Счастье

      На продуваемых всеми ветрами землях Каар, между исполинскими горами, отделяющими их от ужасного плато Лэнг, обиталищем вечных загадок и неразгаданных тайн прошлого, и гигантской каменоломней, где неведомые зодчие вырезали титанические ониксовые глыбы, дабы на заре веков построить из них замок на горе, чье имя хранится вечным смеренным страхом в сердцах людей, жил старик, коему было не менее двух сотен лет отроду. Он жил один, ибо вся его семья была вырезана коварными гнопкесами, когда те бездушно напали на землю Ломар и когда многохрамный Олатоэ пал от их желтых маленьких рук. Он родился на плато Саркес, между горами Нотан и Кадифонок, но позже бежал, ибо не хотел разделить участь своих близких, пусть и пытался их защитить до конца. Здесь же, на северных землях торгового города Инкуанок, он работал пахарем, день за днем безуспешно проходя плугом по лишенной какой-либо плодородности земле. Денег с этой работы ему едва хватало на хлеб, и многие дни он, бывало, не брал в рот еды вовсе. Его домом была маленькая деревянная лачуга, стоящая в самом отдаленном месте здешних краев. Ее ветхие стены были испещрены отверстиями, и внутри дома было едва ли теплее, чем за его пределами.       Однажды, когда луна лишь взошла над хладным окоемом неба, а солнце скрыло свои золотые лучи, лениво закатившись за горизонт, разразилась дьявольская буря. Казалось, что сам Лартонгон разгневался на человеческий род и вновь направил ветра, дабы усмирить пыл людской. Ветер дул, словно сами бездны были ртами, из которых он исходил, гром разливался, как смех Божий, окутывая собой все то, что только попадалось ему на пути. Черные облака укрыли землю, не позволяя ни единому громовому раскату уйти. Три долгие дня и ночи не знала природа покой, пока, наконец, благословенное солнце не пробилось через темную завесу и не дало людям веру. В тот день старик не пришел на поле и больше никогда там не появлялся. А когда самые отважные из людей решили сходить туда, где он проводил свое никчемное время, они увидели лишь развалины и без того полуразрушенного дома. Старика же не нигде нашли, ни живым, ни мертвым, однако по окрестностям еще долго ходила легенда о том, что произошло с ним.       Когда только первые дуновения ветра ударили об обветшалые стены дома, они с ужасным треском рухнули, погребая под собой измученное временем тело седого старца. В тот момент в его сердце погас последний огонек: У него не осталось ни семьи, ни дома, ни сил на работу, а значит, и еду. Он понял, что час его пришел, и в забывшем о какой-либо мечте теле навечно взошел хладный месяц и подул безжизненный ветер. Он осознал, что никому не нужен и то, что лишь одиночество будет вечным его спутником до самого конца. Грезы и мечты покинули его, оставив лишь мертвую оболочку никчемного человеческого существа, лишенного детских радостей и веры в сны. Однако конец все не наступал, ветер снаружи все дул, выдувая неведомые гимны прошедших и еще не случившихся побед, а раскаты грома, словно барабаны, только придавали торжественности их пению. И когда кончился дьявольский хоровод, из руин встал человек. Он не был тем, кем когда-то родился на плато Саркес. Это был не тот воин, что отважно защищал Олатоэ от чудовищного великана Гнопкеса, и даже не тот старик, что мечтал о прекрасном в моменты, когда сидел у окна, наблюдая за жизнью безлюдной пустоши, что приходилась ему домом. Сейчас в пустой скорлупе человекоподобного существа была лишь пустота и грусть о навечно утраченном. Ему ничего более не оставалось, как пойти на гору и сбросить свое мертвое тело с одного из многочисленных пиков, испещряющих здешние скалистые места.       Некоторые люди говорили, что видели черный силуэт с опущенной головой, медленно идущий в сторону безымянных сторожей, охраняющих неведомый Кадат от самонадеянных смертных. Его видели и добытчики оникса на дальнем севере, однако ничего ему не сказали — больно уж безжизненным и измученным показался им старец. Именно этот случай и послужил началу легенды о призраке, блуждающем по пустыне, которой бабки еще долгое время пугали непослушных детей. Между тем старик видал и гигантскую каменоломню, что вселяет ужас во всех, кто когда-либо о ней слышал, и чудовищное сернисто-зеленое мерцание облаков в часы, когда рассветы и закаты равно полнились пророчествами о грядущих днях. Вскоре низина начала вздыматься, капризно меняя высоту, пока и вовсе не начала резкий подъем. Дряблые ноги уже давно лишенного юношеской резвости человека еле цеплялись за крутой склон, а высохшие ручонки беспрестанно перебирали выступы, выбирая наиболее крепкие, дабы те выдержали его небольшой вес. Отрог сменялся отрогом, пик — пиком, но старик не прекращал свое восхождение. Он давно еще заприметил выступ, отходящий от ровного склона в каких-то пяти тысячах футах от него. Он был достаточно высоким для того, чтобы муки не были столь продолжительны, и долгожданное облегчение как можно быстрее его настигло.       