***
Сохнет трава, задохнулись глухие трубы. Клятвы слова против воли прошепчут губы. Мне не дано знать, что сказало мне: "Прими". Злое как кровь вино любит играть с людьми.
Он бежал. Бежал от самого себя. От своих мыслей и ощущений, от своих чувств, если то, что он чувствует можно охарактеризовать подобным словом. Он бежал так долго, сколько позволяло его напрочь сбившееся дыхание. Сконцентрируйся. Ну же. Всё твердил он себе. Но дум становились всё больше, а тело всё тяжелее. Он не чувствовал ног, не чувствовал ничего, но в то же время какой-то истеричный голосок глубоко в коре его сознания тихо и пленяюще нашëптывал ему: Ты не сбежишь. Он всё равно рано или поздно найдёт тебя. Вернёт себе и ты уже никогда не сможешь убежать от него. Проще всего сдаться и перестать бежать от истины. Ты не спрячешься от него. У тебя никогда не получится избавится от него. Ты такой жалкий. Ха-ха-ха... Голос всё смеялся, заполняя сознание даочжана этим мерзлотным звуком. Ржач набатом звучал в его голове и тогда он замотал ею из стороны в сторону, чтобы хоть немного убавить этот сумасшедший гул. Но Сяо Синчэнь не успел вовремя прийти в чувства, чтобы снова следить за обстановкой вокруг, и резко налетел на огромное дерево, попутно теряя последнюю, тонущую в непередаваемом безумии и бесконечной панике, нить уставшего сознания. А затем он проснулся. "Всего лишь кошмар". Подумал даочжан, переводя дыхание. Вытерев испарину со лба, и поменяв взмокшую от пота одежду, Сяо Синчэнь отправился заниматься привычными для него делами.***
Но как же мог я поступить иначе? Хоть впрочем ясно мне действительно одно - Вы, ненавидите меня до плача, И мне от этого смешно.
Ночью всегда думается иначе, чем днём. Ночью ты будто бы заглядываешь в себя, думаешь так, как не думал бы днём, говоришь то, что ни за что бы не произнёс днём. Под покровом тьмы делаешь то, на что не решился бы при свете солнца. И это имело бы смысл, если бы человек, пытавшийся заглянуть в себя, пытавшийся прочувствовать свои чувства, не наткнулся бы на клубок непонятных для его понимания ощущений. Сюэ Чэнмэй одиноко сидел на потрёпанной циновке прямо напротив спящего Сяо Синчэня. Слепышка давным-давно дрыхла и уже наверняка видела 10-й сон подряд. Парень обвёл их непроницаемым взглядом и снова остановил его на даочжане. Он вдруг начал задаваться вопросом своего отношения к этому человеку. Разумеется, он ненавидел его, мстил ему за сорванные планы, и все дела. Но...тогда что это за чувство у него в груди, каждый раз возникающее и пропадающее неожиданно, словно ветер, при виде улыбающегося даочжана? Как можно назвать ощущение, появляющееся каждый раз при мимолëтном прикосновении к этому "слишком чистому", "слишком правильному" ничтожественному человеку? Все эти мысли крутились у тёмного заклинателя в голове, не находя ни выхода, ни входа, и каждый раз возвращались в одну-единственную непостоянную в своём воплощении точку: он хочет сломать ему жизнь. Хочет смотреть, как его обидчик мучается и горит в агонии, устроенной им самим же. Хочет наблюдать, как Сяо Синчэнь медленно, но верно опускается на самое дно и не может оттуда вылезти. Хочет стать свидетелем слов Сяо Синчэня, когда тот признает своей ошибкой связь с Сюэ Яном в любой период их жизней. Что тогда, в Ланьлине, что сейчас, в похоронном доме, спящих на потрепанных циновках и питающихся купленным на последние деньги хлебом. Но когда всё перевернулось вверх дном, Сюэ Чэнмэй на своей собственной шкуре испытал выражение "Когда чувства заглушают и замутняют рассудок, потом едва догадываешься, что было на самом деле", однажды услышанным им от одного монаха-старца, которого он прикончил. И он хотел, то есть не хотел, чтобы всё вышло так, то есть...