После стольких зим

Схваченный крепким морозом снег громко хрустел под сапогами человека. В стылой тишине зимнего леса этот звук, казалось, разносился на многие мили вокруг, — неприятно, как фальшивая нота, но едва ли его хоть кто-нибудь слышал. Ни внизу, ни наверху не было ни единого движения, ни одного живого существа. Так могло показаться тому, кто не жил в этих местах достаточно долго, не знал, что неспроста замолкают лесные звери и птицы, и не научился бояться, на свою беду. Чёрные силуэты деревьев словно примёрзли друг к другу, абсолютно ничто не привлекало внимания, даже когда одна неестественно длинная тень отступила от ствола сосны и бесшумно двинулась по хрусткому снегу вслед за человеком. Этот сунувшийся в чужие владения глупец нёс на плече ружьё, наверняка думая, что именно он был охотником в эту минуту, слишком самонадеянный, подобно большинству своих сородичей, и уже ставший жертвой того, кто скользнул в сгущающиеся сумерки и обошёл его по длинной дуге. Не человек и не зверь, проклятие здешних лесов, оно уже давно преследовало свою цель, тихо посвистывая, как загонщик, ведущий овцу на скотобойню. Послышалось сдавленное ругательство, — человек споткнулся о занесённый снегом корявый корень. Для существа это был хороший момент, чтобы напасть, но оно продолжало выжидать и, остановившись, издало высокий жалобный звук, похожий на вскрик ребёнка. Человек вскинул голову, замер, всматриваясь в пространство между стволами. С того расстояния, на котором оно притаилось, ему было видно, как изо рта жертвы вырывался пар, инеем оседая на шарфе и ресницах, оно чувствовало его запах, даже слышало стук сердца. Сердце, тёплая кровь, — эти манящие образы заставили чёрную дыру голода в его чреве жадно запульсировать. Оно так чудовищно хотело есть. Из его горла вырвался страшный клокочущий звук, что-то среднее между рычанием и кашлем. Человек в страхе дёрнулся, хватаясь за ружьё, и оно бы рассмеялось, если бы могло. Для него, неуязвимого к пулям, ничего не стоило выступить из-за деревьев навстречу жертве и, словно издеваясь, тут же снова скрыться в темноте. Раздался панический выстрел, пуля пробила ствол, а оно присело на корточки, с наслаждением вдыхая запах человеческого ужаса, смешанного с запахом пороха. Время пришло. Оно бросилось на свою добычу из укрытия одним стремительным мощным рывком, начиная преследование. Для него это всегда была особая часть, и оно неизменно позволяло им бежать и кричать, но никому не давало уйти. Так было и с этим, его вопль прервался, когда он упал в снег, сбитый с ног и придавленный большим жилистым телом. Одежда была всего лишь незначительной помехой, и оно ободрало её с человека, как кожуру с печёной картофелины, а добравшись до тела, вонзило в него кривые, невероятно острые когти. Ни один мясник не мог сравниться с ним в умении разделывать и потрошить. Человек был ещё жив, когда оно распороло его тело от горла до низа живота, нетерпеливо захрипело, вгрызаясь в исходящие паром пульсирующие внутренности, пачкая в крови огромную пасть и ужасную морду. Ему хотелось только одного — притупить неимоверный дикий голод, никогда не проходивший окончательно. С жадным звериным чавканьем оно пожирало плоть жертвы вместе с заключённой в ней жизнью, а потом поднялось с четверенек на ноги, и запустив когтистые пальцы в волосы мертвеца, ещё пару минут назад бывшего живым человеком, двинулось в чащу, волоча добычу следом. Оно подвесило труп между ветками дерева на высоте примерно двух человеческих ростов над землёй. Ещё совсем недавно на этом же дереве висела выпотрошенная им туша лося, но кто-то из людей украл её. К счастью для оленей и лосей этого леса, оно не придавало значения тому, кто становился источником мяса, а человечина нравилась ему намного больше. К тому же этот был белым, из числа колонистов, — ещё вкуснее, чем коренные поселенцы. Выпрямившись в полный рост, оно стояло напротив посеревшего от холода голого трупа, когда случайно заметило своё отражение в его широко раскрытых остекленевших