнаружил, что, будучи довольно высоким молодым человеком, всё равно оказался на пару сантиметров ниже демона. А демон выглядел так потрясающе, словно и не бродил по просторам Ада (или чем там они занимаются, эти демоны-красавчики?) пару сотен лет, а провёл их в кабинете пластического хирурга или салоне красоты. Холодные фиалковые глаза смотрели на Гоголя сдержанно, но не строго, скорее с затаённым любопытством. Лицо было бледным, как снег, отчего пряди тёмных волос, обрамляющие его, казались иссиня-чёрными. Тонкие бледные губы словно вот-вот готовились расплыться в улыбке, а сквозь кожу словно просвечивало манящее сияние. В общем, юноша, стоявший перед Николаем, был дьявольски красив. — А вы Фёдор, да? Нет, никаких «вы», давай-ка на «ты», мы ж с тобой почти друзья теперь. Ой, что я несу вообще? Стоп, надо закругляться. ФёдорФёдорФёдор, а правда, что та Книга для меня была написана? Фёдор слушал его тираду с улыбкой, разглядывая юношу, отчаянно пытающегося принять бесстрашный вид. — Ты, я смотрю, сразу к делу? Как скажешь, Коля. Изначально все эти знания собирались, конечно, не для тебя, но в итоге, когда я писал её, меня не покидало чувство, будто я пишу письмо конкретному адресату, который не сможет получить его ни при моей жизни, ни при жизни моих детей и внуков. Глаза Гоголя стали напоминать блюдца. В голове его роилось очень много вопросов, но после этого любезного ответа демона их стало ещё больше. — Так у тебя что, дети и внуки есть? Подожди, в каком смысле ты писал?! Фёдор усмехнулся и опёрся о туман, как о твёрдый предмет. Николай посмотрел на это действие с подозрением, ожидая, что демон сейчас свалится со сцены в зрительский зал, но туман вдруг принял твёрдую форму и стал непрозрачным, позволяя юноше устроить локоть со всеми удобствами. Ну что за показушничество! — Нет у меня ни детей, ни внуков. Это я образно. Конечно, я писал, а ты что думал? Не догадался, что ли? Ну и поколение в двадцатом веке растёт, совершенно мозгами не умеют пользоваться. Николай возмущённо вскинул брови, пытаясь понять, действительно ли так должен строиться диалог человека с демоном, но не смог удержаться и всё-таки съязвил. — Вообще-то уже двадцать первый, дедуль. И как ты себе представляешь, чтобы я догадался, кто это писал? Ну не ожидал я, что ты такой тщеславный, и на обложке себя нарисуешь, и на последней странице про себя напишешь! Фёдор вдруг перестал усмехаться и принял загадочно-задумчивый вид. — А я про себя и не писал. Всё, закончили с секретами, моё время, к сожалению, не безгранично. Я следил за тобой какое-то время, потому что чувствовал странное ощущение, словно уже давно знаю тебя, а когда ты нашёл Книгу с тем посланием… Меня посетила одна безумная мысль. Но я уверен, что сейчас не имею права даже озвучить её, поэтому просто скажи причину, по которой вызвал меня. Николай замер. Он ждал этого вопроса и приготовил сто миллионов вариантов ответа, но ни один из них не подходил под нынешнюю ситуацию. Ему незачем и нечего просить у этого человека. Гоголь хотел бы, чтобы его семья была счастлива, самые близкие люди были здоровы и прожили долгую замечательную жизнь, но перед ним не Господь и не добрый волшебник. Что ему нужно? Чего ему действительно хочется? Он посмотрел на этого статного и стройного молодого человека, увидел, как подрагивают его пальцы, словно он борется с желанием броситься и обнять его: возникла именно такая ассоциация. Гоголь взглянул в холодные фиалковые глаза, в глубине которых ясно видел многолетнюю (многовековую.?) печаль. Николай внезапно понял, что демон перед ним глубоко несчастен. — Фёдор… Я хочу, чтобы ты рассказал мне свою историю.***
Он и Сигма совершенно точно не были профанами в деле вызовов духов, и, конечно, оба знали, что демон незамедлительно выполняет просьбу человека, который ему по тем или иным причинам симпатичен, а чем могущественнее существо, тем качественнее это самое желание выполняется. Видимо, этот Фёдор был охренеть каким сильным. Как иначе объяснить тот факт, что Николай словно очутился посреди истории, происходящей пару столетий назад, и почувствовал себя почти участником событий? Он глядел на происходящее и словно слышал голос в голове, который раскладывал всё по полочкам, хотя никакого голоса не было: он видел и понимал всё так, словно знал много лет, и просто смотрел запись выученной наизусть истории. Судя по всему, царил XVIII или XIХ век. Он очутился в доме, явно принадлежащем богатому человеку и украшенном очень дорого, но со вкусом. По нему сновали слуги, на лице которых была написана не загнанная усталость несчастных рабов, а воодушевлённое желание заниматься делом. Резная дверь одной из центральных комнат распахнулась, и из неё вышел ФёдорФёдорФёдор. Молодой человек ничем не отличался от того, которого Гоголь видел несколько секунд назад, только был, кажется, более юным, слегка растрёпан после сна и одет как-то неуловимо по-домашнему, однако умудрялся оставаться крайне изящным даже тогда. Он добродушно кивнул слугам и пожелал всем доброго утра. К нему вдруг подбежал слегка чумазый светловолосый подросток с озорным взглядом и сунул в руку полевой цветок, в шуточном поклоне шаркнув перед юношей ножкой. На его весело прищуренные глаза скользнула чёлка, которую мягко поправила бледная рука старшего юноши. — Доброе утро, граф Достоевский, доброе утро! Держите цветочек, я с утра в поле для вас сорвал! Фёдор мягко улыбнулся, слегка поморщившись от громкого мальчишеского голоса, и потрепал его по светлой макушке. — Спасибо, Николай, и тебе доброе утро. Ты чего это так вежлив сегодня? Я уж ожидал услышать от тебя привычное «Феденька». Мальчишка хмыкнул и поднял на графа прищуренный взгляд. Стало ясно, что он немного