Железные пташки

      Нил закрывает глаза, кажется, всего на мгновение, но мир тут же стремительно чернеет, разделяясь на условный верх и низ. Он спит и видит сон, а в этом сне сначала все черное и совсем тихо, непонятно даже падает он безостановочно, что ученые называют состоянием невесомости, или просто стоит. Нил делает шаг, и тело отзывается поразительной легкостью, и на секунду ему кажется, что он умер. Кажется, что в один прыжок Джостен сможет дотронуться рукой до несуществующего неба, его тело подхватит несуществующий ветер и понесет куда-то в глубину черноты тихой бездны. Эта легкость почти невыносима, отзывается неприятным зудом и пустотой в груди, но мальчишка делает следующий шаг в черную неизвестность. Потом все становится белым и теплым, как будто кто-то наконец удосужился включить одиноко свисающую с потолка лампочку, тусклым холодным светом освещающую пространство вокруг.       Нил чувствует, что открытые щиколотки щекочет зеленая трава, а где-то совсем рядом беззаботно журчит ручей, пока глаза привыкают к яркой вспышке света. Он снимает очки и раздраженно растирает пальцами переносицу, пока все вокруг еще ослепительно белое, концентрируясь. Даже во сне он почему-то носит очки. Оглядывается и замечает, что поле, на котором он оказался, полно диких цветов, дальше, на холме, белеет колокольня, а в серой дали виднеются покатые крыши крошечных домиков. Он идет вперед, где на глазах перед ним вырастают деревья и вьются кустовые розы, вырастают фонарные и электрические столбы, змеей по полю ползет железная дорога и в стороне слышен протяжный гудок поезда.        Он смотрит на желтый песок под ногами, пиная редкие серые камни, когда идет вперед, в сторону виднеющегося перрона. Рыжий не знает, нужно ли ему на поезд, рассеянно шарясь в глубине карманов домашних штанов в поисках билета. Нил наблюдает, как поезд, словно в замедленной съемке, медленно двигается дальше с едва слышимым скрипом и мелодичным постукиванием колес под визжащий гудок. Он опоздал на поезд, хотя точно не мог сказать, нужно ли было ему в Англию. Поднимает голову вверх, где облака медленно плывут по голубому небу, цепляясь неровными бархатистыми краями за острые маковки сосняка, если повернуть голову чуть вправо, то можно заметить, как спутываются электрические провода, натянутые на белые длинные столбы. Они больше похожи на нотный стан, где черные вороны-ноты в диезах и бемолях расставлены в ровный ряд восьмых и шестнадцатых. Нил улыбается сам себе и, кажется, абсолютно счастлив, что не успел на поезд, но в кармане шуршит скомканный сверток желтоватой дешевой бумаги с номером вагона и посадочным местом. Мальчишка медленно идет назад, и взгляд цепляется за золотую маковку белой колокольни, в голове зазвучал красивый мелодичный звон десятков разных колокольчиков.       — Наверное, это хорошо, что я опоздал на поезд и послушал звон колокольни. — Говорит Нил сам себе, вслушиваясь в тихий шорох собственных шагов на песке. Тот настолько невесомый, что тучкой поднимается кверху, растворяясь где-то в складках ткани.       — Наверное, ты просто болван, — отвечает кто-то из-за спины с едва скрываемой усмешкой в голосе. — Этот колокол не звонит уже очень долго: ему просто не по кому плакать, вот и молчит.       Нил оборачивается на голос, сталкиваясь с изучающим взглядом насмешливых карих глаз. Светловолосый мальчишка, едва ли старше его самого, сложив руки на груди, с вызовом смотрит на него снизу вверх, но от этого взгляда волосы на затылке встают дыбом. В ледяных глазах рыжего отражаются небо, медленно плывущие по нему облака и незнакомый мальчишка, тот смотрит в ответ, не моргая, сплевывает на землю и мыском ботинка впитывает вязкую слюну в землю.       — Тогда по ком звонит этот колокол? — В синих глазах невольно сверкнула искра интереса. Блондин, не скрывая неподдельного недовольства, вскидывает бровь кверху и та слегка надламывается, образуя складочку. Он шарится руками в карманах рабочих штанов, измазанных в машинном масле и песке, доставая пачку английских сигарет. Вынимает один белый сверток, наполненный табаком, зажимает губами и чиркает простенькой зажигалкой, они оба наблюдают за тем, как медленно тлеет ее кончик, пеплом опадая на зажимающие ее пальцы, когда незнакомец закуривает и ненадолго вынимает ее изо рта. Нилу кажется, что он сболтнул самую страшную глупость в мире и новый собеседник просто растворится в воздухе, из которого, кажется, появился.       — Никогда не спрашивай по ком звонит колокол, — втягивая в легкие белый табачный дым, отвечает мальчишка.       — Почему?       — Он может зазвонить по кому угодно. Может зазвонить и по тебе.       