a moment, a love (a dream, aloud)

За крыльями Квакити уже давно не ухаживали. С самого прибытия на остров Квакити никого к ним не подпускал. Не то чтобы он делал это сознательно. Скорее, так просто сложилось. На острове были и другие крылатые, но Квакити так и не нашёл в себе смелости попросить их о помощи – он боялся показать свою уязвимость и получить отказ. Он делал сам всё, что мог, но без стаи это было трудно, если вообще возможно. За те недели, что Квакити провёл на острове, грязь начала забиваться у него между перьев, но он предпочитал не обращать внимания на дискомфорт. Особенно после Тилин… После Тилин Квакити перестал даже пытаться. Ярость, печаль и чувство вины переполняли его, и он и думать забыл о своих крыльях. Это уже не имело значения. У него никого не было. Не было стаи. Не было птенца, которого нужно было защищать. Не было никого, о ком он мог бы заботиться и кто заботился бы о нём в ответ. После смерти его ребёнка всё казалось Квакити таким чертовски бессмысленным. Но это было не совсем так. Был кое-кто…один человек, который вернулся и увидел, как сильно Квакити запустил свои крылья. Уилбур тоже был крылатым, сыном Фила, и, похоже, теперь у него был свой ребёнок. Квакити представлял себе, что, когда Уилбур наконец вернётся, он сможет познакомить музыканта с Тилин, что Уилбур захочет взять на себя ответственность и что они вместе будут воспитывать этого ребёнка как своего. Но этого не случилось, и печали о несбывшемся будущем оказалось достаточно, чтобы сердце Квакити, и без того избитое и израненное, окончательно истекло кровью и разбилось у него в груди. Таллула была милой, Квакити признавал это, но она не была Тилин. А Уилбур ясно дал понять, что он отец-одиночка. Квакити принял это как должное и сбежал прежде, чем Уилбур успел как следует рассмотреть его или его крылья. Он отправился к железнодорожным путям у дракона Фулиша, чтобы отдаться на растерзание своей тоске. Всё было так неправильно. Его жизнь должна была сложиться совсем иначе. Его ребёнок был мёртв. Его любовь не желала разделить с ним это горе. Его крылья чесались, и ему страшно хотелось запустить в них пальцы. Он просто хотел пойти домой, но для него такого места на острове не существовало. Возможно, у него был бы дом, если бы когда-то он поступил по-другому, но от таких мыслей его злость и отчаяние лишь усиливались. Может, прошли часы, а может – считанные минуты, пока он тосковал на этих железнодорожных путях. Квакити не утонул в своих эмоциях только потому, что ощутил присутствие позади себя, ощутил взгляд на своих трясущихся плечах и на грязных, неопрятных крыльях. Квакити испугался, что увидит наблюдавшего за ним белого медведя Кукуручо, но понял, что человек, который стоял у него за спиной, мог оказаться куда хуже. Уилбур мягко улыбался, его собственные крылья – великолепные, красивые, чистые, гладкие – идеально лежали у него за спиной. Квакити знал, как, должно быть, выглядел в глазах такого безупречного человека, как Уилбур, и предпочёл бы насмешки и немигающий взгляд Осито Бимбо тяжёлому грузу доброго и жалостливого взгляда Уилбура. – Привет, Квакити, – тихо поприветствовал его музыкант, – Не против, если я присоединюсь? У Квакити не было причин отказать ему, поэтому он кивнул. Он внимательно наблюдал за тем, как Уилбур подошёл ближе и сел рядом с ним. Их крылья соприкоснулись, и Квакити вздрогнул. Ему удалось немного отодвинуться, чтобы увеличить столь необходимое ему расстояние между ними. Дело было не в том, что он всё ещё злился на Уилбура. Просто… Он не хотел, чтобы его видели таким. Особенно чтобы его видел таким человек, который так ясно дал понять, что не хочет иметь ничего общего с Квакити и его проблемами. Он промолчал. Трудно было сказать, было ли повисшее между ними молчание комфортным. Квакити