старше, чем показалось на первый взгляд — не меньше пятнадцати лет, однако с Фёдором вёл себя весело и просто, как с другом. Гоголь подумал, что его сейчас стошнит, и плевать, что телом он здесь не обладает. Это всё было совершенно точно невозможно. Уж во что, а в реинкарнацию он точно не верил. Но всё же лицо того Николая удивительно напоминало… лицо этого. Тем временем кадр сменился, и перед Гоголем возникло несколько расплывчатых картинок, в которых подросток с Фёдором то читали вместе, то обсуждали что-то, то сидели на берегу реки и задумчиво глядели вдаль, переплетя пальцы. Николаю пришла в голову чужая мысль, которая ясно дала понять, что крестьянский сын с графом были близки. Он, пожалуй, понял бы это и сам: на лицах юношей было легко прочитать то чувство, которое было бы преступлением скрывать. Пока перед взором Николая мелькали картинки, он внезапно ощутил тупую боль где-то глубоко в голове, словно на него волнами накатывали давно забытые воспоминания. Забытые, но, бесспорно, принадлежащие ему. Гоголь пытался понять, не может ли быть такого, что этот демон как-то воздействует на его мозг, но от размышлений отвлёк следующий внезапно возникший кадр: там уже он сам, немного повзрослевший и осунувшийся, явно чем-то измождённый, лежал на кровати. Его бледную ладонь сжимал ФёдорФёдорФёдор, склонившись и шепча что-то быстро и глухо. Явно больной юноша погладил Достоевского по шёлковым чёрным волосам и прошептал. — Оно же тебя загрызёт… — Николай, мне плевать! Никто не может тебе помочь, так позволь мне… попробовать. Я не могу обещать, что ничего не случится, не могу заявить, что это не опасно. Но, Коля! Это ведь шанс, это шанс вытащить тебя. Юноша сжал руку графа так сильно, что Николай, кажется, услышал хруст. — Я не за себя боюсь, Феденька. Кто знает, как эти силы на тебя подействуют? Если со мной что-то случится, ты будешь убиваться, я же знаю. Решишь ещё, что ты виноват, да и слуги подумают… Фёдор, я хочу, чтобы ты жил. Жил хорошо, не вмешиваясь в ход жизни и смерти. — Ход жизни и смерти? Что ты несёшь, Николай! Разве такому юному божьему созданию может быть уготовлена столь ранняя смерть? Если это поможет тебе, я подпишу договор с самим Дьяволом. Достоевский в последний раз взглянул на больного юношу со смесью странных чувств и вышел из комнаты. Долю секунды Николай смотрел на своего почти близнеца и с холодом в груди понимал, что знает, что случится дальше. Николай моргнул и понял, что находится в небольшом помещении, свет в котором создавали исключительно свечи, расставленные по краям пятиконечной звезды на полу. Гоголь опустился в её центр, поморщившись от боли. Фёдор стоял над ним и что-то шептал на ухо, поглаживая по спине с выпирающими позвонками. Николай из своего времени подумал, что в первых воспоминаниях его юный клон явно выглядел здоровым и сильным юношей, а сейчас свечи подчёркивали залёгшие под его глазами тени и крайне болезненный вид. Дальше, видимо, от чрезмерного волнения Фёдора, который эти воспоминания и транслировал, картинка смазалась, а обзор начал переходить от одного лица к другому. С замиранием сердца Гоголь следил за происходящим, жадно ловя обрывки фраз и видений. «Отдать своё тело и душу…» «Позволь этому ребёнку справиться с болезнью…» «Любое желание за его жизнь.» Оба Николая больше не могли терпеть. Современный — потому что ясно чувствовал, чем дело пахнет, и очень старался надеяться на благоприятный исход. Его более пожилая версия же изо всех сил пыталась заставить заткнуться этого сумасшедшего графа, который собирался пожертвовать своей жизнью за его здоровье. Противоположные желания ФёдораФёдораФёдора и Николая столкнулись, почти физически переплелись в одну нить, которая с силой врезалась в клубящуюся тьму и… …и что-то очень сильно разозлила. Нечто разъярённо вскинулось и встало на дыбы, отбросив двух юношей к краям пентаграммы. Они одновременно бросились друг к другу, и наблюдатель-Николай отстранённо подумал, что эти двое действительно готовы отдать друг за друга жизнь. Тьма зарычала, и Гоголь вдруг понял, что ему совсем не страшно. Ему очень больно. «Вы побеспокоили меня, заставили мою душу явиться к вам, чтобы сейчас разниться в свои желаниях?» Конечно. У этой кучи тьмы было так много дел, верно? «Проклинаю несчастных, потревоживших мой покой. Ты, Фёдор, будешь моим прислужником и вечно скитающимся в одиночестве демоном, который освободится от оков, только если найдёт свою любовь… Ха-ха, как же я хорош в наказаниях! Теперь ты не просто будешь вечность являться на зов мелких засранцев, но и станешь тешиться надеждой и скорбью. А ты, Николай… Умри. Нет наказания хуже, чем смерть с осознанием, что не смог защитить самого близкого человека?» Да что за демона вызвали эти юные экстрасенсы! Чёрт, Николай бы никогда не допустил такой ошибки. Он читал, что исцеление обещают либо очень могущественные сущности, либо черти-обманщики. Этот, видимо, соединял в себе два таких качества. Вдруг картина побледнела, и Николай перенёсся в ставший знакомым дом, в ту самую гостиницу, в которой впервые увидел Достоевского с Гоголем. Её больше не заливало солнце, а слуг стало значительно меньше. Всё словно потускнело и выцвело, и только за столом сидел стройный юноша с длинными волосами в траурных чёрных одеждах. Николай невольно попытался подойти ближе и понял, что летит. Это воспоминание принадлежало Достоевскому, уже ставшему демоном, в последний раз вернувшимся домой, и Гоголь видел его от первого лица. Призрак заглянул через плечо юноши, и смутные догадки Николая подтвердились. Эта педантичная аккуратность в разложенных по размеру письменных принадлежностях и очаровательная небрежность в расстёгнутых пуговицах чёрной рубашки: перед ним сидел никто иной, как его младший двоюродный брат из настоящего времени! Не успел Гоголь оправиться от первого потрясения, как нагрянуло второе. Сигма обмакнул перо в чернила, задумчиво пролистав лежащую перед ним книгу, и раскрыл её на последней странице. Там уже было написанное им описание вызова демона Фёдора, и Николай точно бы рухнул в обморок от всех этих открытий, если бы не тот факт, что он парил над полом в облике демона. Сигма задумчиво склонил голову и вывел аккуратным каллиграфическим почерком фразу, которую Николай заучил наизусть. «Для человѣка помыслами чистаго, но юнаго и оттого глупаго ещё. Для того, кто прочтетъ въ будущемъ. Для Коли.»***
