Все слова истлели

Вот и все что было Не было и нету … Все слои размокли Все слова истлели … Правильно и ясно Здорово и вечно Егор Летов — Все как у людей

      Десять лет назад он перестал быть младшим братом, год назад — учителем, восемь часов назад — Хокаге, а сейчас …       С каждой секундой этого бесконечного боя чакра покидает тело, утекает, как вода сквозь пальцы. Сломаны пять рёбер слева и два справа, отбиты обе почки и печень, вывихнута лодыжка и рваная рана на бедре, левая рука — куча мяса и раздробленных костей, висящая в мешке из кожи, сломаны нос и скула, один глаз почти заплыл и ничего не видит, из-за крови до сих пор текущей из рассеченной брови, его мутит — кажется, сотрясение. Хаппури отброшен в сторону, покорёженный очередным ударом, больше не нужный.       Он перестанет быть после последней атаки.       Судорожный вдох, поверхностный, и такой же выдох. Он — шиноби, даром говорят, хороший боец, Гинкаку мёртв и убивать младшего брата своего врага ему не впервой, ещё семерых удалось убрать чуть раньше. Кинкаку потрепан не меньше, чем он сам. Один теневой клон ещё в строю, наверное, это было верным решением оставить его в засаде с самого начала, приказать не вступать в бой до конца.       А теперь.       Кунай летит в Кинкаку, конечно, он его отразит, но этого будет достаточно, чтобы отвлечь, переместиться ещё ближе и вонзить Райджин если не прямо в сердце, то хотя бы в торс. И принять своим телом ещё один мощный удар, пробивающий грудную клетку насквозь. И вот только теперь, клон выпрыгивает из убежища и наносит смертельный удар — голова Кинкаку описывает потрясающую дугу и ударившись пару раз о стылую землю откатывается в сторону.       Клон исчезает, та немногая часть сил, что в нем была, возвращается оригиналу.       Тобирама отталкивает обезглавленное тело противника, делает пару шагов и падает на колени, внутри все сотрясается болью, чуть позже уже всем телом ударяется о землю. В ноздри и рот забивается почва, хорошо сдобренная этой ночью кровью, водой и пеплом. Он все ещё в сознании. Мелко поверхностно дышит. Сердце, как и всегда, качает кровь, судорожно и слабо сжимаясь. С каждым толчком приближая его к …       39 лет назад он стал младшим братом и сыном, стал Тобирамой, 37 лет назад — старшим братом, 31 год назад — убийцей, 27 лет назад — снова стал только младшим братом, 19 лет назад — тем, кто вернул надежду лучшему другу брата, 15 лет назад — стал любовником, 12 лет назад — учителем, 10 лет назад — Хокаге, сейчас — ...       25 лет назад перестал быть сыном, 11 лет назад перестал быть любовником, десять лет назад он перестал быть младшим братом, год назад — учителем, восемь часов назад — Хокаге, а сейчас он больше не воин. Сейчас он стал — телом. Просто телом, которое невыносимо сильно болит.       Перед смертью Хаширама говорил ему, что сожалеет только о том, что оставляет брата одного. Тобирама в ответ отпустил шутку, совсем не смешную и неуместную, что, мол, почему же одного, у него, вон, вся деревня в руках, а он как курица-наседка будет смотреть за этим выводком. Хаширама слабо улыбнулся и попросил прощения. Ещё тише шептал, что вспоминает только хорошее и этих моментов оказалось на удивление много для шиноби. Благодарил Тобираму, что тот всегда был по правое плечо и сейчас рядом. Уйти в одиночестве было бы тяжело.       Тогда он не мог понять брата в полной мере, но подойдя к краю осознаёт те слова. Не у кого просить прощения, некого благодарить. Остались только боль, сожаления и маленькая мысль, что хоть учеников уберёг и уходит, как подобает войну, в бою, а там уже и без него разберутся. Но…       Если бы он только мог увидеть те глаза, если бы мог услышать тот голос… — И это твой конец?       Голос, который он никогда не забудет и ни с чем не спутает. Должно быть он умер и попал в ад, самое место для него. Почему же так больно. Он хочет сказать: «Какими судьбами?» или же «Пошёл прочь и позови других чертей, если я в царстве Энмы!», но вместо этого из горла вырывается хрип и сипение, кровь на губах пузырится от выдоха. — Тебе идёт валяться в грязи, глупый Сенджу.       Голос напитан сарказмом, Тобирама хоть и не может видеть говорящего, но ощущает всем своим существом эту фирменную ухмылку. Он точно в аду и никаких других чертей не будет, за ним пришёл сам дьявол и такова будет его вечность. Заслужено, наверное. Он не знает. Собирается с силами, немного откашливается и с булькающим хрипом отвечает: — Как и тебе, кх-кха, глупый Учиха. — Не такой уж и глупый, раз выжил после удара в сердце от Хаширамы и твоих исследований.       «И правда не дурак», — думает Тобирама.       Он помнит его мертвое тело на секционном столе в своей лаборатории, как он вскрывал его и изучал, оставив свои эмоции глубоко внутри, доставал глаза, разрезал мозг, чтобы таки узнать секрет доудзюцу. А потом, как убирал изученные органы обратно в брюшную полость, глаза в глазницы и аккуратными косметическими стежками зашивал его. Потом омывал от пыли, крови и грязи, одевал в чистую одежду, оставшуюся у него дома ещё со времён, когда казалось, что все хорошо, аккуратно расчесывал вечно растрепанные волосы, наносил на них масло и думал о том, как красив человек на его секционном столе и почему все вышло так, как вышло.       Помнит, как хоронил его в дали от деревни, не оставляя и знака, что здесь могила лидера великого клана, и брату не говорил где, а потом позволил себе небольшую слабость не достойную его, по своему мнению, хотя и упрекать в этом его бы никто не стал: скорбь.       Напился до отвратительной тошноты и головокружения. Вернулся в свой дом на отшибе квартала Сенджу, пару раз ударился о косяк двери в прихожей, стягивая сандалии, споткнулся и упал, да так и остался лежать ногами в генкане, телом на досках коридора. И не было рядом брата, который бы поднял, раздел и уложил спать на сбитый футон. Тот и сам был не в лучшем состоянии, но у него была Мито и дети. А у Тобирамы кто? И тогда выстроенный и тщательно поддерживаемый фасад его холодности, отстранённости, серьезности, стойкости треснул и осыпался.       Он скрючился в безмолвном крике, сжимал себя руками, дергал за волосы, содрогался в беззвучном плаче, а из глаз текли забытые ещё в далеком детстве слёзы.       В неконтролируемой истерике слюна стекала по подбородку, скапливалась на безупречно чистом полу. Плевать! Он не заслужил счастья или спокойствия, он не Хаширама, может ему это не дано? Мог ли он исправить то, что случилось, хоть в этом и не было его вины? Мог ли быть более внимательным к знакам, которые казались такими явными? Мог ли остановить чужое безумие?       Он же шиноби, он сам установил это правило — шиноби не должен чувствовать. И что же? На, подавись, глупый Тобирама. Никакой ты не гений. Такой правильный и что, куда тебя это привело? Хорошее же ты исключение и как правило-то ловко подтвердил. Молодец.       Все эти «если» и «ли» кружились бесконечным водоворотом в его воспаленном, возбужденном алкоголем мозге. А потом все стихло, сил не осталось, эмоции выгорели, саке брало своё. Он так и уснул на пороге собственного дома.       На утро умирал от похмелья, тело ломило от сна на жестких досках, голова раскалывалась, глаза опухли и кажется стали ещё уже, саднило горло — это не крик разодрал его, а сквозняк, наверное, добрался до него ночью, не иначе, но не делал ничего, что могло бы облегчить его участь.       А потом снова стал самим собой: серьезным, бескомпромиссным, холодным, — младшим братом убийцы, которого не променял бы ни на кого другого, Хаширамы, который убил угрозу для деревни, который убил своего друга, который убил ещё одного важного, кроме самого Хаширамы, человека для Тобирамы. — Пришёл добить меня, как я когда-то хотел добить тебя? — если это бред почему бы и не порадовать себя беседой, все лучше чем так, одному. — Большая честь, — фыркнул мужчина, — есть вариант получше. — И какой же? — если бы он был в силах изогнуть бровь или улыбнуться, то так бы и поступил, но сил не было, он и дышал-то с трудом и наверное чудом оставался в сознании, регенерация Сенджу не иначе, хоть не такая сильная, как у брата. — Смотреть, как я умираю, и не дать милости быстрой смерти? — Нет, — усмешка пропала с его губ. — Дать тебе второй шанс, Тобирама. — Ха-а. — мужчина сипло выдохнул, его имя снова на этих губах. — Ты чертовски плохой медик, Учиха, даже мой брат был бы здесь бессилен. — Да что ты говоришь, глуп…       Но конца фразы он уже не слышал, а сам не успел сказать то, что действительно хотел, даже если и обращался к бреду своего воспалённого сознания.       Тьма окутала его и ни запах, ни звук, ни свет не проникали сквозь ее темный покров.       Теперь Тобирама Сенджу перестал быть даже болящим телом, он больше не существовал.