Нити судьбы

Это был холодный вечер конца декабря 1568 года. Париж светился изнутри праздничными украшениями, ярмарками и карнавалами, которые толпы горожан устраивали стихийно, не придерживаясь никаких норм, присущих тому времени. И даже церковь, неодобрительно смотревшая на эти празднества, не хотела вмешиваться. Основное внимание зрителей привлекало к себе одно моралите, рызыгравшееся на площади Сен-Дени. И хоть в основе сюжета и лежала библейская история, каждому парижанину (и не только) было ясно, какую на самом деле тему освещал её создатель. Это было не что нибудь, а вторая война с гугенотами. Ошеломляющее событие этого года, которое к тому же не закончилось для католиков успехом. Конечно же, в этом моралите косвенно высмеивались как предводитель гугенотов, принц Конде, так и католики, которые якобы не вели себя так, как надлежало настоящим воинам. Зато дань была отдана погибшему коннетаблю Монморанси, так что его костюм в этой незамысловатой пьесе был самым красивым. Большинство горожан как раз занимали именно костюмы актеров, кое-кого различные параллели и аллегории, они спорили об этом со своими соседями, с умным видами покачивая головами, и очень мало кого интересовал сам сюжет. Недалеко от представления располагались ярмарки, которые не меньше интересовали людей, многие даже не собирались ничего покупать, но приходили просто поглазеть и пофыркать, сказав, что "каждый год одно и тоже" или, что "да ничего примечательного нет". Однако всеобщему веселью мешало одно обстоятельство, которое никак нельзя было ни предвидеть ни остановить – сильная метель. Такой Париж не видел вот уже несколько лет. Почти все просто сетовали на погоду, но находились и те, кто строил свои предсказания насчёт войны, они говорили, что война должно быть плохо окончится для католиков, раз Бог посылает им такие несчастья. Если метель не нравилась и истинным парижанам, то что говорить о жителях южной части Франции, приехавших сюда? Многие из них были сильно разочарованы. *** –Черти полосатые! – воскликнул какой-то господин в простом коричневой костюме. – Да что же это за погода? – он недовольно сощурился, дивясь метели, которая так внезапно налетела на Париж. Этот господин явно прибыл издалека, потому как конь его выглядел страшно уставшим, да и вещей было достаточно много. Другой человек, что ехал рядом, напротив, явно отлучался ненадолго и недалеко. Он услышал восклицания новоприбывшего и рассмеялся: –Сударь! Вы южанин, верно? – Вы угадали. – сухо ответил первый, отряхиваясь от снега. – Хах! Гасконец что-ли? – Да, сударь. – Вас, гасконцев, по всему видно! Неужто у вас и снега не бывает? – Вот такого – нет! – О! – покачал головой второй. Он хотел было спросить ещё что-то, но недовольный господин пришпорил коня и помчался вперёд по городу. – Эх, юноша! Да ещё и из этой...Гаскони. Им бы всем в Париж! Думают, заживут счастливо, хах! Герцогами станут! Э! А на деле! Долго не протянет, вон ему погода не нравится. Нет, решительно, кто однажды изведал жизнь при солнце, не станет прозябать в тумане. Ну если только он тут какое солнце не откапает, хах! Что верно, то верно. Гасконец тот и правда совсем не ожидал такой зверской метели. К слову, звали его Жан-Антуан д'Англере, этот простой дворянин слишком любил солнце и ценил тепло. Однако интерес к чему-то новому, например к Парижу, оказался выше. Слипшиеся снежинки впивались в кожу, обжигали холодом и затуманивали взор. Ругаясь про себя, он ехал по заснеженным улицам Парижа, стараясь отвлечься от неприятных обстоятельств. И вместо того, чтобы размышлять о погоде или о том, как поскорее добраться до гостиницы, Жан придавал все, что открывалось перед его глазами, внимательному анализу. Его немало поразило, что улицы были оживленными, парижане и не думали прятаться от непогоды. Да и день давно ушёл, темнота сгущалась в каждом уголке города, что наводило бы тоску на каждого горожанина, если бы не предпраздничная суета. Стоит найти себе какое-то дело, стоит увлечься общей идей и уже никакая тьма и никакой холод не смогут овладеть душой. Жан, которому хотелось познать сердце Парижа, заглянуть в самую душу этого города, отправился в его центр. Уже проезжая простые улочки столицы, взгляд Жана мог заметить различные рождественские украшения, услышать всевозможные диалоги: от бурного