Сквозь сладкую дымку сна он слышал голоса людей, которые спорили о чём-то прямо над его головой. — Хоть ты сто раз демон, плевать я на это хотел, я найду способ засунуть тебе ноги в задницу и вытащить через рот, если мой брат не очнётся сегодня же! — Раньше ты был несколько более вежлив, Сигма… Он перенёс сильное потрясение, конечно, ему нужен отдых. Если бы Николаю что-то угрожало, поверь, я бы волновался не меньше тебя! — По тебе видно, как ты волновался! Я всё ещё не до конца верю во все те бредни, понял? Ты хочешь забрать моего брата. Хочешь причинить ему вред! — Ты ведь узнал ту книгу, верно? И меня вспомнил, так почему… — Даже если и вспомнил! То, что я увидел, только доказывает, что в той жизни ваше с ним общение ничем хорошим не закончилось. Если с ним что-то случится, я… Я… Голос Сигмы, непривычно твёрдый и хриплый, сорвался на шёпот, и юноша закашлялся. Николай, который планировал отлежаться ещё хотя бы пару минут и переварить обилие новых воспоминаний в голове, тут же вскочил на кровати, услышав, как слабо и зло звучит голос брата. На него тут же уставились две пары глаз. Одна смотрела с настороженностью и тревогой, смешанной с изрядной долей облегчения, а другая… Собственно говоря, другая смотрела точно также. Возле кровати Гоголя стоял его брат и его… друг из прошлой жизни. Это было понятно. Было понятно ещё, что он находится в их с Сигмой комнате в общежитии, и, судя по всему, притащили его сюда после злосчастного представления. Это тоже особых вопросов не вызывало. Непонятно было то, что здесь вообще делает Достоевский, который всё ещё выглядел, как восставший мертвец, но казался абсолютно не прозрачным и не демоническим. Не успел Николай вслух поинтересоваться этим занимательным вопросом, как на него налетел брат, громким шёпотом ругающий на все лады, и крепко прижал к себе. Гоголь улыбнулся, решив, что обязательно спросит об этом позже, и обнял юношу, поглаживая по мягким волосам и спине. — Тише, Сигма, тише… Я тут, видишь? Живой и здоровый… Я, кажется вспомнил, представь? Не всё, конечно, но основные моменты… той жизни. Это же невероятно! Юноша нехотя разомкнул объятья и, намеренно игнорируя Достоевского, который стоял с видом матушки, наблюдающей за воссоединением сыновей, схватил Николая за руку. — Да, Коля, я тоже вспомнил. И, кажется, понял, что ты всегда был придурком. Я… я не хочу потерять всех, кто мне дорог. Дважды. Снова. В обоих жизнях. Сердце Николая ёкнуло, и он с болью посмотрел на осунувшееся лицо брата. — Извини, Сигма, извини. Ты же понимаешь, что я не специально?.. В любом случае, сейчас твой неубиваемый брат в полном порядке! Поговорим с тобой немного позже, ладно? Мне нужно подумать, что делать с этим недоразумением в углу нашей комнаты. — Николай, что за речевые обороты? Сами вы недоразумения, ребята! В обоих жизнях никакого уважения от несносных детей… Гоголь не выдержал и рассмеялся, чувствуя, как с его плеч спадает какой-то тяжёлый груз, который он и не чувствовал до этого. Сигма захихикал вслед за ним, а Фёдор, не выдержав этого братского чувства юмора, тоже заулыбался. Спустя пару секунд Николай спохватился и задумчиво почесал затылок, опершись о стену. — Подождите… Мне кто-нибудь вообще объяснит, что случилось? Почему Фёдора, который, как я понял, появился из клубов дыма, никто не попытался изгнать, и почему мы сидим и болтаем в нашей комнате, а не в кабинете ректора или в приёмной экзорциста? — Ну, знаешь, есть небольшая загвоздка. Фёдора никто, кроме тебя и меня, не видит. Ты в один момент просто свалился на пол, вокруг посвистело, полетало что-то, и туман рассеялся. Я, как надёжный ассистент, заявил, что это часть шоу, всем спасибо за внимание, расходимся. Сам не понял, как не заорал там от ужаса! Смотрю, а над тобой стоит это чудо, и с таким несчастным видом, что пальцем в него ткнуть даже рука как-то не поднялась. Ну и слава Богу! Нам все поаплодировали, поорали радостно, я к тебе бросился, а Фёдор мне сигналы подаёт, мол, молчи. А потом он объяснил мне вкратце, что ты видел, и тоже мне показал. Там, правда, больше про меня было, но смысл я понял. Ну и, выходит, что, уважаемый граф Достоевский не может покинуть наш мир, потому что его пока что-то держит. Вот такие дела. А провалялся ты так часа три, не больше, не волнуйся. Гоголь обалдело замолчал, обдумывая услышанное, и краем уха услышал перепалку этих двоих. “ — А про «уважаемого графа» ты хорошо сказал. Быстро учишься. — У вас там, в каменном веке, понятие сарказма вообще существует? — …Да. Но крестьяне им как-то не пользуются. — Вот и вали к своим крестьянам, нашёлся тут царевич. " — А ну замолчите! Голова от вас разболелась. Сигма, я правильно понял, что последнюю страницу той книги и обращение ко мне написал ты? С лица юноши тут же сошло пафосно-язвительное выражение. Николай между делом подумал, что два этих совершенно разных и в чём-то очень похожих человека быстро поладили. На их перепалки с трудом удавалось смотреть без смеха. — Да, я. Не спрашивай, пожалуйста, о чём и как я думал! Я и сам не до конца понял, а когда начинаю размышлять, вспоминаю какие-то обрывки снов и видений. Но в чём я точно уверен, так это в том, что «тот Сигма» знал, что делал. Возникло секундное молчание, но затем ФёдорФёдорФёдор не сдержался и с крайне аристократично-задумчивым видом пробормотал: — В отличие от этого… В него полетела вырванная из-под головы Гоголя подушка.***
