Извольте начать

Извольте начать повествование, вопреки своим желаньям, со скучного разговора о природе и книгах. Безусловно, деревенская атмосфера побуждает к тихому чтению на крыльце под взором вечернего заката. Ведь дышать свежим незагрязненным воздухом приятнее в компании какого-нибудь нашумевшего или не пользующегося известностью писателя. Легким движением рук ты листаешь страницы, тебя освежает едва заметный летний ветерок, и ты с улыбкой читаешь длинные рассуждения главного героя. Что может быть еще прекрасней? Но, признаться честно, без всяких приукрашенных метафор, подобное занятие кажется интересным только в первые дни пребывания в деревне. А после — унылой тоской жгучей по сердцу. Животрепещущим юношам нужны были приключения, загадки, и конечно любовь! А не меланхоличные сидения за книгами по вечерам, из-за которых они лишь сильнее походили на своих старых отцов, на коих они ни в жизни не хотели становиться похожими. Владимир Ленский — молодой аристократ, получивший прекрасное образование в Германии, чьи мысли и пылкие желания полностью подходили под краткие мои писанья, именно поэтому в данный момент времени сидел на очередном ужине в Доме Лариных, стараясь как можно чаще нести многословных бред, дабы утолить свою чрезмерную деревенскую скуку. Его молва привлекала многих простодушных дам, умевших так ловко и четко улыбаться когда это необходимо в разговоре, особенно Олечку — прекрасную и совсем юную девчушку. Конечно, Ленскому сначала очень нравилось ее немногословие и вечное покаяние, но даже это быстро стало пресным и неинтересным страстной душе поэта. Ему хотелось жаркой и страстной любви! И милая девчушка, воспитанная четко по нравам дворянского общества и изменявшая Ленскому при каждом удобном случае, никогда не заставляла душу поэта действительно пылать! Но зато что-то не обыденное и непривычное в сердце Владимира пробуждал недавний знакомый: странный и почти нелюдимый Евгений Онегин. Познакомились они, как и принято в светском обществе, со скуки. Как оказалось, приехали они в эту деревушку почти одновременно, но не пересекались, пока Ленский не заглянул в странное имение Онегина сам. Странным его пристанище казалось не только Владимиру, но и всем остальным, хотя, признаться, несмотря на неприятные слухи, все деревенские пытались сосватать дочерей за петербургского аристократа… Ай, да, подозрительным его дом был из-за того, что у Евгения был всего один слуга, да и поместье, которое было передано ему от мертвого дядюшки, внешне выглядело совсем не ахти. Но еще больше настораживало то, что Онегин никогда не гулял по деревне в светлое время суток, и когда Ленский пожаловал к нему в обитель, вообще спал мертвым сном, хотя был полдень, еще из странностей, коих было немало, пылкий поэт отмечал отсутствие на книжных полках популярных романов и постоянно закрытые шторы. Наверное, будь Ленский чуть посмелее, мог бы вслух отметить выраженную блеклость кожи своего нового друга, которой могли позавидовать любые девушки его времени. И сегодняшний вечер в однообразном, хорошо знакомом доме Лариных был все же несколько необычен, из-за чего Владимир чувствовал некое волнение. Евгений, безусловно, по просьбе поэта приедет на маленький деревенский пир… Сердце Ленского неутомимо сжимается, руки непроизвольно трясутся, он заикается, неутомимо вздыхает, читая свою поэму, что недозволенно для поэта! Но что ему остается? Евгений был прелестным аристократом, который, на удивление Владимира, оказался прекрасно образованным собеседником. В темном доме дворянина они бесконечно беседовали, порой превращали диалог в сплошную ругань противоположных полюсов. Но, Боже, как же это было интересно! Порой вечером, когда луна