чëрт! Просто верните как было! Но всё вышло так, как вышло... Верните время, когда он хотел только мести, когда его охватывала блаженная дрожь при мысли о мести этому человеку. Когда по телу пробегал, словно ток, разряд первобытного желания заполучить его себе и только себе одному. Видеть каждый день, чувствовать его рядом и не давать отстраняться от себя. Чтобы никто в этом блядском мире не прикасался к нему, чего-то требуя. Ведь он только его. Его и только. Никто не должен позволить себе даже думать о нём, ведь придёт Сюэ Ян, который мигом заглушит все похабные(и не только) мыслишки и перекроет кислород, стоит кому-то другому навредить его заклятому врагу. Только он имеет на это особые привилегии. И рано или поздно он воспользуется ими, чтобы показать Сяо Синчэню к чему приведёт эта его безграничная доброта, благие намерения и почитаемая им "высшая мораль", согласно которой все живые существа имеют право на жизнь, ровно как и на наказание, равное смерти за совершенные ими "злодеяния", кем бы они ни были. Сюэ Ян тому живое подтверждение. По крайней мере, тот Сюэ Ян, в смерть которого верит Синчэнь. А тот, который находится рядом, который спит, ест и живёт вместе с ним, заставит его поверить, что эта мораль никому, кроме него самого не нужна. Пока люди верят и любят тебя–ты герой, но стоит тебе сказать слово против, так ты уже сделался врагом мироздания, злом, которое необходимо изничтожить, разорвать, сжечь и забыть как страшный сон. Это простая истина, понять которую его "дражайшему другу" ещё предстоит.***
Ваши глаза так сверкают желаньем мести, Против и за. Ваша честь и мое бесчестье. Как же давно размотали боги эту нить, Только вино одно это велит забыть.
Если бы у Сяо Синчэня были глаза, он бы непременно направил сверкающий ненавистью взгляд прямо на стоящего перед ним Сюэ Яна. И, следуя зову разума, остатки которого было бы неплохо собрать воедино, Сяо Синчэнь решил воздать Сюэ Яну за самого близкого и, возможно, единственного друга, которого Синчэнь по ошибке убил своими собственными руками всего несколько минут назад, а уже потом думать о...просто думать. Иначе, в полной мере осознав, что он натворил, Сяо Синчэнь не сможет совершить то, что уже решил сделать. И он это понимал. Сюэ Чэнмэй всё ещё не рассказал ему о том, кем на самом были все те, кого Синчэнь лишал жизни всë это время, проведённое рядом с ним. Ему было интересно что он предпримет дальше. Глядя на эту до боли знакомую физиономию, тонкие черты которой перекосило плохо скрываемое неподдельное горе и боль от утраты, Сюэ Ян не мог не ощутить лёгкий укол чего-то неприятного. Чего-то, напоминающего...кровь. Вкус крови отчётливо запечатлелся в его сознании, затмевая собой всё, что он чувствовал до этого. И эта жажда росла с каждой чëртовой секундой при виде такого Сяо Синчэня. Он не должен был "смотреть" в его сторону, при этом думая о левом человеке! Что ещё за Сун Цзычэнь!? Что такого он сделал, что теперь Сюэ Ян ощущает от человека напротив лишь непрекращающуюся, всепоглощающую жгучую ненависть и жажду убийства!? А ведь если подумать, они даже похожи. Подождите... Похожи? Кто? Он, Сюэ Ян, уличный пёс и сумасшедший убийца имеет что-то общее с ним, Сяо Синчэнем!? С этим заядлым святошей, чьим "благим намерениям и добродетели" нет предела? Да лучше сразу вырвать себе сердце, чем иметь с таким хоть что-то схожее! Ха-ха-ха! И Сюэ Чэнмэйрассмеялся. Дождь шёл не переставая, заливая держащего мёртвой хваткой меч Сяо Синчэня, который утратил свой божественный облик. Лезвие меча было направлено в сторону до последней нитки взмокшего, хохочащего, словно умалишенный, молодого человека в чёрных одеждах.***
Когда б на то случилась ваша воля - Гореть бы верно мне на медленном огне. Вы ненавидите меня до боли, И это весело вдвойне.
