* * *
Декабрьское солнышко легко бьёт по глазам, заставляя щуриться, пока под ногами ритмично шагам хрустит снег. На улице не так холодно, но слегка морозно — немного щиплет кончик носа, приятно и свежо. Турбо отходит на пару шагов в сторону, а потом боком — плечом и бедром — с силой толкает Зиму в сугроб. Тот с криком и сдавленным смехом валится, утягивая с собой Валеру, хватая его за рукав куртки. Валера падает, наваливается сверху, утыкаясь щекой в снег, а носом в дублёнку Вахита. Хватает рукой снег, сминает его в кривой снежок, с силой хлопает рукой по чужой кофте где-то в районе шеи. — Сука, за шивор-рот нахуя! — Зима ворочается, пытается стряхнуть с себя снег. — За шивор-рот! — передразнивает чужую картавость Валерка и заливисто смеётся, лёжа на спине в сугробе, пока Вахит поспешно встаёт и отряхивается. — Вставай давай, — Зима протягивает руку. — Тебя беленькая дома ждёт. Валера ехидно улыбается, слыша упоминание водки. Вахит громче говорит: — Жопу, говор-рю, поднимай. Тебе ещё гир-рлянду вешать. Весь путь от мятого их телами сугроба до дома Зимы они периодически кидали друг в друга снежки и легонько толкались. Жил Зима один, в маленькой однушке, доставшейся от покойной бабушки. Придя в квартиру, Зима стягивает с себя мокрую кофту и закидывает её на батарею. — Снимай давай, — Вахит головой указывает на свитер. — Он мокр-рый весь от снега. И Валера сначала стягивает шапку, обнажая непослушные взъерошенные кудри, а потом неохотно, но покорно, снимает свитер, оставаясь в одних штанах.* * *
— Ай, сука! — Турбо резко отдёргивает руку от провода гирлянды, только что больно ударившего его током. — Вот ты, Валер-р, как эта игр-рушка, — Вахит жестом указывает на стеклянного снеговика на ёлке. — Вр-роде и симпатичный, а в голове нихуя. Каждый год одно и то же. Однажды, за несколько месяцев до своего совершеннолетия, когда бабушка была ещё жива (единственный Новый год, когда Валера её застал), Вахит в первый раз позвал Валерку наряжать вместе с ним ёлку. Турбо тогда точно так же ударился током, вешая ту же гирлянду. На следующий год, когда бабушки уже не было, Валера сам предложил нарядить вместе ёлку — полушутя, не рассчитывая на то, что Зима согласится. Но Зима согласился. И с тех пор каждый год ёлку у Вахита дома они наряжали вместе. — А ты помнишь, как мы первый раз её наряжали? — спрашивает Валера. На подлокотнике дивана стоит пепельница, на полу — початая бутылка водки. Наполнение последней стремительно уменьшалось. Водка и центральное отопление грели, становилось жарче, а щёки сильнее заливались. Турбо с Зимой смеялись, курили и вспоминали былое. — Ты мне тогда шар-рик золотистый р-разъёбал. — Да вспоминаешь только плохое потому что, — даже слегка обиженно отвечает Турбо. — Я тебе между прочим новый подарил. Чё ты его так повесил? Надо на видное место. Валера перевешивает шарик и подсаживается к Зиме на диван. Пытается вспомнить, что не так. Выключает свет и садится обратно. — Смотри, какая красота! — восторженно излагает Турбо, смотря на то, как красиво в темноте горят огоньки на ёлке. — Хор-рошо, — Вахит не комментирует вид гирлянд, возвращается к предыдущей теме. — Помнишь, как ты на следующий год насинячился? Потом пр-ришёл ко мне, а я тебя пока угомонить бухого пытался, ты упал и об ножку дивана головой пизданулся. — Да ты дурак! — Валера по-девчачьи тыкает Зиму пальцем в грудь. — Как ты меня угомонить пытался! Ты меня на кой-то хуй щекотал! — А ты ор-рал смешно, как пр-рипадошный. — без капли сожаления отвечает Вахит. — Ничего я не орал! — возникает Турбо. Вахит смотрит лукаво, насмехаясь, тушит сигарету, отставляет пепельницу с бутылкой подальше. Давно повечерело, и глаза Зимы подсвечиваются не солнышком из окна, а только светом двух ёлочных гирлянд — одной жёлтой, а второй разноцветной. Выдерживает многозначительную паузу и тут же принимается щекотать. Валера не по-пацански нежно, заливисто и даже по-детски смеётся, дёргается и извивается под чужими тонкими пальцами, захлёбываясь смехом просит прекратить, пока его щёки заливаются румянцем от того, как сильно он хохочет. Зима только незаметно растягивает лицо в полуулыбке, улыбаясь при этом уголками губ вниз. Валера истерично дёргает длинными ногами, пытается схватить Зиму за руки, чтобы остановить, дёргаясь, скатывается по спинке дивана и валится на спину. Вахит переставляет ногу так, что Турбо оказывается между его коленями. Внезапно смех останавливается, и на мгновение наступает полная тишина. Валера крепко держит Зиму за предплечья, пока пальцы Зимы подушечками давят Валере на живот. Турбо стягивает чужую майку, и они оба оказываются по пояс раздетыми. Непозволительно очевидное сравнение, но кожа у Зимы белая, как снег. Валера больно впивается короткими ногтями в чужие плечи, оставляя красные — как кровь после драки на