Прямой силуэт

      Прошло около трёх месяцев со смерти Генри, когда я решил создать небольшую рукопись о том, что предшествовало этому событию, вдохновившись письмом Дафны. Заканчиваю её в конце декабря 1929 года. В некотором роде я чувствую обязательство рассказать о дальнейших судьбах участников этой истории, хотя они не успели уйти слишком далеко.       Об Энн и Джоне я знаю только то, что они вместе уехали в Америку. Энн отчислилась из Гёртон-колледжа, но поступила ли она вновь в другой стране, не имею понятия. Харди пытался в своих письмах (мы ведём относительно активную переписку) рассказать о происходящем с ними (переписку с ними он также ведёт и даже иногда встречается лично), но я отказался от этой возможности. Если бы Энн хотела поговорить, то написала бы сама: она знала адрес и меня, чтобы понимать, как сильно я обрадуюсь её письму. Однако она молчит, и до сих пор ко мне не пришло ни единой вести от неё.       Беатрис вышла замуж за Бертрама в середине сентября. Она пригласила огромное количество народа — настолько огромное, что даже в достаточно большом родовом поместье гостям было тесно. Это событие мы посетили со всей семьёй, и бабушка даже расплакалась во время церемонии и как-то разочарованно посмотрела на меня глазами, на которых ещё не высохли слёзы.       «Какой кошмар! — сказала мне Беатрис, когда нам удалось на несколько минут остаться наедине и поговорить. — Я не ожидала, что людей будет так много». Я в ответ на это лишь рассмеялся.       Дафна находится в бракоразводном процессе. Как я и предполагал, её муж и не задумался над тем, чтобы оставить ей поместье в Лондоне.       — Он сказал, что у меня и так достаточно денег, чтобы купить себе дом! — возмущённо рассказала Дафна нам с Беатрис, когда мы смогли собраться в баре в Оксфорде.       — Разве это неправда? — задорно спросила Беатрис.       — Правда, конечно! Но за дом всё равно обидно. — Дафна, прикрыв глаза, сделала глоток виски из шестого, кажется, стакана.       У Харди, судя по всему, всё идёт замечательно. В последнем письме он сообщил: «Поверить не могу, но знаешь, кого я встретил недавно? Колин Мур! Не хочу показаться пошлым, но в жизни она ещё более очаровательна, чем на экране! Однако мне всё равно жаль, что она взяла перерыв в кино. Я попросил сделать парочку её фотографий, она почти согласилась, но как только узнала, что я работаю в журнале, достаточно вежливо отказала, как бы я ни уверял её, что хочу сделать снимки исключительно для себя».       Несколько раз в Оксфорд приезжала Долорес — смотреть дом, завещанный ей Генри. Мы встречались в каждый из этих разов у меня в квартире. Я решился показать ей эту рукопись. Она не успела прочесть всю за одно посещение, но сказала, что у меня очень хорошо получается.       В следующую встречу она прочла остатки и даже дала несколько советов. Я рискнул попросить её привезти письмо Генри, чтобы я мог достоверно его перепечатать, и она согласилась. С тех пор у нас вошло в привычку посвящать примерно половину того времени, что мы проводили вместе, рукописи.       Долорес старательно показывает, что отошла от смерти Генри, однако по изменению настроения, когда она говорит о том, что пора идти к дому, где он жил, я вижу её ложь.       В последнее её посещение я рискнул задать вопрос, про который забыл на некоторое время, но который всё равно волновал.       — Помнишь, во время похорон… — Долорес вся сжалась, но я продолжил: — священник произнёс речь о том, как часто Генри ходил в церковь? И в письме тебе Генри тоже упоминал Бога…       Я немного помолчал, чтобы правильно продолжить.       — Но при мне он никогда ни слова не говорил про церковь. Почему?       Долорес потёрла подбородок и задумчиво посмотрела в открытое окно.       — Если честно, я не уверена. Он не был католиком, как дядя, и едва ли придерживался другой религии… Но он правда был искренне привязан именно к их церкви. И вроде когда-то что-то говорил о том, что мистер Болдуин его ненадолго спас. Наверное, Генри и не особо хотел рассказывать об этом.       После натянутой паузы я сказал, не сумев скрыть сожаления в голосе:       — У меня есть ощущение, словно я совсем его не знал. Так… много всего открылось после его смерти, о чём я даже не подозревал. И знаешь, что ужасно? Я никогда не узнаю правды.       Долорес наклонилась ко мне и крепко обняла за плечи. Я положил свою ладонь на её.       — Ты вот знаешь, насколько близок был Ричард Моррисон к Генри? Почему он согласился подписать завещание?       Она тяжело вздохнула.       — Ну, вообще, я знаю ответ на первый вопрос, но едва нахожу ответ на второй. Генри безумно восхищался Ричардом, я тебе уже говорила про это, и грезил о том, чтобы завязать с ним светскую дружбу. Однажды он рассказал мне, что лично получил приглашение от Ричарда с предложением на пару дней посетить его поместье. Его жена тогда ещё была жива.       Она замолчала, а я уже сидел как на иголках.       — И что дальше?       — Да ничего интересного. Генри рассказал, как говорил с Ричардом о светских новостях, о его любовнице, о том, почему некоторые могут не бояться скандалов, а другие — нет. Обычные, по сути своей, разговоры. — Долорес вновь сделала паузу. — И ни один из них не даёт мне подсказок, каким образом Генри сумел уговорить Ричарда подписать завещание.       — А Лю Чжэнь? Как думаешь, его с Генри что-то связывало?       — Уверена, что нет. У них были чисто деловые отношения, насколько я знаю. Генри был постоянным покупателем и иногда приносил ценные вещи, а Лю Чжэнь делал ему скидки. Думаю, ему просто заплатили.       Я не ответил. Через несколько минут она сказала:       — Наверное, судьба каждого человека — не до конца знать правду о другом.       Я мог лишь согласиться.       Ещё некоторое время мы посидели, окунувшись в свои воспоминания, и перешли к другим темам.       На этом, как мне кажется, стоит поставить точку.

1929/2023