обсуждения праздничных угощений до бесед о снеге, которого выпало слишком много. Не обходилось без спорящих о том, является ли метель - божьим знамением или это просто плохая погода, давно не посещавшая город. Но если по пути к сердцу Парижа, Жан только знакомился со здешними обычаями и традициями, то по прибытии, он смог лицезреть настоящие великолепные празднества. На одной площади он остановился среди толпы людей, окружившей сцену, где происходило то самое моралите. Но из-за сильного шума и гама смысл слов терялся и не доходил до слуха Жана, а просто стоять, послушно внимая ветру и обрывкам чужих разговоров, он не хотел. Определенно, на такого рода события, стоит приходить не одному. Впрочем, подумал Жан, можно и познакомиться! Уже вскоре и моралите и ярмарки померкли перед разгорающимся пламенем огромным пышным карнавалом. Он стал главным сборищем взглядов, и Жан решил не оставаться в стороне. Однако в отличие от многих других людей Жану не удавалось по-настоящему повеселиться. Его привычка придавать всякое дело анализу мешала ему просто забыться. Более того, карнавал - действо странное и неподдающееся ни логике ни какому-то объяснению. Люди в масках смеются, болтают. Но если они в масках, то весело не им, весело их ролям, в которые они вошли. Куда ни глянь, везде притворство, кривляние и хохот, хохот, хохот. Не похоже на веселье, больше все это напоминало безумие. Однако люди улыбались, из под причудливых одеяний, масок и шляп виднелись искренне радостные лица. Что ж, безумцы тоже могут радоваться. Так где же грань между здоровым весельем, которое человек способен контролировать и истерикой? А если можно с помощью юмора довести людей до умалишенности, значит именно опытный шут способен управлять людьми? Поэтому ли у королей помимо кучи придворных обязательно есть шут? Пока Жан размышлял, ему удалось пробраться через гущу толпы, чтобы посмотреть на основное действо. Он достиг своей цели весьма вовремя, как раз в этот момент парижане собрались выбирать короля смеха. "Неплохая традиция..." – заметил Жан. – "Только что-то она мне совсем не по душе." Остальным, однако же, было очень хорошо. Раздавались хлопки, всплески смеха, различные крики и самые глупые шутки, которые только могли потешить ненасытный народ. Как же легко забыться, кричать всякую чепуху под маской. Надел её на себя – говори всё, что душе твоей угодно. Неудачно все-таки Жан начал свое знакомство с Парижем. И его мысль о знакомстве с кем-то здесь тоже была была довольно глупой. Есть ли смысл в общении с маской, с придуманным образом, которого никогда не было и больше не будет? Всё эти люди существуют только этим холодным декабрьским вечером. Жан отошел чуть поодаль, в сторону ярмарок. Обилие неподдающегося контролю веселья и шутовства, не привлекало его. Смех, ирония и сарказм всегда были его родной стезей, он будто родился шутки ради, родился не с криком, а смеясь. Но никогда, совсем никогда, Жан не захотел бы участвовать в уличных шутовских праздниках. Он знал чем кончается такое веселье, знал он, как люди добры, как легко ими можно управлять, пока твои шутки им нравятся. Но что если ты сам станешь шуткой? Или, как приятно иной раз разоблачить шута, сдернуть маску и обнаружить там простого крестьянина с тяжёлой судьбой или дурака, которому по глупости своей хотелось вкусить хоть какой-то власти? По-настоящему умный человек никогда не выйдет из тени. И если управлять толпой, то лучше из-под надёжного плаща менестреля. Можно, конечно, и шутом побыть, но никак не королем смеха! Впрочем, кем угодно, только не королем. Шут может прийти, уйти, постоять да и исчезнуть с глаз долой, народ конечно посудачит да и забудет. Другое дело, если тебя венчали, выбрали, выделили! Ты будешь по гроб обязан оправдывать все ожидания толпы. А порой это становится слишком сложно... Раздумывая таким образом, Жан случайно столкнулся с каким-то господином в широкополой шляпе, прикрывавшей его лицо. –Простите, сударь! – сказал он и хотел было отойти, но незнакомец слегка приподнял шляпу и дружелюбно взглянул на Жана: –Клянусь Святым Чревом, в такой толпе не грех кому-то ногу отдавить. –Если уж и давить кому-то ноги, то я бы предпочёл тех, кто безо всяких извинений проталкивается к своей цели. – ответил Жан. Ещё час назад он был нацелен на знакомства, но