глазах. Ему редко доводилось видеть себя, и потому различив собственную вытянутую морду, ободранную до самых костей черепа, и вечно оскаленную безгубую пасть, оно вытянуло шею, вглядываясь в глаза мертвеца и чувствуя что-то. Очень странное ощущение, словно то, что оно видело в отражении не было всей его сущностью, словно было и другое, о котором оно иногда почти совсем забывало. Сквозь суть одичавшего монстра-людоеда оно видело себя совсем в ином облике. Оно было Князем Ада. И его звали Вельзевул. Вельзевул передёрнула плечами и открыла глаза. Порыв ветра хлестнул демонессу по лицу, и она опустила подбородок, пряча его в высоком воротнике свитера, плотнее кутаясь в зимнее пальто. Сейчас Вельзевул сидела на самой высокой перекладине столба линии электропередач, прямо над небольшой площадью, на которой сходились три улицы, и смотрела. Машины, люди, огни вечернего города. Световой день, казалось, продлился не больше пары часов, а солнце уже скрылось за горизонтом. И хотя Вельзевул привыкла обитать во мраке Ада, с наступлением темноты здесь заметно похолодало. Ветер переменился и теперь не просто дул, а разрывал на части, прилетевший из самого глубокого ледяного космоса. Вельзевул казалось, что этот ветер срывает с неё куски кожи и мяса, обнажая кости черепа, совсем как тогда, четыреста шестнадцать лет назад, когда она почти на полтора века застряла в непроходимых северных лесах на территории современной США и Канады. Это было давно, но не настолько, чтобы забыть насовсем, особенно когда зима приходила всё такая же непримиримая и готовая напомнить обо всех пережитых ужасах. Холод и тьма пробирались в самую Суть и поселялись внутри, только теперь Вельзевул не могла делать вид, что так и должно было быть. Теперь рядом с ней был Гавриил, её добрый чуткий Гавриил, которого она меньше всего на свете хотела травить своей тьмой. Нужно было просто перетерпеть, поэтому Вельзевул сама ушла из дома, чтобы выбрать столб повыше и, воспользовавшись простым отводом глаз, незаметно наблюдать за людьми. Она плохо знала, как справляться с травмами, не умела просить помощи, и вместо того, чтобы проявить к себе хоть каплю милосердия, Вельзевул отчаянно погрузилась в то, что когда-то причинило ей боль. В этот раз она справится, она стала сильнее с тех пор как... Холод стоял страшный, а Повелитель Мух, кажется, окончательно сошла с ума, обессилившая от попыток выбраться из этих пропитанных древней верой земель. Ярость, когда она металась по лесу и билась о стволы деревьев, прошла, наступило уныние. Князь Ада повалилась в снег, чтобы остаться под ним, окоченеть или задохнуться, что угодно лишь бы потерять сознание, как это делают смертные. Возможно, от этого стало бы хоть чуточку легче. Она не знала, что легче не станет ещё сто пятьдесят восемь долгих лет. На жестоком ледяном ветру не разгорелось бы даже адское пламя. Повелитель Мух не чувствовала свою силу и едва помнила себя от холода. Бесполезно было пытаться спрятаться под снегом или забиться в углубления между корней. Она выла и плакала от ледяной боли, обхватывала себя руками и царапала отросшими когтями собственное тело до кровавых борозд. Позже пришёл голод, такой же страшный в своей безжалостности, как и стужа. Силясь спастись от него, она раскапывала норы и поедала живших там мышей, убивала мелких птиц, ей даже удалось поймать и свернуть шею зайцу. В тот день, напившись тёплой крови, она поняла, что должна совершенствовать свои навыки охоты. Вельзевул уловила присутствие Гавриила ещё до того, как увидела его. Было бы заблуждением думать, что он не почувствует её ауру и что не придёт, заволновавшись. Вельзевул и не думала ничего подобного. Сейчас она находила в себе место только для одного чувства, и потому сразу два боролись между собой — желание убежать, спрятаться как можно дальше, и облегчение от того, что Гавриил был здесь. Чуть правее от неё раздался звук рассекающих воздух мощных крыльев, и архангел легко опустился на противоположную сторону перекладины. Его туфли и пальто казались