Очарование куда более ценно, чем красота. Вы можете противостоять красоте, но не можете противостоять очарованию. Одри Тоту
***
2000 лет назад, месяц Цветка Граната Золотой Дворец, Ли Юэ Время — неумолимая и чрезмерно жестокая вещь, когда это касается взаимоотношений Бога и человека. Она не первая, кто посвящает это время одному единственному архонту; в конце концов, именно в этом и состоит задача гейши — дать клиенту почувствовать себя нужным, значимым, важным. К ее счастью или сожалению, Моракс, несмотря на свою божественность, остается мужчиной. Душераздирающе одиноким, неимоверно уставшим и до боли эгоцентричным мужчиной. Глядя на него, Саюри вспоминает высокомерие Орочи-Ото, греховную повелительность императора и вечный отпечаток разбитости вернувшихся с войны ветеранов. Она старается украсить его время, чуть ли не каждый его час: захватывающими дух танцами, нежными успокаивающими песнями под аккомпанемент струнного инструмента и легкими спокойными беседами, ловко избегающими острые углы и сглаживающими любые неровности. В стенах золотого дворца мирно, как никогда… И все же ее меланхоличный взор не может оторваться от окна, с высоты горных вершин открывался вид на заводные огни близлежащей деревни. «Кажется, они что-то празднуют», — с легким налетом печали думает Саюри, тлея от желания присоединиться и покинуть роскошные стены дворца, заточившие ее, как чудесную канарейку. Она вздыхает, возвращая внимание к мрачному архонту, сидящему напротив нее за низким столом, и слегка улыбается некой параллели, где они оба являются пленниками этой драгоценной темницы. Пригвоздить могущественного дракона к одному единственному месту осмелится да и сможет не каждый… Только если он сам не решит стать добровольным пленником своей сокровищницы? — Как странно, — пробормотал Моракс под нос, глядя на творящееся празднество внизу. Смех беззаботных крестьян эхом разносился по долине, словно ветер, несущий шепот давно забытых снов. — Я выигрывал бесчисленные битвы и видел, как падают целые королевства, но чувствую пустоту, видя, как празднует мой народ, — переведя взгляд на нее. — Скажи мне, гейша, что видишь ты, когда так громко торжествуют люди Ли Юэ? — Я вижу праздник веселья и жизни, — тихо рассмеялась Саюри, тепло прищуривая глаза. — Не могу не восхищаться манящим светом тысячи зажженных огней, напоминающих знакомые мне тетины. И… поражена преданностью вашего народа, уровнем их поклонения вашему величию. Выражение лица Моракса потемнело, когда истина ее слов затронула внутри него определенную струну, что резонировала с жестокой действительностью, с которой он так долго боролся. — Их поклонение ничего не значит, — в хриплости его голоса слышалась нотка горечи. — Они боготворят бога, утратившего свою цель. Какая польза от слепой преданности, когда все, что она приносит, — это пустую победу? С громким стуком, расплескавшим несколько капель зеленого чая, он поставил фарфоровую пиалу на стол, глядя на нее со смесью тоски и разочарования. Как бы ни было сильно его желание испытать забытый триумф с трудом выигранного боя, это казалось ему слишком недостижимым. — Они празднуют жизнь, — продолжил он. — Находят утешение в обществе друг друга, простых радостях существования. А что есть у меня? Власть, богатство и бремя тысячи погибших душ. — Почему вы считаете свои победы бессмысленными? — смягчившись, Саюри осторожно протянула ладонь вперед и поддерживающе обхватила его руку. — Вы можете не гордиться ими, но в этом нет ничего страшного, ведь ваши люди сделают это за вас. Они будут гордиться гео архонтом, нравится ему это или нет. Она не давила, а наставляла так, как могла: медленно, плавно и без капли злости. Так как прекрасно знала о том, как важна неспешность. Моракс не был одним из моря ее безликих клиентов, которых можно было обмануть несколькими лестными фразами. Он был Властителем Камня, и в гневе ему не было равных. — Кроме того, разве вам никогда не хотелось забыться? Окунуться в шум и смех окружающей толпы и потеряться во всевозможных развлечениях? Пальцы Моракса сжались вокруг маленькой женской руки, тепло чужого прикосновения резко контрастировало с холодом поселившейся внутри него пустоты. Пронзительные янтарные глаза всмотрелись в синие омуты в поисках вечных ответов. — Я уже забывал себя, — обрывистым резким шепотом выдавил он из себя. — И стал чудовищем. Архонтом войны, сметающим перед собой любое препятствие без капли жалости, — взгляд его помутился, обдумывая заданный вопрос. — Я знал горе поражений и радость побед. Но это было давно… когда мне было кого ценить. Теперь на моем пути остались лишь разрушения. Однако напряжение в его хватке ясно говорило о творящемся внутри ее хозяина смятении. — Возможно, однажды… — вздохнул архонт. — Я найду способ стать свободным. Но не сейчас. — Вы не знаете, — поняла она. — Вы не знаете, как празднуют ваши люди. Саюри вдруг остро осознала, что, возможно, он даже никогда не посещал их. Как много праздников в свою честь он пропустил и будет пропускать не один раз? Нет, она не могла допустить этого. — Прошу простить мою дерзость, но не будете ли вы так любезны сопроводить вашу покорную гейшу на этот фестиваль? — синева ее глаз расширилась, поглотив зрачок, а длинные темные ресницы дрогнули в ожидании его ответа. — Фестиваль? — золотые глаза сузились в чистом замешательстве. — И с чего же я должен