О переборе

Он сказал, что он из будущего; он сказал, что он — Чхон Мён, имея похожее и непохожее на его Мён-а лицо, будучи намного моложе, чем должен быть, намного отчаяннее, чем Чхон Мун бы хотел когда-либо видеть своего Мён-а, цепляясь за него так, будто он может исчезнуть в любой момент. Однако, одна из первых вещей, о которых он попросил, нисколько не удивила Чхон Муна, когда более гибкое, более юное тело под ним выгибается в спине, и задыхающе стонет. В этом Чхон Мун узнаёт своего Мён-а, верно. Пройти через время, через жизни, через реинкарнацию, и обратно, только чтобы попросить с горящими надеждой глазами трахнуть его — в этом весь Чхон Мён. (А ведь когда-то он не верил словам Чхон Чина, что мальчик просто одержим им в лучшем и худшем смысле этого слова). — Сахёнг… — откровенно скулит этот другой, юный и одновременно старший Чхон Мён, растекаясь под его руками, разъезжаясь коленями в разные стороны ещё больше и тяжело дыша в простыни, хотя он не делает ничего особенного, кроме самого основного в виде растяжки; бога ради, он ещё даже не вошёл в него. Чхон Мун сжимает чужие ягодицы, возвращая молодое тело на место, он отдалённо думает, что они более мягкие, более округлые, чем у его Мён-а, к которому он привык; если бы он рассуждал дальше, то тело другого Мён-а более хрупкое на вид, более нежное, более чувствительное, даже более женственное; Чхон Мун не может представить, чтобы у этого его саджэ было меньше поклонников, чем того, которого он знает почти всю свою жизнь. Зная этого мальчишку, Чхон Мён наверняка жил, как тот считает, без измен ему, даже если он — мёртв. Чхон Мун откладывает это мысленно на полочку, о чём ему стоит поговорить со своим саджэ. — Сахёнг… К слову, о дьяволе. Конечно, его Мён-а бы не отпустил его с кем-то, кому он не доверяет, с кем-то, кому он не верит (он всё ещё может видеть ярость его саджэ, когда ему приходится сдерживать его от другого себя, когда тот сказал, что они все мертвы), с кем-то, кто похож на него и нет, в одну постель, не присутствуя при этом. Чхон Муну даже не нужно оглядываться, чтобы подтвердить, каким завороженным может выглядеть его Чхон Мён, сидя чуть в стороне от кровати, лишь наблюдая. Для него это, наверное, пытка. У его саджэ всегда была слабость к красивым лицам и телам. Интересно, рассчитывал ли на это другой Мён-а, когда с лёгкостью согласился на это? Тело под ним громко хнычет, когда он добавляет третий палец, показательно поднимая аппетитный зад вверх, слегка дрожа, и Чхон Мун почти уверен, что да, это было спланировано. Чхон Мун всё же смотрит на своего саджэ, сидящего идеально прямо на коленях, сжимая руки в кулаки на коленях, не двигаясь, медленно дыша через рот, с расфокусированным взглядом, похожий на человека, который может сорваться в любую секунду; его сердце тянется к нему, желая убрать такое очевидное мучение с его лица, когда он слышит не менее жалобное: — Сахёнг, — с другой стороны, и машинально поворачивается, только чтобы увидеть другого Чхон Мёна, легко надувшегося и покрасневшего, чьи распущенные волосы делают его юное лицо ещё моложе; они начали с Мён-а свои отношение не более десяти лет назад, когда Мён-а было пятьдесят один, и он никогда не видел его таким молодым, желающим его; Чхон Мун думает, что это к лучшему, — смотри на меня, — говорит молодая и старшая версия его саджэ, ни чуть не изменившись, как когда просил от него внимания в детстве, даже губы поджимает ровно также. — Но… — произносит Чхон Мун, только сейчас осознавая, как его голос охрип, а горло пересохло, всё же, он не так непробиваем, как бы ему хотелось; он смотрит снова в сторону, его Мён-а выглядит таким жалостливым, таким нуждающимся быть с ними, что ещё более жестокое зрелище, видимо, для любого другого, кроме этого будущего Чхон Мёна. Кажется, взгляды его двух, и в то же время одного и того, саджэ, встречаются, и там происходит, какой-то разговор, к которому у него нет доступа. — Пожалуйста, — просит его Мён-а, тихо и слабо, что кажется бессердечным отказывать ему. Может быть, какая-то часть другого Чхон Мёна, которая должна быть старше всех них в комнате, смягчается, ибо следующее, что Чхон Мун услышал, было: — Ты можешь держать меня, — и давно Чхон Мун не видел, чтобы его саджэ так стремительно срывался с места, явно прикладывая ци, чтобы оказаться напротив него, перехватывая другого себя под руки, прижимая лицом к своей одежде, потому что тот не мог сам держаться на руках, всё время падая от переизбытка ощущений. Чхон Мун возвращается к своей работе, его