слишком лёгкими для такой погоды, но Гавриил выглядел ни капли не озябшим. Одну руку он прятал в кармане, а другой держал объёмистый бумажный пакет. Вельзевул покосилась на архангела, должно быть, не очень приветливо, потому что он поспешил заговорить с ней как можно более миролюбивым тоном. — Бил. Как хорошо, что ты здесь. Прости, если нарушаю твоё одиночество, просто... Мне захотелось немного побыть с тобой. Можно? Вельзевул молча и не очень определённо качнула головой, но Гавриил всё понял правильно, потому что не стал переспрашивать, а просто уселся на перекладину, свесив ноги. Бумажный пакет он протянул демонессе. — Вот. Здесь этот... забыл название, — отвар из листьев, и ещё еда. Ты ведь придаёшь человеческой пище больше значения, чем я. Подумал, может, ты проголодалась. В пакете оказались термос и свёрток с сэндвичем, не иначе как чудом оставшимся тёплым. Вельзевул показалось, что она могла бы заплакать, но только шмыгнула носом. Демонесса и правда проголодалась, и хотя это чувство было довольно слабым, его хватало, чтобы напомнить о той бездонной чёрной яме голода, который Вельзевул пришлось пережить. Она лежала на промёрзшей земле своей берлоги, сжавшись в комок, стиснув себя когтистыми руками, и словно пытаясь удержать внутри дикий голод. Он бился о стенки её оболочки и извивался живым неразумным существом, закручивался воронкой и поглощал изнутри до тех пор, пока не становился больше её физического тела. Тогда-то и наступало время охоты. Очень скоро она поняла, что нельзя было мёрзнуть и голодать так сильно, и при этом не измениться. Её тело начало деформироваться, чувства обострялись, а проснувшиеся способности к охоте развивались с невероятной быстротой, превзойдя способности всех медведей, волков, лис и росомах. Однако на этом изменения не закончились, особенно после того, как в один из дней она почуяла неподалёку от своей берлоги запах человеческого существа. Когда её жертвой впервые стал человек, она впала в жестокое неистовство и растерзала его с невиданной прежде злобой. Обезумев от жажды крови, она глотала куски мяса, почти не жуя, и только когда от добычи не осталось даже костей, оставила место страшного пиршества. Но худшие муки были впереди, и она узнала их всего через несколько часов. Её рвало до крови, тело дёргалось в мучительных спазмах, и если бы она могла, то разорвала бы себе горло и живот, но слишком сильно ослабла. Агония продолжалась всю ночь, а придя в себя под вечер следующего дня, ещё более голодная, чем накануне, она поняла, что должна убить и съесть ещё одного человека. Вельзевул развернула блестящую от жира пергаментную бумагу и крепче сжала в холодных пальцах тёплый сэндвич с яичницей, сыром и беконом, её любимый. Благодарность к Гавриилу свернулась странным чувством где-то около желудка, и Вельзевул посмотрела на него, непривычно тихого. Он ничего не знал о том, что её гложило, но ему и не нужно было знать, чтобы дать ей немного тепла, накормить, побыть рядом. Вельзевул приступила к еде, стараясь не откусывать слишком много. Чем больше куски глотаешь и чем меньше жуёшь, тем сложнее насытиться, демонесса знала это по опыту. Правда сэндвич всё равно быстро закончился, и Вельзевул принялась за чай, открутив крышку и глубоко вдохнув тёплый пар. Эрл грей. Гавриил принёс всё то, что ей особенно нравилось, и отчего-то вдруг до того захотелось дать ему что-нибудь взамен. Не так, как она давала людям, оставлявшим ей приношения вместе с просьбами и молитвами тысячи лет назад, а как равному. Плеснув немного чая в крышку термоса, Вельзевул протянула её Гавриилу, и тот принял, улыбнулся ей, такой красивый. Большие белые крылья с прячущимися между перьев лиловыми глазами всё ещё видимы и сложены за спиной, а лицо сияет в отстветах уличного фонаря, так, словно над головой архангела проступили очертания незримого нимба. Вельзевул хотелось смотреть на него вечно, но она отвернулась и сделала глоток из термоса, помедлила, прежде чем заговорить. — У меня никогда не было особого интереса к людям, но