В итоге эти трое сошлись на том, что лучше всего сейчас жить вот таким образом и ждать, пока с Фёдором что-то случится: или он окончательно останется здесь, или вновь отправится туда, откуда так внезапно вернулся. Николай часто разговаривал с ним. Они оставались ночами в библиотеке или у него в комнате, если Сигма задерживался допоздна, и говорили, говорили, говорили. Двоим людям, которые потеряли и нашли друг друга, нужно было узнать всё заново. Николаю — Фёдора, а Фёдору — Николая и окружающий мир. Он быстро учился, однако Гоголь часто ловил себя на мысли, что Достоевский совершенно очарователен в своей почти детской наивности. Будучи графом, богатым молодым человеком в своём времени, единственным запретным увлечением которого была чёрная магия (а Николай считается запретным?), он много не знал о том, что происходило за забором даже своего поместья. Конечно, суровый мир XXI века не мог не смутить Фёдора, но ему, кажется, и вправду это нравилось. Иногда Гоголь рассказывал ему о себе, о своей жизни, семье и брате, обо всём, что окружало его всю эту жизнь. Достоевский жадно ловил каждое слово и самоотверженно пытался понять всё, что Николаю нравилось. Фёдор тоже говорил о себе. Мало и неохотно, но Гоголю всё же удавалось услышать больше о том, каким был мир Достоевского эти сотни лет. Во время одного из таких разговоров недавно они стали ближе. Гораздо ближе. — На самом деле, это напоминает сон. Очень длинный сон. Я навестил то поместье в виде тёмного сгустка, тогда и увидел, что Сигма дописал за меня Книгу. Словно это меня успокоило, знаешь? Всё это время я как будто находился в вязкой чёрной жиже, которая окружала меня со всех сторон, заползала в нос, рот, глаза и уши, и самое страшное было в том, что я даже не пытался выбраться. В моём сознании не было ни одной чёткой мысли, я ощущал образы, отблески и отголоски чего-то далёкого, но словно наблюдал за ними, как за… фильмом. Да, как тот, что мы смотрели вместе. Иногда меня словно что-то выдёргивало оттуда. Сейчас я понимаю, что это люди, к которым в руки попадала Книга, пытались призвать меня, но почти всегда это заканчивалось неудачей. Пару раз у них получалось, и я очень плохо помню, что тогда происходило. Я только надеялся, что меня не будут просить исцелить кого-то… Мне было больно даже думать об этом. Но, слава Богу, Сигма написал, что я не лечу людей. Я был бы безумно рад помочь хоть кому-то, но То, что обрекло меня на эти мучения, позволило мне совершать вещи, которые я не желал делать! На самом деле, я знал, точно знал, что в моих силах было совершить убийство, отомстить неверному мужу или заставить соседку сломать ногу, её собаку сдохнуть, чтобы перестала лаять… Я всё это мог. Оно наградило меня могуществом, соизмеримым почти с божественным, но я не мог делать того, о чём искренне мечтал, сохраняя в сердце скорбь после твоей смерти. Не в моих силах было заставить того мужа одуматься и вернуться к жене, указать соседке, что пора перестать бить своего сына, а их собаке найти хорошего хозяина. Я не мог делать ничего хорошего, и потому каждый призыв становился мукой для меня. Всё-таки очень хорошо, что их было мало. Знаешь, Николай, я не уверен, что все те годы, которые я прожил так, можно считать жизнью. Я не мыслил, не чувствовал и не существовал, пока ты не призвал меня тогда, я был безвольным клочком тьмы, который метался в поисках чего-то, о чём давно позабыл. Это была плохая жизнь, Коля, очень плохая. Николай мягко погладил его по спине, шепча слова утешения. Слова этого человека, такого скрытного и немногословного во всём, что касалось его жизни, были ценнее золота, и Гоголь чувствовал безумное желание сцеловать их с мертвенно-бледных губ. На самом деле, это было странно. Когда Фёдор появился, Николай просто понял, что он наконец стал целым. Осознал, что всю жизнь в его груди зияла огромная дыра, широкая рваная рана, и только сейчас, в тот момент, когда он впервые обнял Достоевского, она затянулась. Ещё странным было осознание того, что Фёдор ему нравится. «Нравится» — так звали зверя в его груди, который царапал сердце, ворочался там и шипел, когда Достоевский бросал на него задумчивые взгляды холодных фиалковых глаз. Это, конечно, пугало. Совсем чуть-чуть. Основную часть времени Гоголю пугаться было некогда, потому что он послушно учился по приказу Достоевского, который не желал, чтобы Николай игнорировал появившуюся у всех современных людей возможность получить образование. Гоголь был занят этим, был занят всеми проектами, в которых участвовал, чтобы помочь Сигме. (Николай быстро понял, что Достоевский нежно любит его младшего брата, но упорно не показывает этого, что работает в обе стороны). А ещё Гоголь часто был занят Фёдором. Иногда, например, его губами. Или холодными ладонями. Или шёлковыми волосами. Или… — Мне так жаль, Феденька. Мне жаль, слышишь? Ты этого не заслужил. Ты такой хороший, ты такой сильный… ты такой молодец, понимаешь? Ты невероятный молодец, я тобой горжусь, очень горжусь. Только не оставляй меня больше, ладно? Можешь называть придурком и неучем, можешь заставлять учиться часами, только будь рядом, только не оставляй!.. Достоевский перехватил его руки, скользящие вниз по изящной талии, и на всякий случай стрельнул взглядом в сторону двери в комнату, убеждаясь, что она закрыта. Вздохнул, мягко поправил чёлку Николая, отводя её от