был слишком погружён в свои мысли, чтобы пытаться завязать разговор и быть тем дурашливым парнем, которого знал Уилбур. Он изменился с тех пор, как музыкант покинул остров, и рано или поздно – если этого ещё не произошло – Уилбуру это станет очевидно. И Квакити не сможет вынести… Сбоку от него раздалось тихое щебетание – звук, которого Квакити не слышал с тех пор, как они оба приехали на этот остров. Звук, который он в последний раз повторял своему ребёнку. Стая. Семья. И Уилбур обращался к нему. Квакити не выдержал. Он без сил упал на Уилбура. Рыдания сотрясали его тело, пока музыкант обнимал его, укрывая своими совершенными крыльями. Квакити в ухо ворковали, щебетали и шептали заверения, пальцы перебирали его волосы, и он подумал, что, может быть, понятие дома – стаи – не было таким уж недостижимым. Только когда его плач превратился в тихие всхлипы, Уилбур наконец снова заговорил: – Квакити, твои крылья… Квакити не дал ему закончить. Он вырвался из объятий музыканта прежде, чем успел остановить себя, и сердце застряло у него в горле, когда Уилбур притянул его обратно, прижал к себе, не давая убежать от помощи, которую предлагал. – Пожалуйста, просто послушай меня, – попросил Уилбур, и Квакити показалось, что он услышал в его голосе отчаяние, мольбу, беспокойство. – Ладно, – пробормотал Квакити, словно ему было тяжело слушать Уилбура, словно ему было в тягость прильнуть к его теплу, позволить этим безупречным крыльям снова окружить его. – Ты так долго был один, – сказал Уилбур, и от Квакити не ускользнуло полное отсутствие вопросительной интонации. Это была констатация факта. Это было очевидно. От этого ему стало ещё хуже, но он удержался от резких высказываний в свою защиту, просто чтобы послушать, как и просил его Уилбур, – Если хочешь, я могу помочь тебе почистить их. Может, тебе станет легче. От этого предложения сердце Квакити пропустило удар. Звук, который инстинктивно вырвался у него изо рта, означал желание найти стаи, семьи, безопасности. За те недели, что все они провели на этом острове, никто не предлагал ему ничего подобного, да он и не просил. У всех были свои семьи, частью которых он не являлся, а чистить крылья разрешалось только доверенным лицам. Квакити не ожидал, что Уилбур предложит ему нечто подобное, и какая-то его часть хотела отказаться, чтобы защитить себя от ещё больших страданий, от ещё большей душевной боли в случае, если Уилбур просто решил проявить доброту, если всё это на самом деле ничего не значило. Но Квакити всегда хотел этого именно с Уилбуром. Другая его часть – более сильная и весомая часть его самого – жаждала комфорта и заботы, в которых он отказывал себе после смерти Тилин. Он хотел семью, даже если не верил, что заслуживал её. Проглотив свою гордость, Квакити кивнул и поднял голову, чтобы встретиться взглядом с Уилбуром. – Спасибо, – прошептал он. Его голос надломился. Он прозвучал уязвимо, жалко. На лице Уилбура появилась тёплая улыбка, и он, не теряя времени, развернул Квакити к себе спиной и провёл пальцами по его грязным, неухоженным перьям. Прикосновения музыканта были нежными, успокаивающими, как будто он понимал, какую боль носил в себе Квакити. Кончики его пальцев танцевали над каждым пёрышком, плавно расправляя их и убирая грязь и мусор, скопившееся за всё время, которое Квакити провёл на острове. Уилбур действовал осторожно, умело и терпеливо, чтобы не причинить ещё большего дискомфорта. Глаза Квакити закрылись, и он полностью отдался ощущениям. С его губ срывались тихие вздохи, когда пальцы Уилбура перебирали его перья. Словно на него нахлынула волна тепла и облегчения. Скопившиеся узлы напряжения постепенно распутывались и сменялись успокаивающим чувством освобождения. Уилбур аккуратно обводил контур крыльев Квакити, каждое его