пальцы скользкие от масла, и он мог переборщить с количеством жидкости, потому что часть вытекает наружу и стекает вниз, оставляя кожу блестеть в свете свечей; Чхон Мун всё ещё не уверен, достаточно ли он растянул его, это тело кажется маленьким. — Я готов, сахёнг, — всё же говорит другой Чхон Мён, будто читая его мысли, держась за плечи младшего себя, сжимая его одежду, вместо простыней. Чхон Мун всё же старается верить, что этот Мён-а достаточно знает себя, когда он ещё большим количеством масла покрывает свой член, даже не пытаясь вспомнить, когда он сам стал настолько возбуждён, ни к чему врать самому себе; его Мён-а смотрит на него, сосредоточено и прицельно, смотрит на то, как он выравнивает свой член с чужим входом, и смотрит ему в глаза, когда он входит в другое тело, делая шумный вдох, идентичный тому, что он слышит от другого Мён-а под собой, словно он мог войти в них обоих разом. Последняя мысль слишком невозможная, и слишком возбуждающая, чтобы он мог забыть о ней когда-либо. Чхон Мун был прав — это узкое тело, и очень-очень горячее внутри, почти обжигающее, чтобы он остановился, вставив только головку. Он сжимает и разжимает руки на мягких ягодицах, успокаиваясь; его Мён-а действительно держит другого себя на месте, подходя ближе, кладя руки на чужую талию, почти полностью обхватывая её руками, и не даёт ему двинуться, хотя другой он отчаянно хочет этого. — Сахёнг… сахёнг, пожалуйста, сахёнг!.. — скулит другой Мён-а в грудь его Мён-а, просяще, умоляюще, развязно, и Чхон Муну интересно, как его саджэ выдерживает слышать такой просящий голос так близко. Чхон Мун двигается дальше, медленно, осторожно, на мгновение он даже задумывается не было ли это тело девственно? Он не испытывал этого со своим саджэ, у Чхон Мёна была долгая и длинная своя сексуальная жизнь, о которой Чхон Мун даже не подозревал, поэтому ему сложно представить, что в другой жизни его саджэ будет праведником. Кожа под пальцами его саджэ на талии другого Чхон Мёна побелела так, что Чхон Мун не может представить, чтобы это не оставило синяков; он может только предположить, насколько тяжёлая это может быть хватка, что ни один из них не шевелиться. Наполнять этого Чхон Мёна мучительно сладко; на секунду он думает, что это тело создано, чтобы его трахали; ужасная мысль, которая не должна была приходить к нему. Чхон Мун, наконец, входит полностью, и ему нужно ещё одно мгновение, чтобы привыкнуть к тесноте и жару вокруг себя, к скулящим звукам, которые издаёт владелец тела, к тяжёлому дыханию его Мён-а, который сосредоточен на своей задаче, хотя по его груди даже стучали кулаками, чтобы он отпустил другого себя. Кажется, с возрастом его саджэ стал только более нетерпеливым. — Мён-а, — произносит он, и получает безраздельное внимание сразу двух одинаковых и бесконечно разных людей; их розовые глаза почти светятся в темноте от ци, что они вкладывают, не желая пропустить ничего, — дай мне перевести дыхание. Молодый и старший Чхон Мён соглашается, но тоскующе стонет в грудь другого себя, нетерпеливо утыкаясь в него лбом, затем щекой, выгибая шею под неудобным углом, не находя себе места, тяжело дыша; его Чхон Мён не то, что бы выглядел лучше. Чхон Мун может только мысленно вздохнуть над этим, и двигается слегка, до половины, назад, а затем вперёд. Тело в его руках слегка дрожит и не падает ниже, только потому что его саджэ всё ещё держит его; фактически, другой его саджэ находится в ловушке, и не смог бы уйти даже если бы захотел. Если Чхон Мун достаточно хорошо его знает, а это так, то это возбуждает его саджэ, любого из двух, только сильнее. — Быстрее… пожалуйста, сахёнг, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — молит другой Мён-а, когда он встречает взглядом со своим Мён-а, и ему кажется, что это мог сказать он. Чхон Мун никогда не умел отказывать Чхон Мёну. Он не столь безжалостен, как бы того хотелось, как он знает, Мён-а, опять же, любому из двух, но Чхон Мун чувствует, как с каждым разом двигаться становится всё легче, как от масла создаётся этот исключительно похабный хлюп, как один его саджэ судорожно дрожит вокруг него, пока в один момент резко сжимается, что это становится больно, кончая нетронутым, как второй его саджэ смотрит на него остекленевшими восхищёнными глазами, что чужая любовь может сжечь его, и они одновременно, синхронно шепчут: сахёнг, — будто это величайшее сокровище мира, что Чхон Мун чувствует, как собственный оргазм настигает его. Пытаясь отдышаться, Чхон Мун думает, что два Мён-а — это слишком для него.