сверкающих влюблённой нежностью глаз, и легко, почти невесомо коснулся его губ. Николай с удовольствием подхватил поцелуй, зарываясь пальцами в тьму послушно льнущих к рукам волос юноши, и затанцевал со своим демоном языками. Они перехватывали инициативу друг у друга, то расслабляясь и лениво покусывая губы, то превращая поцелуй в поле боя, безжалостную схватку, из которой невозможно выйти проигравшим. — Не уйду, Коленька. Не уйду. Я не хочу уходить, не хочу… Но если вдруг… Оно заберёт, заберёт меня?.. Оно увидело, что я сбежал, что я ушёл, правда? Я чувствую, что правда. Кроме вас с Сигмой, меня никто не видит, я и так не существую, как нормальный человек, но если?.. Договорить Достоевскому не дали. Николай повалил его на кровать и поцеловал снова. Жадно, страстно, рвано и возмущённо, словно пытался вырвать все эти разрушительные мысли, которые вдруг нашлись в графской голове. — Федя, Федя, да существуй ты хоть в виде кактуса на окне, для меня сам факт того, что ты есть, что живой… Знаешь, как много это значит? Тебе ли не знать, Федя, конечно, ты знаешь. Я ведь жил, не зная, каким несчастным был. Не знал, почему просыпаюсь по ночам в слезах, почему, когда Сигме это всё было давно не нужно, продолжал играть с чёрной магией? Федя, нет меня без тебя, я это внезапно и так чётко понял, когда тебя увидел! Не говори так, хорошо? Оно тебя не заберёт. Пусть только попробует. Мы же воссоединились раз, значит, обманем это злобное месиво ещё столько, сколько потребуется. — …Я и забыл, что ты такой романтик, Коленька. Фёдор улыбнулся одними своими бледными губами и влажно, сладко поцеловал его. Гоголь почти задохнулся, ощутив, как острый язык графа скользит по его дёснам и касается зубов. Кажется, это полумёртвое создание решило и его умертвить. Воспользовавшись моментом слабости Николая, Фёдор поменялся с ним положением и прижал к кровати, мягко целуя в шею. Все эти страстные и нежные вещи он делал так легко и умело, что Гоголь даже слегка приревновал к самому себе из прошлого. — Граф Достоевский, меня интересует, как часто мы с вами занимались такими непристойностями. Я, хоть убей, не помню ничего, кроме поцелуев. И ещё волнует тот факт, что вы отлично умеете соблазнять меня. Вы ведь молодой, красивый, богатый и образованный, были нарасхват там, да? Фёдор тихо усмехнулся и скользнул рукой под брюки Николая, которые тот не успел переодеть, слишком занятый своим демоническим соседом. В ответ Гоголь тихо охнул и с чувством укусил Достоевского за плечо. Тот только презрительно бровь изогнул в ответ. — А что, Николай, плохо помните? Да-а, как жаль, что вы забыли тот случай на лугу… И в беседке за чаепитием… И тот раз в библиотеке… Гоголь подскочил так, что Достоевский с трудом на нём удержался, ухватившись за бедро Николая. Это действие определённо имело некоторые последствия, поскольку юноша не сдержался и протяжно застонал сквозь стиснутые зубы. Фёдор хмыкнул и коснулся губами его выпирающих ключиц, потираясь о шею носом. — Да шучу я, шучу, успокойся. Не было ничего, всё же ты был младше меня на три года. Хотя совращать меня пытался, признаю. Удивительно наглый щенок. Николай решил потребовать извинений за щенка специфическим образом и бёдрами прижался к ладони Фёдора, стягивая ненужные брюки. Бывшего графа такая решительность, кажется, несколько смутила, и фиалковые глаза он всё-таки отвёл. — Какая у тебя бурная фантазия, Феденька. И луг тебе, и чаепитие, и библиотека. Ты, пожалуй, хочешь, чтобы мы всё это здесь повторили? В который раз за их диалог позиция изменилась, и Николай снова прижимал Фёдора к кровати, стягивая его приталенные брюки. Поскольку Достоевский был в некотором роде невидимым, одежду ему подбирать было сложно, и носил он, кроме своего изначального наряда, только вещи Коленьки. Конечно же, по настоятельной просьбе самого Коленьки. Достоевский зашипел, пытаясь то ли сбросить с себя Николая, то ли вновь поменяться с ним ролями, однако в этот раз его прижали крепче, и разгорячённый юноша сдаваться так просто не собирался. Обнажив нижнюю часть тела Фёдора, он с трудом удержал себя от радостного завывания. Достоевский явно не преувеличивал, заявляя, что юный Гоголь пытался его соблазнять, и сам Николай в его словах нисколько не сомневался. Примерно за месяц, что они провели вместе, Гоголь примерно двадцать пять раз видел сны с Достоевским в главной роли (верхней и нижней), и примерно двадцать шесть из них были эротическими. В итоге Фёдор поступил очень правильно, спровоцировав Николая самостоятельно, а иначе было бы сложно решить, от чего бы тот скончался скорее: от мучительных мыслей о том, что он своему графу будет противен и омерзителен, или от хронического перевозбуждения. — Николай, стой, я… Гоголь с трудом оторвался от страстных ласк и поцелуев, поднимая голову от впалого живота Достоевского, и испуганно промычал в ответ. — Не хочешь? Тебе противно? Ему прилетела слабая оплеуха, которая даже цели своей особо не достигла, и Достоевский пробормотал в ответ что-то вроде «Быстро действуй, или я тебя превращу в перьевую ручку…». Николай был бы не против стать перьевой ручкой в изящных бледных руках Фёдора, но перспектива самому подержать в руках что-то ему принадлежащее влекла гораздо сильнее. Гоголя рванули наверх, не успел он как следует насладиться восхитительным видом, и прошептали прямо в губы. — Быстро! Николай усмехнулся, заметив дымку румянца на обычно бледных щеках своего демона, и ловко обхватил его член пальцами, медленно двигая рукой. Юноша под ним чувствительно вздрогнул и тихо, но очень изящно, как и подобает графу, выругался себе под нос. Не дав Гоголю времени распробовать его чувствительность, он протянул руку вниз и сжал её на органе Николая, дразняще