Не сговариваясь, они молча тронулись дальше, вдоль железной дороги. Нил, разведя руки в сторону, медленно шагает по рельсам, неловкими большими шагами ступая по узкой полосочке металла, едва держа равновесие. Блондин ему помогает, поддерживая под локоть, идет и с неподдельным чувством безразличия смотрит в синеющую даль. Все вокруг них зеленое, желтое, серое и голубое, как зеленая трава, желтые песок и слепящее солнце, серые камни и голубое-голубое небо с серыми облаками. Мальчишка тихо фыркнул, когда на кончик догорающей сигареты капнула капля воды, они оба поднимают головы кверху, где облака становятся темно-синими, угрожающе темными: начинается гроза. Ветер треплет их волосы, и становится невыносимо душно, потому что солнце все еще печет, пусть и закрытое надвигающимися тучами, тяжелые капли воды срываются с оборванных сосняком краев и падают в камнем вниз, норовясь пробить череп, и тогда они оба бегут на холм к колокольне, держась за руки и поддерживая друг друга, когда ноги в грязи начинают разъезжаться в разные стороны, потому что после такого ливня будет хорошо наблюдать с колокольни, как ручей на поле разливается и как дикие цветы жадно впитывают влагу, словно находясь в пустыне. Тут Нил вспоминает, что он на самом деле не знает, что такое пустыня, как не знает, что в пустыне нет воды и кругом на видимые квадратные метры совсем ничего нет, но рядом с ним странный молодой человек, вслушивается в звук ливня, когда они добрались до колокольни.       — Как тебя зовут? — Вдруг спрашивает Нил, вытирая лоб от дождевой влаги.       — Эндрю, — отвечает тот, — а ты, рыжая бестия, кто такой?       — Я — Нил. — Гордо заявляет тот, прикладывая руку к груди.       — Это тот, который в Египте? — Не скрывая смешок, интересуется Эндрю. Его волосы насквозь вымокли и красиво прилипли к вискам и лбу, обрамляя лицо. Видя, что тот не понял, добавляет, — В Египте — это там, где бескрайние пустыни, где желтые горячие пески и песчаные бури — там протекает река, которая называется Нил. А пустыня — это где много песка и вокруг совсем ничего нет, — спустя секунду добавляет блондин и рыжий ему безмерно благодарен.       Послышался взрыв и там, где поле уступало человеку в силе, появился первый сизый дым, от нескольких домов по близости остались лишь горящие развалины, бомба угодила прямо в один из них. Нил широко раскрыл глаза, страх подкрался где-то сзади, сдавив горло сильной холодной рукой. Криков совсем не слышно и звука, как кирпичные здания рушатся, проваливаясь и исчезая из виду — тоже. Только взрывы и звон колокола. Эндрю сидит на крыльце колокольни и бесстрастно наблюдает. Небо почернело и все становится черным и красным, пахнет кровью, дымом и машинным маслом. В черноте видно, как, словно тысячи звезд, падают и взрываются боевые самолеты, хаотично, очень быстро и очень-очень страшно.       — Не волнуйся, — подает голос блондин, поднимаясь с крыльца, одним резким жестом вытягивает две сигареты, — будешь?       Джостен отрицательно качает головой, и Эндрю с тихим смешком прячет сигарету обратно в пачку, но свою закуривает, наблюдая за разразившейся катастрофой, задумчиво и тихо продолжает:       — Я здесь давно и каждый раз все то же самое. Дождь смоет кровь и все станет как прежде и ты снова опоздаешь на поезд, а вечером колокол снова зазвонит.       — Сейчас идет война, — шепчет рыжий, неловко сцепляя пальцы рук в замок за спиной, — ты умер?       — Нет.       — Тогда я…       — Нет. Мы оба спим, и я никак понять не могу, какого черта ты делаешь в моем сне.       — Я думал, это мой сон, — раздосадованно отвечает мальчишка, пристыженно опустив взгляд на белый мраморный пол.       — Может и так, — неоднозначно пожимает плечами блондин, — какая разница?       Эндрю замечает, что колокол перестал звонить, молча идет прочь от колокольни, спускаясь по узкой извилистой тропке, скрытой размашистыми лапами крапивы. Вечереет и на черно-красном небе появляются первые родинки звезд, они спускаются прежде чем лучи закатного солнца унесли всю красноту прекрасного несуществующего мира, в котором Нил познакомился с прекрасным существующим человеком. Они ложатся на траву и Эндрю тыкает пальцем на что-то в небе, что на секунду кажется, что он вот-вот проткнет его ногтем. Прямо над ними пролетела птица или Нилу показалось, что эта была птица, в голове сразу возник металлический каркас и несколько десятков креплений для крыльев самолета, которые он увидел, когда перед сном листал журнал про немецкие самолеты. Это действительно был самолет, только итальянский, с красиво выведенным флагом на крыльях. «Итальянцы всегда любили выделяться» — подумал рыжий, улыбнувшись собственным мыслям. Не военный, как было раньше, а самый обычный — белый и красивый, а самое главное — достаточно быстрый и маневренный. Нил заметил, что Эндрю тоже глаз отвести не может от итальянского самолета и что-то бубнит про ненадежность осевого крепления крыльев и хрупкости конструкции. Самолет пролетел так низко, что мальчишки могли бы погладить его рукой в моменте, содрав кожу с пальцев и ладоней. Потом пролетел еще один, более массивный и медленный — кукурузник, только уже японский.       — У них слабый двигатель. У японцев всегда проблемы с двигателями. Едва развивает скорость в пятьдесят узлов, — хмыкает блондин.       — У немцев хорошие бомбардировщики. Мы сейчас воюем с ними за СССР.       — Немцы — это черепаха, СССР — черепаха поменьше, а мы — это улитка. Черепаха обгоняет нас на двадцать лет и этот путь мы проделываем за пять, и так далее до бесконечности. Мы равняемся на немцев, как и японцы.       — Значит нужно стать маленькой, но черепашкой, — продолжает Нил, — или хотя бы карпом кои. Ты же в курсе, что они плывут вверх по течению?       Эндрю хмыкает, когда кукурузник пролетает мимо.       — И все-таки крепление ненадежное…       — Мне не нравится форма их крыльев — слишком громостко и мешает набиранию скорости. Из-за крыльев непрочные и ненадежные крепления, а из-за этого в свою очередь хрупкий каркас.       — Мне нравится ход твоих мыслей, — улыбнулся Эндрю. Впервые за все то время, что они разговаривают. Нил снял очки, по привычке растирая переносицу, смотрит в небо и на белые равномерно движущиеся пятна. — Еще бы двигатель помощнее, а не закупать у японцев, их двигатели никуда не годятся. И винты вместо открывающихся крышек для надежности и нужны заклепки для соединения листов металла — это практично и удобно, вдобавок будет лучше держаться! — Эндрю закончил свой монолог, повернув голову в сторону Нила, светлые волосы закрыли половину его лица, — Зачем ты снял очки?       — Когда смотришь вдаль, зрение улучшается, слышал? Я близорукий и мне никогда не доверят управлять самолетом.       — Я не управляю самолетом, — успокаивает блондин, — и дело даже не в том, что я слишком мал для такого, просто я не умею. Мне просто нравятся самолеты, нравится про них читать и рассматривать на картинках и слушать, что про них болтают на радио.       — Я хочу создавать красивые самолеты… — Мечтательно протягивает рыжий, представив каркас белого самолета, достаточно надежного и быстрого, он напоминает большую металлическую птицу, кажется, это как раз то, что нужно.       — Твоя близорукость никак не помешает их создавать, — заканчивает Эндрю, смотря на звездное небо.       — Я хочу быть конструктором хороших самолетов, — заключает Нил, надевая на нос очки.       — Я тоже буду авиаконструктором, — добавляет блондин, закладывая руки на затылок и медленно вдыхая запах поля и журчащего ручья неподалеку. У рыжего в удивлении раскрываются глаза, потому что он никогда не слышал такого странного слова, как и не знал, что такое пустыня, пока не встретил этого странного человека. — Авиаконструктор — это тот, кто делает самолеты. Чтобы стать авиаконструктором придется ехать на поезде в столицу, хотя бы на этот поезд не опоздай, — поддевает Эндрю, прикусывая нижнюю губу. — Мой старший брат авиаконструктор, он планирует истребители для войны. Это глупо — массивный и слишком большой самолет никак не годится для войны, уж слишком неповоротливый, да и пробить его можно за пару выстрелов, только успевай просчитывать слабые места нашей сборки, но этим воякам нужно как можно больше и массивнее, чтобы внушать ужас и всем плевать на бесполезность.       — Не хочу создавать военные самолеты. Они не делают благо людям, а только вредят. Не хочу, чтобы мое творение разрушало и убивало.       — Это война, дружок, — заискивающе шепчет блондин, — на войне многие умирают и многое разрушается, а колокол на холме лихорадочно звонит по несчастным каждый чертов раз.       — Дети не должны воевать, — говорит Нил, закусывая тонкий стебель разросшегося колоса.       — Не все дети воюют…       — Нет, я слышал, что в СССР дети создают партизанские отряды против немцев, почти ежедневно умирают. Их мучают и вешают, кого-то сжигают, так что у немцев всегда печи горят и дым столбом стоит.       — Чтобы дети не воевали, есть мы и наша будущая профессия. Мы обязательно встретимся с тобой в столице, как только вырастим. И мы помогаем СССР сейчас, так что не волнуйся, дети будут умирать реже благодаря нам и нашим самолетам, которые мы сконструируем.       Нил готов поверить, готов ждать Эндрю в том далеком будущем, где они вместе заменят чертовы винты на заклепки и сделают хороший прочный каркас и крепежи для крыльев, заменят японские двигатели на более мощные — итальянские — например, или лучше — изобретут сами. На секунду они оба почувствовали, будто только что расправили крылья и начали лететь. По-настоящему, не как в начале, когда из-за необычайной легкости кажется, что в один прыжок сможешь погладить рукой небо и сорвать звезду.       — Людей всегда привлекало небо, потому что оно недосягаемо и опасно. Нам всем хотелось летать. — Бормочет рыжий, слегка докоснувшись кончиками своих пальцев холодной руки Эндрю. Тот лишь хмыкнул, и взял его ладонь в свою, продолжая смотреть на небо.       — Ты главное запомни, что когда ветер крепчает, то значит жить старайся.