движение было продуманным и точным. Он работал с внимательностью, которая говорила о том, что он понимал важность этого процесса для благополучия Квакити. С каждым пёрышком Уилбур, казалось, залечивал не только физические, но и душевные раны, нанесённые Квакити в его отсутствие. Квакити чувствовал, как тяжесть горя и одиночества постепенно ослабевала, сменяясь растущим ощущением доверия и связи. Прикосновения рук другого крылатого к его крыльям передавали безмолвное послание – сострадание, сочувствие, желание предложить утешение. Это служило мощным напоминанием Квакити о том, что он был не один, что был ещё тот, кому было не всё равно, кто протянет руку помощи. Квакити закрыл глаза и расслабился, чувствуя, как Уилбур своей работой снимал груз с его крыльев и с его разума, даже если знал, что это не продлится вечно. Даже если знал, что Уилбур был просто добрым человеком, которому не нравилось смотреть, как страдают его друзья. Но только им Квакити и мог быть для Уилбура. Другом. И хотя он убеждал себя, что они были стаей, пока действия Уилбура превращали его мысли в кашу, он понимал, что всё это рано или поздно закончится, что Уилбур оставит его здесь и что он снова будет одинок. У него отнимут этот крохотный кусочек покоя, и его душа снова будет болеть. Но когда Уилбур закончил, в воздухе воцарилось спокойствие. Крылья Квакити стали легче, а камень на его сердце – чуть меньше. Уилбур развернул его к себе. Глаза Квакити были полуприкрыты, а тело расслабилось от того, что его семья была так близко. Уилбур ничего не сказал, но Квакити видел, что у него на душе было так же легко. В этот момент уязвимости он поймал взгляд Уилбура, и тёплая, искренняя улыбка заиграла у него на губах. В глазах музыканта плескалась нежность. Он провёл рукой по щеке Квакити, и тот не смог заставить себя отстраниться, ещё сильнее вжимаясь в прикосновение, словно это могло убедить Уилбура остаться ещё ненадолго. – Ты позволишь мне сделать это снова? – прошептал Уилбур. Его голос дрожал. Он звучал открыто и уязвимо, как будто Квакити был способен ему отказать или отвергнуть его. – Да, – честно ответил он. Гнев и обида на Уилбура за то, что тот уехал, полностью растворились, смытые теплом этих карих глаз. Теплом, которого Квакити ужасно не хватало и о котором он мечтал каждый день, – Я позволю тебе всё, что угодно. Щебетание, соскользнувшее с губ Уилбура, предназначалось для семьи, и на этот раз Квакити поверил. Прежде, чем он успел что-нибудь сказать, Уилбур медленно наклонился вперёд, сокращая расстояние между ними. Их губы встретились в нежном поцелуе, целомудренном и мягком, говорящем без слов. Сердце Квакити затрепетало, смесь восторга и удивления пробежала по его венам. Мягкость поцелуя отражала нежность момента, который они только что разделили: две души нашли утешение в объятиях друг друга. Это было невинным обещанием, негласным соглашением быть рядом, когда не будет больше никого. Оно продлилось всего секунду, но этого было достаточно для того, чтобы Квакити почувствовал слёзы на своих щеках, когда они отстранились друг от друга. Уилбур не убрал руку с щеки Квакити. Он провёл пальцем по его скуле и сказал: – Тебе больше не нужно быть одному, Кью. Улыбка, которая появилась на губах Квакити после поцелуя Уилбура, показалась ему чужой. Он не помнил, когда в последний раз был счастлив, но сейчас это чувство было трудно отрицать. Трудно было отказаться от такого восторга, когда рука Уилбура скользнула к его шее, обхватила затылок и притянула его вперёд, чтобы их лбы соприкоснулись. – Я вижу тебя, Квакити, – прошептал он. Его дыхание овеяло лицо Квакити. – Правда? – спросил он, сглотнув. Его глаза жгло, но он не мог оторвать взгляда от карих глаз напротив. Уилбур накрутил на палец прядь его волос у основания шеи. – Да.