сжимая и проводя снизу вверх. Долю секунды они смотрели друг на друга, а потом комнату заполнили влажные стоны, постыдные липкие звуки, шорох остатков одежды и обрывки бессвязных, наполненных нежностью слов. Толчки бёдер сочетались с переплетением тел, а неумелые и неловкие поначалу движения соединились в общий ритм, одновременно сводящий юношей с ума. Они меняли позу ещё несколько раз, перекатываясь по кровати и отвлекая от обыденной жизни многострадальных тараканов. Поцелуи то перерастали в звериные укусы, то затихали и становились похожими на нежные приливы и отливы океана. В момент, когда терпеть стало почти невозможно, а пульсация в ладонях заставила весь мир замереть, их взгляды пересеклись. И это было чертовски романтично, по правде говоря. А в следующее мгновение они оба пришли к разрядке, разбив Вселенную на мелкие кусочки и уронив Солнце на Землю. Удар током не мог бы сравниться с разрядом, который захватил их тела целиком, от макушки до кончиков пальцев, и схлопнувшийся мир нехотя пришёл в себя только тогда, когда слёзы удовольствия подсохли на разрумянившихся щеках. Рухнув в объятья друг друга, они пролежали так секунду или пару вечностей, приходя в себя. Николай сделал это первым, наблюдая за своим ошеломлённым графом из-под полуприкрытых ресниц. Фёдор лениво потянулся и приобнял Гоголя за талию, бормоча что-то о бесстыдных юношах XXI века. Тот только счастливо улыбнулся и подоткнул одеяло так, чтобы можно было поспать не в окружении мокрых постыдных пятен, а завтра с утра всё убрать. Как же хорошо, что Сигма на ночёвке у одногруппников! Фёдор ласково потрепал по волосам Гоголя, улыбающегося, как мальчишка. Тот приподнялся на локтях и легонько боднул лбом юношу, недвусмысленно отправляя демона спать, а не заниматься его бесстыдным разглядыванием. Перед тем, как окончательно вырубиться в объятьях своего графа, Николай тихо спросил его, шепнув куда-то в шею. — Ты всегда будешь рядом, Феденька? Достоевский что-то промычал в ответ, но в итоге нашёл в себе силы легонько укусить Николая за ухо и шепнуть тихое, но уверенное и твёрдое «Буду». Следующим утром Николай проснулся в кровати один. А Достоевского, как и пятен на одеяле, больше не было.***
Не было нигде. Ни на кровати, ни в комнате, ни в библиотеке. Его вообще больше не было. Гоголь понял это в тот момент, когда только открыл глаза. Все следы существования человека, который не успел и пожить толком, все доказательства той ночи, когда они двое бесстыдно и страстно соединились не только душами, но и телами, — всё исчезло. Обескураживающе ясно, так чётко, словно на обратной стороне его век это написали ярким маркером, Николай понял, что остался один. Он начал звонить Сигме, умоляя прийти, прийти и помочь ему, сказать, что это плохая шутка, что Фёдор с ним, что всё это глупое недоразумение. Сигма действительно пришёл, даже прибежал. Брат смотрел на него как-то странно, словно врач, который глядит на безнадёжно больного пациента. Николай схватился за его руку и умоляюще заглянул в глаза. — Сигма, видишь? Ты видишь, брат?.. Его нет! Нигде нет. Оно забрало, всё-таки забрало его… Оно пришло за ним, а я ему не верил, до последнего не верил!.. Сигма погладил Николая по волосам. Нежно и печально, как мать, провожающая сына на фронт и точно знающая, что он больше не вернётся. — Кого нет, Коля? Кто забрал? Гоголь замер. Он смотрел в мягкое, родное лицо брата и видел на нём тихую, глубоко сокрытую боль человека, на глазах которого близкий человек сходил с ума. — Нет, нет, Сигма, нет! Не ври мне! Слышишь, блять! Не ври, не ври! Я же помню, что ты тоже его видел, вы же… Вы же целый месяц ссорились с ним, так смешно, помнишь? Нет, не смотри так на меня! Не смотри так, как будто я несу чушь! Как будто я больной… Я не больной, слышишь? Я здоров! Что… почему ты? Что же, по-твоему, со мной случилось? А то представление ты тоже не помнишь? Сигма попытался усадить брата на кровать, но тот резко вывернул тонкое запястье юноши и снова поднял на ноги. Младший брат, кажется, этому совершенно не удивился и покорно заговорил, не высказав злости на такое поведение. — Коленька, не было никакого представления. Его просто не было. Не было книги, о которой ты говоришь, и не существует никакого демона. Мы ведь перерыли с тобой всю комнату, всю библиотеку, но так ничего и не нашли. Ты забываешь. Каждый день забываешь, Коля, и каждый день мы с тобой ведём этот разговор. Всё это ты придумал, понимаешь? Я не знаю, в чём дело, но в один момент ты вернулся из библиотеки, и в твоём мозге что-то изменилось. Мы говорили с врачами, но таблетки тебе не помогают. Ничего не помогает, Коля. Родители должны приехать и забрать тебя сегодня, там тебя положат в больницу и вылечат. Обязательно вылечат, Коля. Я не знаю, по какой причине с тобой произошло это, но знаю, что ты сможешь выбраться… Сигма говорил что-то ещё. Его милый, замечательный младший брат, который сильно похудел, переживая из-за его безумия, который думал, что виноват в его сумасшествии, потому что из-за него Николай и начал увлекаться мистикой. Его добрый и смелый младший брат, который готов был порвать демона, если тот причинит Гоголю вред, который подкармливал животных на улице в любую погоду, который написал послание в будущее, чтобы Николай смог стать счастливым в следующей жизни. Его Сигма, который не помнил Достоевского. Сигма, который любил его и желал ему только добра. Его маленький брат Сигма, который на протяжении двух жизней оставался один. Сигма. Гоголь отпустил его. На его глаза навернулись слёзы, когда он смотрел на это доброе, измученное тревогами лицо. — …Хорошо. Я буду лечиться, Сигма. Я обещаю, что буду лечиться. Можно я… пройдусь? Мне нужно переварить это. Юноша