уже взойдет, они выбирались на прогулку верхом и, размахивая руками вокруг, Ленский задорно, словно дитя, мчался на своем коне вперед Евгения, молящего его сбавить обороты, а затем, словно специально, Онегин и вовсе мчался впереди Владимира. Вместе они мочили ноги в озерной воде, собирали одуванчики и валялись на зеленой траве… Юноши и вправду за долгое время просто отдыхали, иногда в озорной и детской манере, а часом - за тяжелыми разговорами. Владимир ждет, нетерпеливо, грызя ногти, хоть и понимает, что нельзя, но не может остановиться… Волнуется. Сам того не понимая, Ленский каждый день томился от встречи к встречи с Евгением. Посвящая ему напрасные очерки, которые, признаться, стесняли поэта, он вздыхал надеждой о новой встрече. — Здравствуй, друг мой, — слова Онегина тянутся сладко, неутолимо, — соскучился? Едкий смешок заставляет на секунду прийти себя, но час от часу не легче, Евгений протягивает свою холодную белую руку на встречу теплой и немного загорелой руке Ленского, заставляя последнего взвыть от желания поцеловать ладонь своего друга. ***** Вопреки ожиданиям Владимира, с Евгением они едва ли пообщались за этот вечер: сначала Онегина донимали все-все девушки вокруг, позже их матушки, а в самом конце и их отцы. Аристократ в основном молчал, за него говорил его имидж лондонского dandy. В конце концов, поглощая очередной бокал вина, Ленский эгоистично перебил одну из дам, мило молвившую какую-то ерунду его дорогому Онегину, и предложил тому сходить в сад охладиться. Долго уговаривать Евгения не пришлось, нет, он и сам, не скрывая улыбки, взял Ленского под руку и вышел в сад. — Владимир, — собственное имя юноша едва ли узнавал: уж слишком нежно оно прозвучало, — что случилось? Что уж тут случилось? Онегинский приятель был просто напросто слишком пьян. И он, перемешав алкоголь с собственной непонятной и странной ревностью, совсем не хотел отпускать Евгения. Молча он вел его в глубь сада, переплетая их пальцы. Они остановились у яблони, и Ленский тут же направился к дереву, хохоча, припевая. — Евгений, мой дорогой Евгений, Вы не желаете яблочка? Свежие, небось! Онегин вскинул брови, думая о том, что если бы этим странным пьяницей был не Владимир, он бы тут же развернулся и ушёл, да и не побрезгал бы еще неприятным комментарием в сторону этого человека. Но это Ленский. Пьяный Ленский, которого скорее хотелось обнять, забавно рассмеявшись с его поведения, но ни в коем случае не ругать. Тем временем, пока Евгений занимался своим любовным самобичеванием, Владимир уже успел сорвать яблочки и, протягивая их Онегину, смеялся и, кажется, понемногу трезвел, но ночная раскрепощенность не сходила с его лица. — Евгений, знаете, когда Вас освещает ночной свет, вы выглядите сногсшибательнее любой деревенской, да и городской дамы! Этот свет лишь прибавляет вашей красоте утонченности! Ох, клянусь, я никогда не видел человека красивее Вас! — мямлил Ленский, краснея. Евгений мог поклясться, что за всю свою жизнь не слышал слов приятнее, но не осмеливался сделать шаг; впервые в жизни он боялся сказать что-то не так, сделать не тот шаг, улыбнуться не так. Руки тряслись, говоря о том, что для Онегина эти слова значили намного больше, чем бред пьяницы. А Владимир, роняя яблоки из рук, продолжал петь любовные баллады о всех прелестях Евгения, переходя уже на характер. — Я никогда не встречал человека интереснее Вас! Клянусь, я день от дня живу лишь нашими беседами, а в свободное время, когда Вас нет рядом, придумываю нам новые дилеммы для обсуждения… — Владимир… — слов не осталось, лишь тщетные мысли смешались в голове. Онегин мог только и молвить имя Ленского, пытаясь придумать, что тому ответить… А стоит ли вообще