И, наконец, после столь долгого подъема его руки ухватились за грубый песчаник, из коего были созданы на заре эпох эти горы. Прошло лишь пару минут, и тот уже стоял перед обрывом, без какого-либо страха смотря на головокружительную пустоту, бесконечной пропастью разверзшуюся перед ним. В нем не было ни страха, ни трепета перед тем, что вот-вот должно было неминуемо достичь его мертвое тело. Его глаза спокойно взирали на безграничные просторы, некогда приютившие его, но так и не ставшие ему домом. Он ни в коей мере не жалел о своем выборе, уже готовясь совершить роковой шаг.       В тот момент, как высохшая стопа оторвалась от каменного пола и уже начала свое смертоносное движение, старик увидел, как облака начали сгущаться, а отовсюду послышалась мелодичная песня бронзовых кимвалов и волшебных арф. Облака начали приобретать розовый цвет, а небо потемнело, словно бы солнце специально закатилось за дремлющий горизонт, дабы проводить в последний путь его, решившего отдать жизнь. Звезды загорелись яркими кострами забвения, а старые сказания вновь поползли по всеми заброшенным улицам. Луна, поднявшаяся с далекого востока, завела песнь древнее всех тех, что знал человек. Ее непонятные слова окутывали старца волшебным туманом и лечили все то, что жестокая жизнь дала ему. Однако, обернувшись к югу, к его крайнему изумлению, он увидел второе солнце, светившее таинственным, неведомым роду человеческому светом, в нем было что-то розовое, но одновременно и синее, да ведь согрешит тот человек, что скажет, что не видел в том свете и зеленый.        Наблюдая за удивительной метаморфозой, он вдруг увидел, что безжизненная пустыня умерла, канув в бесконечном потоке времен, а ужасный обрыв превратился в вымощенную хрустальным парафитом лестницу. По мере того как взгляд старика спускался по окутанными ведьмовскими преданиями ступеням, его взору представлялось все больше: Со всех четырех сторон к центру долины медленно ползли сапфировые акведуки, окутанные мантией таинственного, фиолетового тумана; дома, выдолбленные в цельных кусках нефрита, добытых на всеми забытых каменоломнях и карьерах, в которых уютным огнем горело желтое пламя домашних свеч; мостовые, выложенные исполинскими кусками желтого мрамора, гордо делили город на восемь равных частей; луна и солнце, равно сиявшие в том месте, создавали неописуемое какими либо словами свечение на бесконечных перилах и фонтанах, крышах и куполах, ониксовых арках и площадях, кои они обрамляют. Он слышал звон золотых колоколов, находящихся на вершине храма Йофн, где каждый день велись богослужения Алкронде — богине, что дарует счастье. И, конечно, на всех дорогах и площадях, словно нежный шелк, лежал полупрозрачный фиолетовый туман.        Когда старик узрел ту красоту и таинство этого города, в нем вновь появилась боль и тоска по утраченному, ибо еще в детстве он видел этот таинственный град, что вечно манил его, но так и не пустил.        Он являлся ему во снах, когда луна глядела в окно, нашептывая никому неизвестные колыбельные. То был город Кар’юрт, а вершина, что темным, каменным монолитом стояла на севере, звалась Фарулин. Этот град не лежал на земле, он парил в небесах на пол пути к луне и вместе с ней каждый день совершал оборот, однако при этом всегда сохраняя то положение небесных тел, что сейчас. В него можно было попасть лишь в часы заката или на раннем рассвете, когда незримым призраком город парит над тем местом, дарую возможность узреть его. Что же до невообразимого светила, которое нависало над дальнем югом, то было творение главного мага города — Вурпируна.        И смотря на город, старец увидел, как облака возле него сгустились до того, что сквозь них нельзя было видеть, однако в одно мгновение, так же внезапно, как и появились, облака пропали, являя старческому взору женщину. Над ее головой блестел нимб, а узкие глаза были исполнены мудростью и скрытым смыслом. Старик сразу догадался, кто стоял перед ним. То была Алкронда — Богиня счастья.        — О, старче, — обратилась она к нему, — я богиня счастья, и я знаю все то, что выпало на твою долгую, но далеко не счастливую жизнь. Теперь я дарую тебе твою детскую мечту, дарую счастье. Теперь ты будешь править залитым солнечно-лунным светом городом Кар’юрт. Перед твоими ногами будет стелиться храм Йофн, а фиолетовый туман будет вечно тебя преследовать. То есть дар божий, прими же его!       Старик задумался и помрачнел, но все же ответил:        — Великая Алкронда, я и впрямь попрошу вас о счастье, однако о столь мимолетном и незаметном, что порой за счастье это и не считают. Не сочти за грубость, о Великая, но когда в детстве я мечтал и молил вас о Кар’юрте, вы мне его не даровали, сейчас же мне он ни к чему. Я устал и давно состарился. Ныне я попрошу вас о даре, который ничего вам не будет стоить, но даже Селефаис и мой родной Олатоэ не сможет заменить его мне. Я молю вас о смерти как высшем счастье.        Богиня, ничего не сказав, лишь мрачно кивнула головой. В момент все то, что царило в детской фантазии, кануло в забвенческие ритмы. Веранда, на которой стоял старик, также исчезла, и он, упав на хладный пол мертвой пустыни, наконец получил то, о чем давно мечтал. Счастье.