сопровождать тебя туда? — спросил Моракс, не смягчая твердую хватку на ее пальцах. — Я бог, а не смертный. Его слова были суровы, но в бархате тона чувствовался скрытый интерес. — Но если таково твое желание, — с тихим смешком вымолвил он. — Я выполню его. — Тогда для начала нам нужно разобраться, что делать с вашей внешностью. Может быть, их можно как-то убрать? — рефлекторно она потянулась рукой к одному из извивающихся рогов, украшавших его драконьи черты, как он остановил ее, крепко вцепившись в запястье. Через некоторое время черты его драконьего облика начали исчезать прямо на ее глазах: рога сжиматься, а расположенные в районе век чешуйки — впитываться обратно в кожу. Теперь перед ней предстал мужчина, несущий в себе ту же ауру силы и опасности, но больше похожий на смертного, чем на бога. — Такой вид больше подходит вашему торжеству? — насмешливым тоном поинтересовался он у нее. — Похоже, я единственная, кому стоит подумать о своей маскировке, — после короткой паузы миролюбиво улыбнулась Саюри.***
Она чувствует необычное, всеобъемлющее удивление, когда смотрится в напольное деревянное зеркало. Без белил и ярко-красной помады, скрывающей ее лик подобно толстой маске, она кажется другой. Настоящей. И это вызывает странное стеснение в груди. Саюри вздыхает, оглядывая скромное голубое ханьфу, которое ей пришлось позаимствовать у слуг, и изображает на лице привычную приветливую улыбку, возвращаясь в комнату, где ее ожидал Моракс, также переодевшийся в более простой наряд. — Светло-коричневый цвет ханьфу выделяет вас даже в человеческой… — отвешивает она вежливый комплимент, прежде чем обрывает себя, замечая, как он возится со светлым поясом из-за застрявших в завязке длинных темных волос. Недолго думая, Саюри сократила разделявшее их двоих расстояние и помогла распрямить ханьфу, чтобы осторожно высвободить его волосы и помочь с мудреным узлом пояса, что заняло не так много времени, как это бывает во время примерки праздничного кимоно. — Прошу прощения за свое своеволие, — покаялась девушка, совершая короткий поклон. — Мне показалось, что вам нужна помощь. Не найдя и намека на неуважение в ее слегка склонившемся корпусе, Моракс смягчился в лице: — Благодарю за оказанную помощь. — Возможно, будет лучше, если вы позволите уложить их в косу? — все же решилась она спросить, указывая на свою прическу, изменив привычную «ракушку» на собранную на плече толстую косу. — Чтобы избежать будущих неудобств. Только на этот вечер. На мгновение выражение его лица окрасилось сомнением. В Ли Юэ прикосновение к волосам считалось очень… интимным актом, совершаемым лишь между возлюбленными. Не говоря уже о дичайшей разности их статуса, так как порой смертным даже поднимать взгляд на богов было запрещено, ведь это могло приравняться к богохульству. Но в ней было что-то заставляющее усомниться в опостылевших границах. — Хорошо, — в конце концов кивнул он. — Я знаю, что ты не причинишь мне вреда. Архонт повернулся к ней спиной, поражающие своей длиной темные волосы заструились сворачивающимся янтарным водопадом. В том, как Моракс заставил свои плечи расслабиться, был намек на уязвимость, которую он не ощущал столетиями, что заставляло признать очарование разворачивающегося момента. Когда она начала заплетать ему волосы, он почувствовал, как постепенно напряжение в его теле ослабевает, а сладкий аромат медового жасмина окутывает ненавязчивым флером. Ощущение ее прикосновений было странным, и Моракс подумал, что они должны длиться дольше, дабы он мог распробовать их. — Вам… очень идет, — растерявшись от интенсивности взгляда повернувшегося мужчины, Саюри отвела глаза в сторону. Казалось, он только сейчас заметил, насколько близко они стояли друг к другу. Может быть, именно поэтому вид ее румяных щек так завладел его вниманием, заставив заметить, что она впервые предстала перед ним без извечного макияжа гейши, включающего белую пудру, которая скрывала настоящий цвет ее на удивление нежной кожи. — Ты мне льстишь, — грубость его голоса выдавала эмоции, что пожирали его изнутри. — Но ты тоже выглядишь… красиво. Он не мог не протянуть руку, благодаря чему его пальцы свободно коснулись ее щеки, чувствуя манящее тепло под своим прикосновением. Это был интимный жест, к которому он не привык, но перед которым не смог устоять. Дыхание архонта стало прерывистым, когда аромат жасмина окружил его легкой дымкой. Еще никогда смертные женщины не вызывали внутри него такую бурю чувств, и это было одновременно воодушевляюще и пугающе. — Нам пора идти, — он отступил назад, возвращая подобие контроля. — Ночь еще молода, и внизу есть на что посмотреть.***
Примечание
Тётин (яп. 提灯 тё: тин, свет, который несут) отличается от андона конструкцией: цилиндрический абажур тётина удерживает бамбуковая спираль. Наверху у тётина ручка. Сегодня в Японии выпускают сувенирные пластиковые тётины с электрическими лампочками. Самое раннее упоминание тётина относится к 1085 году. Ханьфу (кит. трад. 漢服, упр. 汉服, пиньинь hànfú, южноминьский hànho̍k (ханхук), кантонский hɔn˧fʊk˨ (хонфок) — традиционный костюм ханьцев Китая. В наши дни ханьфу надевается только во время торжественных церемоний или в исторических телесериалах и фильмах. Однако в Китае и за границей есть культурные общества, которые посвящают свои силы возрождению ханьфу, это явление называется «ханьфу фусин» (кит. 漢服復興).