отвечать? Что могут выразить слова? Неужели любовь? Казалось, только Ленский на всем белом свете и мог поведать о своей любви словами. Это было настоящее мастерство, которым, наверное, тот был одарен с детства. Истинный дар поэта. А Евгений был не таким, он не умел словами говорить о любви. Хотя, когда рядом Ленский, очень хотелось бы научиться, но, впрочем, была ли нужда? Он всегда молча мог обнять, приласкать Владимира, пусть и с неким стеснением и подобающей нерешительностью, но он попытался это сделать. Чужие руки не мило, ох, тяжело обвили талию Ленского без всяких приукрашиваний, тот нехило вздрогнул и опешил, но также взаимно обвил спину Онегина своими руками, кладя свою голову тому на плечо… Хотелось тут же навзрыд заплакать. После стеснительной части, которую описать в подробностях трудно: несинхронное дыхание обоих, безумно бьющиеся сердца и боязнь сделать лишнее движение. Но после более решительные шаги в сторону чужих губ совершал Онегин. Ох, все мы знаем, что лондонский dandy, покоряя сердца дам, никогда не скупался на поцелуй. Но сейчас ему было настолько боязливо, что, чувствуя чужое дыхание, он едва причмокнул щечку Ленского… И поэт уплывает в этой ласке: решается на взаимный шаг. Медленно прильнув к губам товарища, он плавился в них. Тонул и терялся, едва ли ощущал себя живым, чувствуя, как забирали его первый поцелуй. Совсем не мысля, отчасти осознавая свои действия, Онегин, такой же забывшийся в ласках, надкусывает верхнюю губу Владимира из ниоткуда появившимися клыками. И звериный вампирский инстинкт ошеломляет Евгения. Его глаза окрашиваются в алый цвет, а действия становятся все более и более больными… Он едко впивается в губы Владимира, кусая их до крови. Что происходит? Ленский от парализованной, совсем неощутимой боли быстро реагирует, отталкивает Евгения, ошеломленно взирая на того. Глаза его приятеля тут же становятся прежними: янтарными, а белоснежные клыки исчезают… ****** Чуткое описание, в котором проскальзывают совсем непрозрачные намеки, уже давно навело вас на нужную мысль… Но все же. Проживая свое уже не первое столетие если правильно выразиться, то второе, Онегин, совсем соскучившись от желчной столицы России, едет к своему старому и дряхлому дядьке, передавшему их роду безумную вампирскую лихорадку. Дядька уже пятый век не человек, но и его сморила смертная мука. Вампиры не бессмертны, им всем отведен какой-либо срок. Живут они дольше, чем люди. Намного дольше. Но смерть приходит и за ними, безмятежно лаская старое тело. И вот время родственника Евгения подошло, а свое роскошное в европейском стиле имение оставить некому… Вот и Онегин, как рыцарь-спаситель, помчался в Богом забытую деревушку за, признаться, огромным наследством. Впрочем, как нам всем известно, к счастью молодого вампира, его дядя умер еще тогда, когда тот был в дороге. Приехав, Онегин морил себя чтением, а после и вовсе большую часть времени стал проводить в царствии Морфея. Пока к нему не заявился, как казалось, пылкий и жизнью не наученный юноша лет двадцати, что в десять раз меньше возраста Евгения. Типичная скука свела их, а после какая-то неведомая сила скрашивала их дни в компании друг друга. Быть может, это все из-за того, что Онегин многое позволял этому юнцу, а быть может, унылый и разочаровавшийся в людях Вампир встретил свою человеческую судьбу. Проводя вместе досуг, Евгений испытывал разные чувства: иногда нескрываемый гнев, особенно когда их диалог превращался в покаяния Оленьке, а иногда такую искреннюю радость. Ленский заставлял его почти мертвую душу оживиться и засиять новыми красками… Онегин готов был отдать юному Владимиру весь мир. Но один барьер все еще сдерживал. Евгений — вампир. Тот