наблюдать за ними вот так... Что-то в этом есть. Когда-то давно я забиралась на высокую сосну и часами следила за жизнью в маленьком становище коренных американцев. Гавриил заинтересованно склонил голову набок. — Надо же. Если честно, я думал, что с твоими заботами сложно было найти время... на людей. — Ты правильно думал, ангел, — поморщилась Вельзевул, — но тогда со мной случилось кое-что. В те годы... много лет, моей единственной заботой был голод. Демонесса сделала ещё глоток чая, прежде чем продолжить. — Когда европейцы начали колонизировать Америку, я отправилась к первым поселениям, чтобы взглянуть лично, но попала в ловушку тех земель. Уж не знаю, кто наложил на них печать, но оказавшись там, я поняла, что не могу вернуться в Ад, не могу связаться ни с кем из подчинённых, а позже выяснилось, что не могу выйти за пределы клочка земли в несколько тысяч гектаров. Следующие сто пятьдесят восемь лет превратились в заточение, когда я снова и снова пыталась вырваться, теряла рассудок и поедала людей. Замолчав, Вельзевул услышала, как Гавриил прерывисто вздохнул, а потом в воздухе раздался шорох крыльев, и архангел пересел на её сторону перекладины. Демонесса молча прижалась к его плечу, прикрыв глаза и почему-то представляя их такими, какими они были четыреста шестнадцать лет назад — чистого и прекрасного Небесного Посланника и оставляющее за собой смрад гнилого мяса чудовище с алой пастью и кривыми ветвистыми рогами, тёмными от крови тех, кто умер на них, пронзённый, подобно какому-нибудь жуку. Внезапно Вельзевул ощутила прикосновение и, открыв глаза, поняла, что Гавриил обнял её своим большим крылом, укрыл от холода и ветра. Демонесса спрятала улыбку в вороте свитера и немного расслабила напряжённые плечи. Ничто не могло сравниться с тем, чтобы чувствовать Гавриила вот так, ощущать его защиту и поддержку. Вельзевул вздохнула с таким облегчением, словно все вздохи, которые она сдерживала годами, вышли разом, и позволила своим шести крыльям материализоваться. Её тёмно-серые перья смешались с белоснежными перьями Гавриила. Это выглядело так же кантрастно, как тёмное пальто из грубой шерсти, похожее на солдатскую шинель, рядом с нежно-лиловым, модным и явно ужасно дорогим. Гавриил взял демонессу за руку и переплёл их пальцы, а потом тихо спросил: — Что стало с теми людьми, из становища? — Ты имеешь в виду, съела ли я их? — Вельзевул усмехнулась — Сам знаешь, я бы могла, но не сделала этого. Я следила за ними месяцами и в других обстоятельствах, может, даже вошла бы в поселение, но тогда из-за голода и стужи моя оболочка деформировалась. Я не могла показаться людям, не посеяв панику. Потом, когда они ушли на другое место, я ещё приходила к следам от их костров. Странно... Сама не знаю — почему не убила всех. Гавриил ничего не ответил на это, только со вздохом прижался щекой к макушке Вельзевул и плотнее укутал её своими крыльями. Крылья архангела были такими невесомыми и тёплыми, словно сотканными из солнечных лучей, а ещё его руки... тоже хранившие тепло, бережно сомкнутые вокруг её прохладной ладони. Пошёл снег, мелкий и колючий, но Вельзевул подняла два правых крыла, закрыв себя и Гавриила. Снежинки оседали на тёмных перьях и тут же таяли, не достигая лиц архангела и демонессы. Оставляя позади всё больше лет во времена своего вынужденного плена, Вельзевул не замечала, что становилась всё более безразличной к собственному состоянию. Это было страшное равнодушие бесконечно долго запертого в клетке зверя, слишком измученного, чтобы с яростью бросаться на решётку, и слишком упрямого, чтобы умереть. Она сливалась со злой вьюгой, уходила под лёд, исчезая в чёрной воде, растворялась в собственном нечеловеческом одиночестве и страхе. Вельзевул никогда ничего не боялась, ей по статусу было не положено, и она скорее выкинула бы собственное существование в Небытие, чем признала обратное, но где-то внутри себя она знала с того самого 1607 года — нет ничего страшнее, чем оказаться запертой. Попав в ловушку не только земель