хорошенько подумав, он решил, что в этом маскараде ему не нужен друг-актер. Ведь сам он не выбрал себе никакой роли. –Согласен с вами, м... – незнакомец задумался. – Как ваше имя? –Жан д'Англере к вашим услугам. Могу я знать как вас зовут? Незнакомец будто прикусил губу, хотя возможно Жану показалось, но затем бодро ответил: –Анри де Маре. Между тем стало заметно, как возгласы толпы из радостных и веселых превратились в яростные и насмешливые. Как понял Жан, нынешний король смеха не пришелся им по вкусу и теперь его хотели свергнуть. Ну а тот, по глупости ли, от страха ли, осыпал людей парочкой оскорблений. –Да они же хотят его избить! – воскликнул Анри де Маре. – Зачем?! Жан сильно удивился такому сочувствию. Хотя и в его душе творилось смятение при виде подобных развлечений, но он привык к жестокостям улицы и не принимал их близко к сердцу. Как впрочем и любой другой человек, который был свидетелем народных праздников хотя бы раз в своей жизни. Какой все-таки удивительный человек ему встретился! Тут его новый знакомый совсем заволновался, начал беспокойно высматривать несчастного "короля". – Пойду скажу им прекратить это! Смотря на Анри, Жан и сам проникся какой-то жалостью к тому бедняку. Но когда он услышал об идеи Анри, то просто остолбенел. Здорово, конечно, что он хочет помочь, но зачем же так глупо? Тогда Жан сам протиснулся сквозь толпу прямо к королю, которого уже хотели хорошенько побить. –Парижане! – начал он, но порыв сильного ветра помешал ему. – Добрые католики! – Жан предпринял вторую попытку, хоть заглушить ветер и было очень сложно. – Проявим милость к нашему брату? Вместо того, чтобы разбираться с этим несчастным дураком, давайте лучше выберем другого короля! Кто-то не обратил внимания на его слова, кто-то посмотрел весьма недовольно, но были и те, кто заинтересовался предложением Жана. –И какого короля будем выбирать? Опять смеха? Скука! Жан недовольно повел бровями. Что за день? Снег за шиворот засыпается, хоть отбавляй, ветер сдувает все подряд, так ещё и не получается никого уговорить! –Зачем же опять смеха? – ответил он.– Можно избрать короля...– только теперь он понял, что не имеет никаких идей. Однако ему удалось главное – заполучить внимание толпы. Дальше можно молоть всякую чепуху. –Красоты?! – спросили он скорее у себя, чем у людей. Сначала большинство глядели в недоумении или посмеивались. Но вот кто-то начал кричать, что идея отличная и за ним потянулись многие. Жан выдохнул и обернулся к Анри. Сильный ветер ещё не утих и, видимо, чуть не унёс шляпу его нового знакомого. Жан обрадовался этому, так как теперь мог свободно взглянуть в лицо Анри и запомнить его, а не гадать, кто скрывается под тенью шляпы. И вот, Анри поднял голову и взглянул на Жана ясным спокойными глазами. В них царило что-то необыкновенное, какая-то ужасная глубокая тоска, отпечаток тяжкой ноши, холодность, но при этом всем бесконечная, безграничная доброта, освещавшая его взор, рассыпавшаяся по его ресницам. –Что-то не так? – спросил Анри у Жана, который видимо смотрел слишком пристально. – Нет, я просто думаю, что вы могли бы стать королем красоты здесь! – воскликнул он первое, что пришло в голову. К несчастью, это услышали пару человек. Они тоже обратили внимание на Анри и повторили мысль Жана. Так постепенно, как разгорающийся огонь, люди друг за другом начали провозглашать Анри. Тот грустно повёл плечами и тихо сказал Жану: –Как же я устал от королей... Но толпа ликовала, все слегка позабыли прежнего короля и осыпали поздравлениями нового. Жан в это время снова обратился к ярмарке, поскольку оттуда тянулся приятный запах еды, а он не ел со вчерашнего вечера. Прикупив себе немного еды, он вернулся назад, ожидая увидеть Анри в центре внимания и был немало удивлён, когда едва нашёл его, стоявшего у колонны, вновь в шляпе. –Про вас быстро забыли. –Неудивительно. – пожал плечами Анри. –Это грустно. - просто сказал Жан. – Сначала люди ведут на трон человека, потом сами же сдирают с него корону, либо предают его забвению... *** –Да здравствует Святая Лига! –Да здравствует герцог де Гиз! –Долой еретика! –Прогоним подлого ирода! Снежный вихрь разносил эти вопли по всему Парижу и за его пределы. Такой лютой и холодной зимы город не помнил уже давно, а такие метели последний раз мучили славный Париж