Время, сплетенное в нить

      Ей 16. Она еще учится в школе. Радостно уплетает всё, что попадется под руку. Глаза живые, подвижные. Несмотря на потерю отца, живет, ищет смысл во всем. Упрямая. Всегда докапывается до истины, даже если я не понимаю её. Она всегда видит дальше, чем могу я. Чувствует глубже. Знает. Хотя ей всего 16. Это ничто по сравнению с моими прожитыми годами. Что уж там – веками. Но она умна. Наверное, именно это зацепило в ней, и я остался.       Ей 17. Вижу, как она растет, познает новые грани мира. Помогает мне в разгадывании сложных задач. Копается как жук, ворчит, не понимает, спит, ест. И так по кругу. Но потом в моменте распахивает глаза, начинает ходить из угла в угол, покусывая губы, и выдает ответ. Правильный. Я подначиваю её, сбивая с пути, задаю вопросы. Она хмурится, замолкает на секунду, задумываясь над ответом, а потом с присущим ей жаром доказывает правоту. Я улыбаюсь.       Ей 20. Она уже не девочка. Сложно это принять. Лицо, фигура, голос – всё изменилось. Помню 16-летней. Вроде 4 года, но разница очевидна. Повзрослела. Мы всё также вместе работаем, помогая полиции в раскрытии сложных преступлений. Теперь официально можно. Она поступила на факультет юриспруденции. Уже на первых курсах её допустили на практику. Сасадзука курирует. Они много времени проводят вместе, она остается в полиции допоздна, слушая его наставления и в который раз перебирая архивные документы. Но даже в полночь после подробных разборов с инспектором она приходит ко мне и задает дополнительные вопросы.       Ей 22. Почему-то только сейчас позволяет себе ходить на свидания. Каждый раз уходит и приходит недовольная. Не понимаю, зачем это нужно – заниматься тем, что не приносит удовольствия. Однажды даже спрашиваю. Смотрит зло и хлопает дверью. Пожимаю плечами.       Ей 24. Мне нравится с ней работать. Логика, приправленная интуицией и психологическими разборами. Она учится каждый день. Я вижу её развитие. Горжусь. Знает и улыбается.       Последний курс университета. Сасадзука заваливает практикой. Какое-то сложное дело. Несет его в офис, раскидав бумаги по полу. Не дает себе помогать. Я не лезу, знаю, справится сама. Лишь нахожусь рядом, тихо наблюдая. В какой-то момент терпение лопается, и она пускается в пространные и сбивчивые рассуждения. Даже не замечает, как плавно направляю её размышления незначительными вопросами. Пыл спадает, и она садится ко мне на диван, вокруг которого до этого ходила. Задумчиво смотрит в потолок, потом на меня. Глаза давно недетские. Не знаю, когда понимаю это. Кладет голову мне на плечо и просит лишь об одной секунде.       Ей 25. Свидания остались там, где и начались. Больше не ходит и не пытается. На мой невинный вопрос почему, отвечает, что неинтересно.       Подруги и знакомые окружают её разговорами о свадьбе и беременности. Она дружелюбно улыбается, кивает, а когда остается одна, плачет. Думает, что не вижу. Делаю вид, что не вижу.       Ей 28. Она уже давно женщина. Не заметить этот факт невозможно. Прекрасная. Занимает высокую должность. Статус в обществе. С её мнением считаются, приходят за советом. Преступления щелкает как орешки. Она выросла в самодостаточную личность. Я ей уже не нужен. Говорю об этом. На дне глаз плещется ужас, застывает не в силах что-либо сказать. Затем слабо кивает и уходит.       Ей 35. Мы не виделись 7 лет. Не знаю, что заставило вернуться. Она смотрит на меня. Плачет. Молча обнимает, крепко прижимая к себе. Глажу по голове, останавливая всхлипы.       Она замужем. И даже родила. Мальчишке 2 года, непоседливый, всё порывается разобрать кубик Рубика. Забавный. Держит его на руках и полушепотом зовет Ней-куном. Я нервно улыбаюсь.       Ей 36. Мы снова работаем вместе. Однако не только работа связывает нас. Она говорит, что я член её семьи. Не противоречу. Кто знал, что она выйдет за Сасадзуку. Поэтому он не противоречит вдвойне. Сам часто оставляет жену с ребенком мне на попечение. Доверяет.       Идем по улице. Ней между нами, держит обоих за руки. Она улыбается широко и искренне, тихо бормочет, что я стал бы хорошим отцом. Молчу.       Ей 40. Болеет. Высокая температура. Сасадзука не пускает Нея к ней. Тот плачет, вырывается, сталкивается со мной, плачет сильнее. Вытираю мокрые щеки и объясняю, что маме нужен покой. Беру на руки и успокаиваю. Он так похож на нее.       В палате она одна. Не доходя до кровати, чувствую жар. Даже в 40, даже с температурой она прекрасна. Она улыбается и протягивает руку. Беру в свою и нежно сжимаю. Засыпает.       Ей 42. Сыну уже 9. Он интересуется математикой и убийствами. Состоит в клубе юных знатоков и решает логические задачки за секунду. Постоянно просит маму подкинуть ему еще загадок. Она смеется и говорит, что он похож… Замолкает, нервно заправляя прядь волос за ухо.       