замер, с недоверием глядя на брата, но его твёрдый взгляд и слегка растерянная мягкая улыбка убедили в том, что Николай действительно не собирается больше призывать никаких демонов. — Конечно, погуляй… Только возвращайся к двенадцати, родители должны будут приехать. Николай улыбнулся и послушно кивнул, выходя из комнаты. Сигма окликнул его. — Эй, Коля. Николай обернулся. — Береги себя. Гоголь криво усмехнулся и снова кивнул, в последний раз взглянув на лицо младшего брата, и вышел на улицу. Он направлялся к месту, где ФёдорФёдорФёдор поцеловал его впервые в этой жизни. К месту, где они с Сигмой, чокнувшись одноразовыми стаканчиками, праздновали их зачисление на первый курс. Весь мир вокруг жил в привычном темпе, люди куда-то спешили, толкались, смеялись. Они хмурились, витая в своих мыслях, задумывались на ходу, улыбались при виде знакомых лиц. Они жили, жили и любили. Николай подошёл к мосту. Именно здесь, дождавшись, пока толпа схлынет, Феденька коснулся его губ своими, уверенно и робко одновременно, как умел только он. Именно сюда он с родителями и братом приезжал в детстве, пуская по воде бумажные кораблики и доедая шоколадное мороженое. Здесь они с Сигмой стояли чуть больше года назад, глядя вдаль, и мечтали о великом будущем, которое уже совсем скоро ждало их. Жаль, что он не сможет извиниться перед родителями за все свои шалости, и не сможет поесть маминого пирога за старательно накрытым столом. Жаль, что больше не станет, шутя, толкаться и хохотать с братом, а потом рассказывать друг другу страшные истории и ужасно их бояться. Жаль, что они с Фёдором больше не смогут пройтись по шумным московским улицам, разглядывая лица снующих людей и бросая друг на друга нежные взгляды. Жаль, что у него больше нет времени, чтобы сказать самым близким людям, как сильно он их любил. Жаль… Когда Николай перевесился через перила и решительно шагнул в бездну тёмных вод, ему показалось, что там, в глубине, его ждут родные объятья. И сверкают, приглашая разделить с собой вечность, фиалковые глаза.КОНЕЦ
***
По залу прошла волна восхищённых выдохов, и зрители вскочили со своих мест, аплодируя и срывая голоса от восторженных криков. Парни и девушки, преподаватели и приглашённые гости, все, утирая слёзы, хлопали в ладоши и кричали что-то очень одобрительное. Кажется, «браво», но можно было расслышать приглушенные просьбы номинировать фильм на Оскар, а сценариста воздвигнуть в ранг святых. Подойдя к микрофону, установленному на сцене, ректор университета с улыбкой пригласил на сцену автора проекта и генерального режиссёра-сценариста-продюсера. Под шквал аплодисментов на публику вышел Николай Гоголь. Его чёлка была профессионально уложена, а одет юноша был строго и дорого, но сверкающие озорные глаза ясно давали понять, что в таком амплуа он надолго не задержится. Поклонившись публике и беззастенчиво подмигнув нескольким красавицам наугад, юноша выпрямился и взял микрофон. — Дорогие друзья! Зрители, одногруппники, преподаватели и просто все-все, кто посмотрел этот фильм. Вы не представляете, как сильно я вам благодарен. Для меня очень важно слышать и видеть, что наш проект зацепил струны вашей души. Мы с моими самыми близкими друзьями работали над ним много месяцев, и я счастлив представить вам этот фильм. Да, я назвал его «Демон», с фантазией у меня туговато, соглашусь. Но, поверьте, идеи соавторов были в тысячу раз хуже! Ну, например, стали бы вы смотреть фильм с названием «История одного мошенника, который вечно лез, куда не следует»? В зале раздался одобрительный смех и ещё одна волна аплодисментов, которую Николай остановил мягким движением руки. — Спасибо за аплодисменты, ребята, но лучше пошумите как следует сейчас. Представляю вам двух моих друзей, без которых этого фильма бы просто не существовало. Сценаристы, актеры и непосредственные создатели проекта, которые сделали для него ни капли не меньше, чем я. Сигма и Фёдор Достоевский! Зал взорвался такими рукоплесканиями, что высокий потолок чуть не рухнул на их восхищенные головы. На сцену вышел юноша в светло-сером костюме, смущённо улыбающийся зрителям, и благодарно им поклонился. Следом за ним прошествовал статный молодой человек в чёрном, несколько старомодном, но определенно очень стильном костюме, тоже неспешно и с достоинством поклонившийся зрителям. — Да, мои дорогие, вы уже были знакомы с ними! Они не только самые близкие мне люди, но и замечательные актеры, которые прекрасно сыграли свою роль. Я бы хотел сказать, что этот фильм не стал таким, какой есть, без них, но это было бы неправдой: без них его бы просто не было. Да, мы все проделали огромную работу, и безумно приятно видеть, что вам понравилось то, что мы сделали. Вы можете сказать, что это фильм с печальным концом, и отчасти будете правы. Но я не могу согласиться с вами на все сто процентов: это ведь светлая грусть, которая осталась в ваших сердцах, верно? Возвращайтесь домой к своим дорогим людям и не забудьте сказать им, что готовы стать демоном, чтобы они смогли прожить еще одну жизнь. Мы уверены, что какими бы словами вы не сказали это «Я люблю тебя», вас поймут. В таком случае, чего ждать? Любите! В который раз за вечер зал взорвался бурными аплодисментами. Николай почувствовал, что Сигма не сдержался и рассмеялся от радости, а Достоевский с сосредоточенным видом показал в зал сердечко из двух пальцев. Переполняемый любовью к двум этим людям, он крепко сжал их ладони. И почувствовал, как его сжимают в ответ.***