Сяо Синчэнь боролся с паникой, перемешанной напополам с ненавистью к человеку, над которым он навис, держа лезвие Шуанхуа прямо напротив сердца того, с кем вся его жизнь полетела к коту под хвост. Он много чего хотел сказать. Выразить всё, что ему пришлось пережить на этом существе, которое и человеком-то не назовешь. За испорченную жизнь, репутацию, за обман и предательство, за смерть друга. За потраченное впустую время, за доброту, растраченную таким подлым образом. Сюэ Ян должен был заплатить за всё. И это та плата, где исход может быть только один. В конце концов, Синчэнь так и не смог ничего сказать. Слишком сильно было его потрясение, слишком сильна была его привязанность и ненависть, что, работая вместе, не позволяли ему мыслить достаточно рационально для каких-то там слов. Занеся Шуанхуа над тем, кто за последние годы стал нечто большим, чем просто другом, а также тем, кто лишил его всего в мгновение ока не моргнув и глазом, Сяо Синчэнь не ожидал услышать всего лишь очередной приступ неконтролируемого смеха. Вся эта ситуация и выражение лица даочжана, выражающее лишь жгучую ненависть, до боли смешило Сюэ Яна.***
Стынет окно, а в закате играет солнце - Пейте вино, пойте песни, пока поется. Просто в камин бросьте еще немного дров, Вы, как и я один, в общем сюжет не нов.
—Даочжан Сяо Синчэнь, с самого начала, во всем, что случилось, виноват только ты один. Тебе не следовало переступать мне дорогу и разбираться, где истина, а где ложь. Кто прав, а кто нет – разве может человек со стороны разобраться во всëм? Твоя наставница, Баошань Саньжэнь, и впрямь мудра. Почему ты ослушался ее и не остался смиренно достигать бессмертия в горах? Если тебе не понять распри этого мира, то нечего было и возвращаться сюда! — Сюэ Ян барахтался на грани между злостью и смехом, не понимая, какого чёрта здесь происходит, и из-за чего он ведёт себя подобным образом. Сяо Синчэнь всё же не выдержал. —Сюэ Ян… ты действительно… отвратителен до тошноты. При этих словах злость Сюэ Чэнмэя достигла точки невозврата. —Сяо Синчэнь, вот именно поэтому я и ненавижу тебя. Больше всего мне противны люди, подобные тебе, хвастающие своей праведностью, добродетелью и чистотой; глупые, наивные дураки; болваны, считающие, что одни лишь их добрые дела делают этот мир лучше! Тебя от меня тошнит? Замечательно. Честно говоря, мне на это плевать. Однако ты и впрямь думаешь, что вправе считать меня отвратительным? И он ему всё рассказал. И про стариков, на коленях умоляющих пощадить их, и про детей, чей тихий от испуга плач разносился по окрестностям леса, в котором они жили, но стенания и мольбы которых не были услышаны, ведь Сюэ Ян отрезал им языки. И про то, что всё это время, все эти несколько лет он убивал, как оказалось, не лютых мертвецов, а беззащитных жителей города. Сюэ Ян дурачил его. Каждый раз. Каждый день. Каждый. Пара устрашающих пятен насквозь пропитала повязку вокруг глаз Сяо Синчэня. Кровь лилась нескончаемым потоком, который, казалось, никогда больше не иссякнет. Наконец до него стало доходить что он натворил. Кого убил. Всё это время Сяо Синчэнь отказывался понимать, что же случилось. Обманывал себя, притворяясь, что не узнал "Фу Сюэ", в момент, когда пронзил Шуанхуа его обладателя. Его мозг не хотел принимать того, что он только что лишил жизни самого близкого за всю жизнь друга. Но сейчас, не в силах больше притворяться, он позволил себе понять.***
Вы столь близки и это так опасно, Но разум, верно, утонул в "Дурной крови". Вы ненавидите меня так страстно, В пол-шаге стоя от любви.