североамериканского континента, но и своей собственной головы, заточённая внутри её же тьмы и вечного чувства голода, демонесса пережила такой ужас, что, кажется, именно это превратило её в проклятье коренных племён и европейских колонистов. И она перестала по-настоящему заботиться о себе очень-очень давно. Однако теперь, окружённая своим ангелом и его объятиями, она подняла крылья над ними обоими, позволяя этому быть, позволяя чувствовать себя иначе. Их с Гавриилом ауры льнули друг к другу, переплетаясь и пульсируя в такт дыханию. Снег усиливался. — Пойдём домой, — тихо попросила Вельзевул, допивая последний глоток чая из термоса, о котором почти забыла. Архангел кивнул. — Ты наелась? — спросил он так заботливо, что у Вельзевул как-то странно сжалось внутри, то ли желудок, то ли сердце. — Да, — пробормотала она. — На час-другой хватит. Идём домой, только пешком, ладно? Идти было совсем недалеко, всего около четверти часа, и всё это время Гавриил держал Вельзевул за руку, пряча её ладонь в карман своего пальто. Демонесса молчала и со стороны выглядела отчуждённой и мрачной, однако при этом её скрытые от людских глаз крылья продолжали бережно приобнимать Гавриила во время ходьбы. Дома Вельзевул почти сразу ушла в спальню, где скинула с себя одежду и заползла под одеяло. Ей снова было холодно, но на этот раз так, будто холод выходил изнутри. Демонесса зажала ладони между коленями и прижала одну озябшую ногу к другой, стараясь не дрожать. Ей вспоминались короткие месяцы лета в североамериканских лесах. Тёплый сезон был тем временем, когда она много спала, потому что только тогда чувствовала себя достаточно комфортно для сна, а ещё выбиралась из тёмного сырого подлеска и грелась на солнце. Стояла между стволами, высокая, чёрная и неподвижная до того, что даже хищные бело-голубые огни гасли в провалах глазниц. Пройди кто-нибудь рядом — принял бы её за старое узловатое дерево. Деревья хранили в себе тепло ещё некоторое время после наступления первых заморозков, и она даже обдирала с них кору и ела её, в попытках присвоить это тепло, хоть подобное и не особо помогало. Два месяца лета, а потом солнце уходило, колесо года поворачивалось к ночи. Для Вельзевул ночь повернула на день с появлением Гавриила. Теперь если бы она снова попала в клетку боли и страха, то думала бы о нём, чтобы выжить. Его образ возникал бы перед её глазами как северное сияние — единственное, что ей по-настоящему нравилось в те сто пятьдесят восемь лет. Сам того не подозревая, Гавриил стал её Авророй Бореалис, её ночной зарёй, прекраснее которой не было ничего на свете. — Бил. Широкая ладонь тронула Вельзевул поверх одеяла, заставив её выглянуть наружу. Гавриил принёс ей кружку с чем-то горячим, и сунув туда нос, демонесса унюхала сладкий чай с молоком. Вкусно. В другой руке архангел держал свою кружку, от которой пахло какао. — Спасибо, — оборонила Вельзевул и замолчала, словно удивлённая этим словом. Гавриил улыбнулся ей одними глазами. Он сидел на краю кровати и дул на какао, такой родной и уютный, что хотелось замурлыкать. От выпитого в несколько глотков чая Вельзевул стало почти жарко, так что она даже вылезла из-под одеяла и откинулась на изголовье, вытянув холодные ноги поперёк коленей Гавриила. На лице архангела появилось до смешного не ангельское выражение, какое обычно бывает у смертных, когда их нелюдимый домашний кот вдруг приходит, чтобы посидеть на руках. Поставив свою кружку на пол, Гавриил мягко коснулся лодыжки Вельзевул, а потом прижал её ступню к своему бедру, чтобы согреть. Демонесса вздрогнула, но эта дрожь не была плохой. Она посмотрела архангелу в глаза и увидела в них нежность, такую огромную, что мучившие её тревоги пропадали в ней одна за другой. Медленно протянув руку, Вельзевул коснулась лица Гавриила, а тот склонил голову, потёрся щекой о её ладонь. — Как тебе удалось выбраться из леса? — вдруг тихо спросил он, и Вельзевул зябко поёжилась. — Я не знаю, — прошептала она. — Просто однажды у меня вдруг получилось переместиться