снегу — следы. Жадно и грубо впивается в губы, не отрываясь, безостановочно, потому что если хоть на секунду прервётся — осознает масштаб трагедии. Выгибается в спине, прижимается с силой всем телом к Вахиту, ещё крепче держится за его плечи. У Зимы звенит в ушах. Он прижимается к Турбо в ответ, перекладывая руку ему под поясницу. Отрывается от чужих губ на мгновение, глубоко вдыхает и снова крепко прижимается. Валера — знойное лето. Он какой-то абсолютно дикий, заведённый, он хочет царапаться, впиваться ногтями в бока, плечи и спину, оставляя красные следы на бледной-бледной коже, хочет кусаться. В нём — отчаянная нежность. Нехватка простого человеческого тепла холодными зимами. Зима целует насколько может нежно, в шею, слегка цепляя зубами, торопится, спускается ниже. Валера сначала легко, а потом с нажимом проводит ногтями по чужой белой спине, царапая, и Вахит жмурится от боли и тихонько шипит — неприятно, но за царапины не переживает, потому что заживает на нём как на собаке. Валера кладёт ладони на чужие щёки, призывая остановиться, смотрит прямо в глаза и медленно, аккуратно и совсем тихонько целует. У Турбо на губе небольшое рассечение, и Зима чувствует в поцелуе привкус крови. И вот они оба, разбитые и искалеченные, стягивают друг с друга штаны. Валера бессовестно засовывает руку в чужие трусы, обхватывает ладонью член и начинает двигать вверх-вниз. Зима тихо сопит, бормочет «сухо», тянет Валеру за запястье и широко облизывает его ладонь. Зрачки у Валеры огромные, он смотрит на Зиму поражённо, прямо в глаза, испуганные и одновременно с тем шальные. Гирлянды на ёлке мигают. Валера спускает чужие трусы и обратно кладёт руку на вставший член. Начинает, сначала небыстро, постепенно ускоряясь, водить рукой вверх-вниз, периодически проводя пальцем по головке. Зимушка, такой родной, всегда строгий и вечно нахмуренный, его Зимушка, сейчас неловко и стыдливо приподнимает бёдра, тяжело тянет воздух носом, сжимает рукой чужую коленку, но всё так же строго хмурит свои брови. Губы его застывают, приокруглившись. Валера смотрит так тоскливо, чувствует, как Зиме приятно, ловит его взгляд и нетерпеливо, с каким-то скулежом, ёрзает жопой по дивану. Зима сначала успокаивающе поглаживает Валеру по внутренней стороне бедра, а потом перемещает руку на чужой член, несильно сжимая. Турбо блаженно выдыхает. У Валеры длинные красивые ноги, на них россыпь маленьких родинок-звёздочек. Зима снова широко облизывает ладонь, отдельно уделяя внимание большому пальцу. Возвращает руку, ускоряет темп, делает движения более резкими. У Валеры от стыда, удовольствия и водки щёки краснеют так, что Вахит этот цвет замечает даже в темноте комнаты, освещённой лишь двумя гирляндами. Старый диван под ними скрипит от резких и быстрых движений, у обоих сбитое дыхание, они сдавленно мычат, потому что стонать — стыдно, а у тонких стен квартиры есть уши. Турбо кусает щёки изнутри, чтобы в голос не стонать, запрокидывает голову, смахивая прилипшие кудри со лба, млеет от удовольствия, двигает бёдрами в такт. Вахит тяжело сглатывает и тихо шепчет «Валер...». Они кончают по очереди, и Зима каким-то тонким покрывалом вытирает сначала свой живот, а потом живот Валеры. Валера от щекотки свой живот немного втягивает. Тело становится тяжёлое, как ватное одеяло. Вдруг Валера, неожиданно даже для себя, так глупо, наивно и по-детски, абсолютно нелепо и неуместно чмокает Вахита в нос.* * *
Валера опускает свою голову Зиме на бледный впалый живот, приземляя свои мягкие, почти чушпанские кудри — как-то Валера брился под нолик, и это было, конечно, крайне по-пацански, но Вахит радовался, когда они снова отросли, потому что мог опять бессовестно на них любоваться. Валера обнимает Вахита за ноги. Валера физически чувствует, что сейчас всё на своём месте — всё так, как и должно быть: вот так, со своей головой на чужом животе, когда тебя поглаживают за ухом, как дворового котика, легонько накручивая твои кудри на палец. Так они лежат в обнимку, переплетая ноги. Вахит приобнимает Турбо за плечо. Валере почти в первый раз в жизни стыдно. Мысли одиноко бродят в голове, спотыкаясь друг о друга. Он пытается убедить себя в том, что это градус, ударивший в голову. Судорожно успокаивает себя тем, что в носках — не пидорство. Валере по-настоящему стыдно. За то, что он поступил так с другом, за то, что позволил себе так поступить с другом, за то что пытается найти себе оправдания. Валера вспоминает, как пару часов назад Вахит сравнил его со стеклянной ёлочной игрушкой, и именно сейчас это сравнение находит в его сердце отклик. Валера чувствует себя точно таким же пустым. Зима приподнимается, чтобы взять сигарету. Валера начинает виновато невесомо зацеловывать царапины на чужих боках. Непозволительно очевидное сравнение, но кожа у Зимы белая, как снег.