Сяо Синчэнь съежился всем телом, словно надеясь превратиться в крохотный, обессиленный комочек, сжимающийся до тех пор, пока совсем не исчезнет из этого мира. Кровь и грязь навечно въелись в ткань его белоснежного одеяния. Сюэ Ян закричал на него: —Ты ничего не смог сделать! Ты разбит в пух и прах! И это только твоя вина – ты сам напросился! Бывшие когда-то белыми лоскуты ткани, обмотанной вокруг головы Сяо Синчэня, сейчас целиком покраснели. Отсутствие глаз не позволило ему плакать, поэтому все лицо его обагрилось кровью, струящейся вместо слез. Сяо Синчэня несколько лет обманывали, заставили принять злейшего врага за доброго приятеля, а все его благие намерения безжалостно втоптали в грязь. Он считал, что борется с тварями, но на самом деле руки его по локоть омылись в крови невинных. И этими же руками он убил своего ближайшего друга! —Пожалуйста...пожалуйста убей...убей меня... Сюэ Ян резко замолчал, перестав смеяться, едва услышав эти слова. Им снова стала овладевать злость. Он медленно приблизился к неподвижному, сидящему на коленях в луже грязи, Сяо Синчэню и присел перед ним на корточки. —Хочешь, чтобы я убил тебя? Я? Ха, ха-ха-ха... — На него вновь накатила волна истерического смеха. Запрокинув голову к ночному небу, навстречу тяжёлым каплям воды, он дал волю эмоциям. Но смех его длился недолго. Очень скоро из его покрасневших глаз полился самый настоящий поток слëз. Настоящих слëз. Неконтролируемых. Внезапно прозвучал ели слышный лязгающий звук, за которым последовал другой, напоминающий...звук рвущейся плоти. Сюэ Чэнмэй замер, из уголков его губ потекли тонкие струйки крови. —Я не позволю тебе...убить...кого-то ещё! — С остервенением, кое бывает только у в край отчаявшихся людей, Сяо Синчэнь вогнал лезвие излучающего тёмную ауру "Цзянцзай"глубже в грудь растерявшегося Сюэ Яна. — И себе...тоже. — На этот раз он взял в дрожащую руку Шуанхуа, лежавший в стороне, развернул остриëм к себе и приставил лезвие к своей шее. Чистый, серебристый свет промелькнул перед мрачными, наполненными беспробудной тьмой, глазами Сюэ Яна. Сяо Синчэнь разжал руки. Алая кровь крупными каплями заскользила с лезвия Шуанхуа. Сюэ Чэнмэй налитым кровью взглядом наблюдал, как теперь уже труп даочжана Сяо Синчэня выпустил из руки рукоять меча и упал назад, прямо в лужу. Ночной ливень смывал с ничего не выражающего лица его кровь и грязь, за последнее время ставшую его второй кожей, а трупное окоченение уже начинало сковывать его тело. Сюэ Ян перевёл опустевший взгляд на свою грудь. Из центра, где находится сердце, торчал его собственный меч. Кровь ручьём текла из раны, но боль и не думала приходить. Он всегда был слишком невосприимчив к ней. Сейчас Сюэ Ян в полной мере осознал только одно: это конец. Силы мигом куда-то улетучились, оставляя за собой лишь слабость; веки налились свинцом, а тело начало заваливаться куда-то в бок. Единственное действие, которое он был в состоянии совершить–это из-за пазухи чёрного ханьфу достать маленькую конфетку, вчера утром подаренную ему Сяо Синчэнем. Усмехнувшись окровавленным краешком губ, Сюэ Ян всё же упал, чуть ли не выронив промокшую до основания сладость. Дотянувшись до ледяной от холода и смерти ладони Синчэня, Чэнмэй вложил в неё конфету и сжал их руки, не произнеся ни слова то ли от недостатка сил, то ли за ненадобностью. Через несколько секунд в их стороне послышался булькающий плеск отхаркиваемой крови, но больше ничего не случилось. Лишь небесный гром и звук падающих сверху капель, разбивающихся о мёртвые остывающие тела, теперь навсегда скреплённых между собой, сопровождал души погибших в непроглядную темень, откуда им уже никогда не выбраться.