обратно в Ад. Я думаю, печать, которая держала мою Сущность, ослабла сама собой. Может быть, эту печать наложили местные шаманы, а колонисты... Ну, ты знаешь, много коренных американцев истребили. Гавриил просто кивнул и притянул к себе вторую ступню Вельзевул, пристроив её на своём бедре. Ладонь архангела погладила ногу демонессы, от голени до колена и обратно. Это был очень интимный жест, вместе с тем абсолютно лишённый пошлости. — Знаешь... — начал Гавриил, — формально я всё ещё Ангел Севера. Меня назначили на эту должность когда-то давным-давно, и ты, должно быть, представляешь, как серьёзно я к этому отнёсся. Мне казалось, что север похож на меня... Весь этот снег и лёд. Я плохо знаю, как ощущается холод, но, наверное, мне было холодно... Не проходило ощущение, будто то, что я чувствовал не совсем подобало ангелу. Хотелось как-то выразить это, и я создал, ну... — Гавриил сделал неопределённое движение рукой. — Люди назвали это северным сиянием. Северное сияние. При этих словах Вельзевул показалось, что её сердце провалилась куда-то в живот. Выходит, ночная заря, за которой она бежала до изнеможения, просто потому что бежать было некуда, была творением Гавриила. Он был с ней уже тогда, и его одиночество билось в такт с её одиночеством так много лет. — Гейб... — Вельзевул сглотнула и быстро облизнула обкусанные губы. Она не знала, как правильно выразить всё то, что переполняло её Суть. Что вообще могла выразить эта человекоподобная оболочка. Если бы Вельзевул всё ещё была монстром, такого неестественного роста и размера, что даже высокий Гавриил казался бы маленьким на её фоне, то она обвилась бы вокруг него, подобно корням горной сосны, держала бы его у самого сердца, обнимала длинными когтистыми руками. Она бы растерзала любого, кто осмелился бы причинить ему хоть малейший вред. Должно быть, Вельзевул слишком долго молчала, глядя на Гавриила сквозь упавшую на глаза лохматую чёлку своим немигающим взглядом, потому что архангел растерянно заморгал и убрал было руки, но Вельзевул не позволила ему этого сделать. Она с силой схватила запястья Гавриила, но тут же ослабила хватку и положила его широкие ладони на свою талию. — Твоё сияние... — снова заговорила Вельзевул. — Ты не представляешь, как много оно значило для меня тогда... И как много ты значишь для меня сейчас. — Я представляю, — ласково шепнул Гавриил и крепче обнял Вельзевул. Их тела прижимались друг к другу, а Сути звучали в унисон: «Ты не одна». «И ты тоже, тоже не один». Подумать только, ангел и демон, созданные лишь для того, чтобы быть орудиями в руках Бога и Сатаны, шесть тысяч лет не знавшие ничего лучше доли главных управляющих Рая и Ада — что с ними стало сейчас... Они больше не были одиноки и так глубоко понимали друг друга, что Вельзевул не знала, было ли во всей Вселенной что-то дороже и важнее этого. — Не отпускай меня... пожалуйста, — тихо выдохнула Вельзевул, обнимая Гавриила за шею, и тот склонился, чтобы мягко прижаться своим лбом к её. — Не отпущу. И ты не отпускай. — Не отпущу, — эхом вторила Вельзевул. — Не отпущу, душа моя... Никто из них не понял, когда простое касание носов переросло в поцелуй, но никому не хотелось прерывать. Они целовались долго, нежно, так по-настоящему, и даже когда их губы размыкались с тихим влажным звуком, Вельзевул снова тянула Гавриила к себе, держа, держа его изо всех сил. Он был таким необыкновенным, и она так сильно любила его, что ни один голод не мог превзойти эту любовь. И даже бесчисленные голоса зимы не могли заглушить её. Форточка резко хлопнула под порывом ветра, принёсшего в комнату холодный запах снега. Архангел и демонесса синхронно обернулись на звук. Поморщившись, Гавриил чудом закрыл форточку, а Вельзевул использовала небольшое вмешательство, чтобы задвинуть штору. В животе снова неприятно заныло, и демонесса настойчиво ткнула Гавриила в плечо. — Знаешь, чего не хватает в этом доме? Жареных сосисок. — Хочешь есть? — уточнил архангел, и Вельзевул кивнула, облизнув удлиннившиеся зубы. — Очень хочу.