— Честное слово, мы столько раз видели этот дубль при монтаже, а меня до сих пор пробивает на слезу. Ты замечательно сыграл, Коленька. Николай польщенно улыбнулся, вдыхая тёплый весенний воздух, и прильнул к плечу Фёдора. Они стояли на мосту и смотрели на цветущий вдалеке сиреневый закат, мягко отражающийся в мерцающей воде. Сигма остался отвечать на вопросы и раздавать автографы, крайне счастливый и смущённый, а потом они все должны были собраться и взять с собой друзей, каждый из которых принимал участие в создании проекта, и поехать отмечать успешный его выпуск в ресторан. В планах было напиться там до беспамятства, похохотать до сорванных связок, вернуться в общежитие к родным тараканам всем вместе, продолжить там, целоваться, любить, и жить, жить, жить. Задумавшись об этом сладком ближайшем будущем, Гоголь невольно взбудоражено вздрогнул, и Фёдор тут же попытался накрыть его своим пиджаком. Тот с трудом отбился от щедрого предложения, заверив возлюбленного, что просто задумался о том, чем они сейчас займутся, и горячо поцеловал, чтобы убедить в том, что нисколько не замерз. Достоевский рассмеялся и легонько отпихнул его, взъерошив наконец эту идеально уложенную челку. Николай не знал, кто именно первым предложил идею снять фильм. Просто когда речь зашла об итоговом проекте третьего курса, все трое, носившие в себе эту поразительную историю, не сговариваясь, поняли, что это их шанс. К делу подключили верных друзей, в своё время помогавших готовить то самое представление, и за несколько месяцев фильм был отснят и смонтирован. Сцену с представлением они взяли с сайта школы, слегка изменив для монтажа, но в остальном она нисколько не поменялась в процессе съёмки. В конце концов, зачем снова снимать то, что и в натуральном виде отлично смотрится? Конец фильма задумывался именно таким. Никто не хотел переписывать необыкновенную реальность, чтобы она попала на экраны именно в таком первозданном виде. Это была их волшебная, тихая тайна, которая открылась тысячам пар глаз и одновременно всё ещё принадлежала только им троим. Гоголь знал, что если бы в то утро проснулся и не увидел с собой Фёдора, всё случилось бы именно так. Все они это знали, и слёзы Николая, играющего самого себя в последнем дубле, были искренними. В то утро действительно случилось кое-что экстраординарное. Гоголя разбудили полные изумления вопли Сигмы и потрясённые возгласы Фёдора. Когда Николай вскочил на кровати, кое-как натягивая брюки, и выскочил за дверь, картина, которая ему открылась, раз и навсегда излечила его душу. Растрёпанный Достоевский в кое-как застегнутой рубашке и задом наперед надетых брюках и в компании ошеломлённо моргающего Сигмы стоял перед шайкой студентов, норовящих потрогать его и поинтересоваться, откуда в их общежитии такой красавчик и почему они об этом не знали. Фёдор решил, что лучшим выходом будет загадочно стоять на месте, Сигма никак не мог взять в толк, что случилось, а заставший всю эту картину Николай громко и счастливо рассмеялся. Чем бы Оно ни было, Оно отпустило его любимого человека. Достоевский говорил потом, что почувствовал прощение и сам простил Нечто. Что-то всё-таки случилось, какая-то порванная струна в мелодии мироздания исцелилась, как исцелился спустя две сотни лет мальчишка Николай, который дарил по утрам цветы юному графу, готовому отдать за него жизнь. С того момента Достоевский стал абсолютно видимым и реальным во всех отношениях человеком. С Госуслугами, конечно, пришлось повозиться, но то, как Фёдор мягко отчитывал Гоголя за маты, слетавшие с его губ при регистрации личности Достоевского, определённо стоило всех усилий. Фёдору оформили все документы, он ходил с паспортом, на котором была обложка с изображением демонёнка, и гордо предъявлял его всем, кому требовались его документы. Они втроём сходили на могилу родителей Сигмы, и в тишине, которая мягко окутала их фигуры, было сказано много слов. Фёдор поступил в этот же университет и, как особо одарённый, сразу перешёл на второй курс, без труда догнав Николая и Сигму. В его планах, кажется, было создать что-то великое, и все были уверены, что у него получится. Не без помощи братьев, конечно. Книга стояла на прикроватной тумбочке со стороны Гоголя, ведь теперь бояться было нечего: последняя страница и надпись на обложке загадочно испарились, словно их никогда и не было. Кстати, им выделили отдельные комнаты, которые были соединены проходом, и сон Сигмы был спокоен в тишине и относительной изоляции от голубков неподалеку. Он перестал звать родителей во сне, потому что Федор сказал ему, что на том свете они счастливы, и когда через много-много лет все они воссоединятся, мама с папой скажут, что гордились им. Тараканы перебрались в их новые комнаты всем семейством, и троица твёрдо решила забрать их с собой, когда придёт время уезжать отсюда. Последняя нота мягко улетела ввысь, и история подошла к концу. Они не просто победили тьму: они даровали ей спокойствие. Юный уличный фокусник подбросил монетку, уронил её к себе в кулак, потряс и показал небу совершенно пустую ладонь. Увидев трюк растущего иллюзиониста, Гоголь подмигнул ему и сунул в его шляпу пачку купюр. Среди них была и та, что когда-то положил ему в прикроватную тумбочку Сигма. Шумела толпа, майский вечер дышал, вокруг пахло сиренью и свободой. Губы Фёдора и Николая, графа и крестьянского сына, демона и экзорциста, губы двух людей, которые пронесли свою любовь через две жизни, соприкоснулись. Мир жил, дышал и любил. Их окликнул Сигма, и раздался звонкий смех друзей. Влюбленные оторвались от губ друг друга, но сделали это легко. Впереди у них всё время мира, чтобы любить. Друзья бросились на них с объятьями, замелькали рыжие пряди волос, бинты, очки и кудри. Весь мир заполнил Свет, который всегда шёл рука об руку с Матерью-Тьмой. Впереди было лето, прокат их фильма, новые знакомые, ссоры и воссоединения, пощёчины и поцелуи, слёзы и смех, Тьма и Свет. Впереди, совершенно точно, Жизнь.