аж двадцать лет тому назад. Вот таким выдался декабрь 1588 года. На улицах, впрочем, помимо рождественских праздников шумели и гремели, затмевая все вокруг, праздники лигистов. Люди с белыми крестами на шляпах без всякого стеснения расхаживали по городу с хвалебными криками герцогу де Гизу, который сейчас, как никогда, был любимым и чтим народом Франции. Шико и Генрих, переодетый в простого буржуа, тоже гуляли по праздничному городу, с наслаждением впитывая всю атмосферу и проникаясь общим настроением до глубины души. –Да, дорогой подлый ирод, – Шико искоса посмотрел на короля. – посмотри, как хорошо ты умеешь забавлять свой народ! И без того расстроенный Генрих сердито взглянул на Шико. –Да нет! Мой кузен им куда больше по вкусу. –Нет, Генрике, ты ошибаешься. – покачал головой Шико. – Нашим кузеном они восхищаются, а над тобой смеются. Пока им весело, ты живёшь, но как только им надоест, как только гнев их дойдёт до предела, вот тогда, сын мой, тебя развенчают, дадут тебе хороших тумаков и в лучшем случае отправят прозябать в монастырь. Генрих помолчал, насупившись и будто вспоминая что-то. Шико же мысленно взывал к небесам с просьбой вразумить непутевого короля. Генрих молчал очень долго и Шико было уже подумал, что тот скажет что-то умное. Но из уст короля нервно вырвалась лишь эта глупая мысль: –Подумать только, а ведь эти же люди когда-то избрали меня королем красоты...Неужели я им гожусь, как простой дворянин, но не как Валуа? –Хах! – на этот раз сердито посмотрел Шико. Где-то в глубине его сердца, покрытого непробиваемой чешуей и оттого кажущегося бесчувственным, скользнуло отчаяние. Ну почему Генрих всегда думает в ненужном направлении? Однако же, эта фраза Генриха заставила Шико вернуться на много лет назад в тот самый день, когда он впервые вьехал в Париж и когда впервые встретил Генриха, переодетого на карнавале в простого дворянина. Шико тогда и не подозревал, что говорит с человеком с которым его надолго свяжет судьба. Свяжет больно, крепкими нитями, натирающими кожу до крови. Шико попытался вспомнить, что он чувствовал тогда. Кажется, нечто вроде восхищения. Восхищения человеком, способным к сочувствию, пониманию, человеком с живыми добрыми глазами, человеком, почему-то уставшим от королей... Но неужели он тогда тоже проникся маской? Несуществующим человеком, искусственно созданным образом! Он полюбил того слишком доброго для их жестого времени незнакомца, а не коронованного дурака у которого причуд и странностей больше, чем волос на голове. – Генрих, ты дурак. – безразлично сказал Шико. – И твоя глупость тебя погубила, как того несчастного короля смеха, если ты его ещё помнишь. Хотя вряд ли, ты помнишь только себя. Как тебя, черти полосатые, избрали королем красоты! Дали тебе титул, который придумал я! – он рассмеялся, но смех прозвучал неестественно, некрасиво отдался от серых домов, от камней на площади, от крепостных стен и полетел куда-то вверх, прямо в тусклое зимнее небо. – Клянусь смертью Христовой, Генрике, ты сам себя слышишь? Красота! Вот для чего ты годишься. На тебя приятно смотреть, как ни взгляни, всегда прекрасен, но чертовски глуп! Вот поэтому тебя и выбрали, вот поэтому тебя и забыли через четверть часа после. Очнись, сын мой, твои добрые парижане никогда не любили тебя. Они ненавидели тебя за миньонов, за твою матушку, за то, что ты Валуа, за разруху в стране, за войны с гугенотами, которые никто пока не в силах остановить. Но ты продолжаешь думать о том, как им понравиться! Может ещё подумаешь о Гизе? О, кстати было бы очень неплохо. Посмотри кругом, посмотри, что творится. Тебя либо забудут, либо возненавидят и будут хранить эту ненависть все века. Холодные снежинки больно впивались в лицо Шико, но ему было все равно. И однако же, договорив, он с отвращением отвернулся. Не от холода, от Генриха. Нет мочи смотреть в его лицо, подверженное всем сомнениям этого мира. Как глупо! Ну почему ему выпала такая доля – служение этому идиоту? Что, в самом деле, он в нем нашёл? Кругом одни союзники Гиза, уже невозможно довериться людям короля, прослужившим несколько лет. Тёмные комнаты таят опасность, еда пылает отравой, воздух дышит смертью. Всё кругом наливается свинцовым ожиданием провала. Шико будто один стоит перед громадной движущейся глыбой и препятствует ей. Но разве