самый кровосос, из жутких приукрашенных детских сказок. Упырь, который не может удержаться, почуяв запах крови. Вурдалак… Евгений не мог выходить на солнце, иначе сжег бы себе всю кожу, не мог толком общаться в дневное время суток, ведь морился в кровати в это время суток… Нет, ради Владимира он хоть и пытался изменить свой режим, выходило не очень: все-таки засыпать посреди разговора - дурной тон. Заводить какие-либо отношения с людьми подобному существу было очень трудно… Но Ленский терпел странные повадки товарища и со временем сам стал предлагать встречи ночью, жертвуя своим сном. ****** Стоит сказать, что Ленский, хоть и замечал странные повадки друга, никогда не придавал им большое значение и не строил догадки. И если чисто гипотетически представить, пусть он бы и соизволил поразмыслить насчет странного режима дня Онегина, вряд ли бы Владимир, насколько бы его душа поэта не была извращенна, пришел к бы к выводу о вампиризме. Возвращаясь в настоящее, отмечу, что опомнился Евгений почти сразу, хотя подобных случаев, учитывая его длинный опыт, раз-два… Сладкая кровь стекала по его рту, так и моля облизать. Но, сдерживая свое нутро, он буквально прокричал, попутно отходя на несколько метров от Ленского: — Владимир… Как вы? — руки вампира предательски тряслись, по его губам текла теплая кровь, а на глазах выступали свежие холодные слезы… Нужно было бежать, но я клянусь вам, Евгений не мог бросить Ленского в таком состоянии! Его срочно стоило показать лекарю, — Прошу, вставайте, я отведу вас обратно в дом Лариных! Давайте поспешим! Запах свежей крови снова ударил в голову Евгения, но он, признаться, хило сдерживался. Клыки снова появлялись, и он, сжимая челюсть, помогал ошарашенному Ленскому идти. Юный поэт, возможно, из-за собственных странностей, совсем не считал ситуацию опасной. Лишь из-за неожиданного укуса все плыло перед глазами, но как не странно, он все еще ощущал себя в безопасности. — Евгений, неужели вы… Вурдалак?! Это восклицание только прибавляет сюрреалистичности этой ситуации, я уж пожалуй, не буду приводить вам тысячи эпитетов касаемо безрассудства Ленского, но, положив руку на сердце, я уверена, что тот реагирует максимально соответственно своему пылкому характеру. Насколько бы вам не было потешно с поведения бедняги Ленского, о, я уверяю вас, мне не меньше забавно с этого, Онегину было совсем не до смеха. Его волосы вставали тогда дыбом, а лицо было блекло-синем из-за страха за товарища. Вурдалак, схватив за руку Ленского, потащил его в дом Лариных, — к лекарю. ******* Я воздержусь от описания их пути, ибо в нем не было ничего интересного: Онегин смотрел лишь в сторону света, который указывал на особняк, а Ленский бормотал что-то странное, задаваясь бесконечными вопросами. Да, и дальше, я думаю, вы заснете от скудного описания неловких оправданий Евгения и от многозначительного молчания Владимира, который взирал на товарища, боясь промолвить что-то не то. А дальше все как в тени: Ленского послали отлеживаться в комнате для гостей, а Онегин спешил к себе в имение. С тех пор этого происшествия, каюсь для себя вы можете сами описать всю его суть. Минула неделя. За это время молодые люди (все-таки, Евгений выглядел довольно юным) не пересекались. Онегин сначала собирался уехать. Ишь, а вдруг Ленский выдаст его секрет. Но желание взять ответственность и непонятная влюбленность, вскружившая голову, останавливали. Все семь дней Евгений нервно мыслил лишь о Владимире, боясь приближаться к тому… Кстати говоря, время вернуться к нашему юному поэту, он то как раз по-настоящему страдал. Безумно морился в своем имении от странной простуды без кашля… угасал на глазах. Ему ежедневно пускали кровь, но