Она разбирается с очередным делом, сидя в нашем старом офисе. Она просила сохранить его как память о прошлой жизни. Но у нее нет прошлой жизни. Только настоящая. Живет одним временным циклом. Это для меня жизнь разделится на прошлую и настоящую. Не говорю ей об этом, лишь смотрю, как она внимательно читает дело.       Ей 46. Вдова. Говорит, что снова осталась одна. Снова? Смотрю в мокрые глаза и прижимаю к себе.       Ней тяжело переживает смерть отца, уходит в себя.       Год проходит медленно. Больно. Наша семья из четырех человек раскололась на четыре мертвые части.       Ей 48. Она звонит ночью и просит приехать. Смотрю на нее с потолка, скрестив руки на груди. Заливисто смеется и говорит, что как в старые добрые времена. Для пущего эффекта капаю слюной на кровать, прожигая дыру. Она трясет кулаком, не переставая улыбаться.       Ей 51. Ней учится в престижном университете. В другом городе. Приезжает домой редко, чем заставляет её грустить.       В один из дней она шепотом просит поглядывать за ним, если с ней что-то случится. Я хмурюсь, но соглашаюсь.       Ей 55. Она снова плачет и закрывает лицо руками. Убираю ладони и целую в лоб. Она распахивает глаза и плачет еще сильнее. Пальцами цепляется за пиджак, отчаянно качает головой и умоляет не уходить. Я не уйду в любом случае.       Ей 57. Мажет лицо кремом, пальцами разглаживая морщинки вокруг глаз и между бровями. Говорю ей, что это от того, что много хмурится. Она кидает в меня тюбиком, бурча что-то про вечную молодость. Подхожу сзади, кладу руки на плечи и смотрю на нее через зеркало. Она смущенно опускает взгляд и сжимает ладони в кулаки на коленях.       Ей 60. Собирается на свадьбу сына. Пытается застегнуть молнию платья на спине. Помогаю. Скольжу пальцами по открытой коже, ловлю мурашки и наконец застегиваю. Она такая же худая, как в юности. Говорю ей об этом. Благодарно улыбается и берет меня под локоть.       Ей 64. В последнее время много болеет. Больница становится вторым домом. Не отхожу от нее ни на шаг.       Ей 65. Из больницы отпускают ровно на сутки под моим строгим присмотром. У Нея родилась двойня: мальчик и девочка. Ней решает назвать их в честь родителей: Эйси и Яко. Её пальцы подрагивают, когда она оглаживает лица малышей. Ней крепко обнимает её и кивает мне.       Ей 67. Она не встает. Бесконечные провода, по которым текут бесконечные лекарства, огорчают её. За этот год она пыталась выгнать меня бесчисленное количество раз. Но я такой же упертый. Не ухожу. Поправляю подушку и вытираю снова катящиеся слезы с её щек.       Ей 68. Столько плакать нельзя. Но она продолжает. В шутку говорю, что сейчас тоже начну, если она не перестанет. Фыркает, но успокаивается. Просит полежать с ней напоследок. Теперь фыркаю я, но ложусь, обнимая её со спины. Она засыпает, я молча слушаю дыхание.       В шутку ли? Мне тоже больно.       Ей 70. Отказывается есть. На мои просьбы поесть хотя бы немного закрывает глаза и отворачивается. От бессилия сжимаю руку в кулак, чувствуя, как трещит ткань перчатки. Сажусь перед кроватью на колени, глажу её по волосам и шепчу, что не позволю умереть. Усмехается. Но разрешает закрепить в своих волосах адскую батарейку.       Ей 71. Становится лучше. По крайней мере её выпускают далеко за территорию больницы. Она в основном молчит, но делает всё, о чем её просят врачи и я.       Море. Просит подвезти её поближе к воде. Задумчиво вглядывается вдаль. И просит лишь об одном: привести Нея с внуками. Поджимаю губы.       Ей 72. Врачи говорят, что все показатели в норме, выписывают из больницы. Знаю, потому что вижу свою батарейку в её волосах. Она бережно носит её, снимает лишь для того, чтобы расчесать волосы.       Но батарейки хватит еще на несколько лет. Она тоже знает.       Ей 73. Всё также молчалива. Зато очень подвижна. За этот год мы объездили пол-Японии. Прохожие говорят, что у нее чудесный внук, везде сопровождает бабушку. Она лишь кивает и улыбается. Но наедине зарывается лицом в складки пиджака и безудержно плачет.       Ей 74. Она говорит, что готова. Вижу её твердую уверенность. Но с ужасом понимаю, что не готов сам. Всё это время понимал: исход один, однако сейчас это слишком больно.       Тянет ко мне свои руки. Обнимаю. Пальцами скольжу по спине, огибаю ребра, касаюсь солнечного сплетения, сердца. Оно гулко бьется. Прощается. Костяшками оглаживаю её острые скулы, дотрагиваюсь до губ. Она смотрит на меня своими большими глазами и больше не плачет. Нет. Она запоминает. В ответ касается моего лица и впервые за долгое время улыбается. Счастливо. Наклоняюсь, целую уголок улыбающихся губ, скользя от одного края к другому. В глазах читаю один-единственный вопрос.       Почему так долго?       Ей 74. Снова. И теперь навсегда. Но для меня в вечности будет лишь она 16-летняя.