сможет он долго так справляться? Хватит ли сил? Разумеется, нет! И пусть. Помрёт наконец король, обвиненный во всех грехах, оклеветанный со всех сторон... То распутник, то монах и всегда со словами: "Шико, идем со мной". Куда?! По дороге у которой нет будущего? Которая обрывается у расщелины со звоном и треском? – Мне нужно убить его... – тихо отозвался Генрих. Шико замер. – Что ты сказал? – Тоже, что ты говорил мне последнее время. Да только, легко сказать – убей! А мне придётся руки в крови замарать... Шико хотел было сказать какую-то остроту, но остановился. Даже спорить не хотелось. Морозный воздух сковывал движения, хлопья снега били в лицо. Сколько раз ему приходилось убивать, ради одной цели – спасения Генриха? Действительно, сказать очень легко. Да только Генрих сам не замечает, как часто отдаёт приказы по вине которых умирают люди. Иногда сотни и среди них женщины, дети. Только он, король, об этом и ни думает, спит себе спокойно и все страдает из-за Гиза! Из-за человека, который сам не задумываясь убьёт Генриха. – Долой подлого ирода! A bas le fou sur le trône! – кричал какой-то ярый лигист, размахивая шляпой. – Про меня или про тебя? – усмехнулся Генрих. – Про меня, Генрике, никогда не скажут. А когда я умру, никто не вспомнит о моем существовании. Понимаешь, в этом спектакле я отыгрываю роль и ухожу, а вот тебе придётся выслушивать отклики зрителей. – Шико вздохнул и взял Генриха за руку. – Пойдём. Они миновали площадь, широкую улицу и несколько узких и вышли к реке. Эту дорогу не так давно Робер Брике проходил, когда хотел повидаться с Горанфло. Шико провел Генриха в самое тихое и безлюдное место, сегодня сделать это было не очень сложно, так как большинство горожан находились в центральной части города. Вокруг только холодная вода Сены, жадно облизывающая широкие берега, только серое невзрачное небо, с которого сыпался колючий снег, только ветер, норовящий проникнуть под плащ, только тусклые лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь тучи. Шико взглянул на Генриха. Тот стоял и безразлично глядел на воду. Внезапно сильный порыв ветра сорвал с него шляпу, вместо неё подарив голове короля холодный снег. Шико машинально схватил шляпу, не дав ей упасть, но прежде, чем отдал её Генриху, он встретился с ним взглядом. Странное чувство овладело Шико. Сейчас, вдали от всего мира, от королевских несчастий, от дворцовых интриг и войн, Генрих вновь выглядел так же, как во время их первой встречи. Он снова был собой... Маска – не костюм буржуа, маска – тяжёлая корона. Среди снега, вблизи воды, в месте, где они были вдвоём и больше никого и ничего, Шико отчётливо понимал: пусть судьба и связала их так крепко, что ноют кости, но именно эту боль он предпочёл бы любой другой. Не всегда Генрих глуп, иногда он чересчур милосерден. Как тогда, двадцать лет назад на площади, когда он не хотел допустить избиения конкретного человека, так и сейчас, когда он не может убить того, с кем знаком многие годы. Одно дело отдать приказ и где-то лягут в могилы незнакомые неизвестные люди, но совсем другое собственноручно расправиться с давним знакомым, с тем, кто когда-то был другом... Шико часто наблюдал бессердечность и жестокость со стороны правителей, их безразличие к жизням своих подданных. И чем больше они убивали, тем сильнее отдалялись от мира и теряли человечность. Зато они всегда сильные, решительные, расчётливые. В противоположность им был Генрих. И вот вопрос, плохо ли это? – Зачем мы пришли сюда? – спросил Генрих. – Хочешь предложить мне утопиться в реке? – На радость Лиге? Умно! – А что тогда? – Тебе нужно немного отдохнуть от всей этой суеты твоего города. Забудь о них, останься наедине со своими мыслями и реши сам, убивать тебе или нет. – С тобой. – поправил его Генрих. – Что? – непонимание отразилось на лице Шико. – Наедине с тобой. Не уходи. – он на секунду отвернулся, затем снова обратился взглядом к Шико. – Останься со мной. Иди со мной по дороге, которая ведёт к обрыву. Ты же пойдёшь, Шико? И шут, как всегда, остаётся. Подходит к Генриху и целует его в окоченевший от холода лоб. Нити судьбы так жестоки из-за нас. Мы сами всегда были виной нашей боли. И я, пожалуй, мог бы разорвать их. И я, наверное, пытался это сделать, когда стал Робером Брике. Но я точно не стану рвать их вновь.