едва ли это спасало беднягу. И он ежедневно мыслил лишь о той ночи, вспоминал нехватающие сейчас нежные прикосновения и прелестные глаза Евгения… Но с каждым днем он слабел все сильней и наконец, на седьмой день, взяв перо в руки, принялся писать Онегину. В голову совсем ничего не шло, жар ударял в лоб, но он отчаянно писал… Эти послания стали последней надеждой! Всю неделю он часто думал о вампиризме Онегина и пришел к выводу, что тот опасался себя больше, чем окружающих. Стало так до слез обидно. И он писал весь день, писал до мозолей: о том, как любил, о том, как ценил… О том, насколько был болен своей любовью; красивые метафоры растворялись на бумаге, кружа голову поэту… Он писал обо всем, что приходило в голову: восхвалял модный костюм Онегина, его взгляд, манеру речи, вспоминал многие их беседы… Просил еще раз рассказать о столичных балах, о той самой опере, на которую Евгений опоздал из-за своей крайней нелюбви к театру, желал, чтобы Евгений поведал о всех-всех своих мечтах и снах. Получился десяток писем, десяток самых прекрасных признаний в любви. В конце концов, болезненная усталость сломила стихоплета, и пришлось вновь лечь отдыхать, перед этим убедившись, что письма надежно упаковали и совсем скоро отнесут в старое готическое имение… ******* Впервые за эти вурдаладские семь дней Онегин смог прилечь поспать, пусть ненадолго, но ему удалось перевести дух. Во сне ему привиделся Ленский, кажется, он улыбался и сочинял свои прекрасные стихи. Но сон быстро прервался, Онегин почувствовал, что кто-то коснулся его руки. — Господин, Вам пришел десяток писем, — молвил знакомый угрюмый шёпот. Этот голос принадлежал его лакею Гильо, приехавшему вместе с ним в эту Богом забытую деревушку. Гильо тоже был вампиром, одиноким и дряхлым. Но прислуживал он с отменной верностью, да и тем более знал о тайне Евгения, понимал его. Поэтому и был единственным приближенным Онегина. И готов был поклясться, что его хозяин очень изменился, как уехал из Петербурга! И тот факт, что лакей будит его среди белого дня из-за жалкого письма, только доказывает это. — От кого? — в полусне спрашивал Евгений. — От Ленского, вашего товарища, — тихо пробубнил лакей. Онегина как холодной облили, вскочив, он тут же выхватил из рук Гильо заветные письма. И действительно, все они были от Ленского! Неприлично рвав конверты, Евгений принялся читать абсолютно каждую закорючку, веля принести теплого чая. ******** Лежа в своих покоях, Владимир тяжело дышал и чувствовал безумную боль в конечностях. Он немного поспал и спустя несколько часов вновь просто лежал, взирая на потолок. Услышав, что кто-то отпер входная дверь в комнату, подумал на слуг и шёпотом разрешил войти. В комнате было темно, день подходил к своему концу. Гость сразу обратил внимание на немного пыльную мебель вокруг и захламленный бумагой рабочий стол, а также тяжело вздохнул: в помещении было очень жарко. Он подошел к кровати больного и сел напротив, заключая Ленского в объятия. Владимир негромко ахнул, узнавая в незнакомом силуэте гостя Онегина. Буквально щупая одежду визитера, он пытался проверить, правда ли это был Евгений. Убедившись, он отчаянно прижался к груди вампира, всхлипывая. — Евгений… Вы пришли! Поэт тяжело дышал, чуть ли не рыдая, чувствовал, как по лицу катились слезы. Онегин, признаться, и сам еле видно захныкал… Они обнимались еще долго, а после нежно целовались и ласкались, признаваясь друг другу все больше и больше в любви. Потом обсуждали тот самый вечер в саду, говорили про вампиров. Болезнь Ленского прекращалась на глазах: он расцветал. И они оба питали искренние надежды на совместное будущее, с лаской обсуждая его… Быть может, у них все-таки есть шанс на него?