***
«В сон солнца пожар ярче, пой... Холод за дверь не пройдёт». – D'yaebl! Капли пота упали со лба на подушку, и Иорвет рывком сел на постели. Кажется, метался во сне: на его половине кровати в мятый кокон сбита простынь, одеяло заползло в угол пододеяльника. Геральт, который, вообще-то, спал обычно крепко, смотрел на него с сонным недовольством. – Опять кошмары? – Тот самый. Будто… – Я помню. Можешь не продолжать. К иррациональному страху примешивается благодарность – рассказывать о своих снах, сбиваясь и пытаясь дышать ровнее, всегда тяжело и с Геральтом, и с психотерапевтом, к которому его загнал брат. Зачем, спрашивается… Не разваливается же – вывез бы и сам, просто спать поменьше, и никаких проблем. Gwynbleidd, которого Иорвет прозвал так за феноменальную любовь к мемам и футболкам с волками, садится рядом. Его рука на всё ещё напряжённом плече кажется такой тёплой и родной, словно действительно не первую жизнь вместе. Будто сны – не сны вовсе, а больная и злобная реальность, в которой они умерли. Иногда в кошмарах, держась за пробитый арбалетными болтами живот, умирал он. Иногда, пронзённый вилами, погибал Геральт. И в обоих снах почему-то всегда у него были странные глаза – то ли кошачьи, то ли змеиные, горящие неестественным золотом. Грубоватые от гитарных струн пальцы Геральта гладят выбитую по ключице лозу. От этого дышится легче и тише. Поэтому, наверное, они и сошлись – Иорвету просто нужен был партнёр, который не болтал, но мог коснуться так н а д ё ж н о, что вмиг прогонял любую тревогу. Геральт был… Твёрдым. Иногда – слишком топорным и непонятливым, но своим. Несмотря на форму ушей, клыки и совершенно человеческую физиономию. Мельком вглядевшись в его глаза, Иорвет окончательно выдохнул. Не токсичное змеиное золото. Слишком светлый, но вполне реалистичный мягкий янтарь. Родной и живой. – Покурим? Всё равно не уснём уже. За окном ещё не рассвело – дисплей телефона показал семь утра. Геральт только кивнул, кровать тихо скрипнула, по ламинату пошлёпали босые стопы, послышался протяжный зевок. На удивление тихая ночь. В накинутых куртках, стоят плечом к плечу, сплетают табачный дым. Воняет до жести, конечно, но от привычки не деться. У Иорвета трубка – Геральту она кажется неудобной и дурацкой, но тот так залипал на похожие в магазинах, что он просто не удержался и подарил его на второй совместный Йуле. – Поздравляю с третьим годом, – у Иорвета в зрачке отражаются гирлянды с дома напротив, – Помнишь первый? – Такое забудешь, – Геральт морщится всегда смешно, как дед ворчливый, стряхивает пепел сквозь прутья балконной решётки, – Койки в участке визжат, как беанн’ши. Слышал в детстве на болотах, звуки такие же. Иорвет смеётся – и остатки напряжения улетают в завитках седого дыма. Хорошо. Они провели в камере чуть ли не всю праздничную ночь. Геральту подбили глаз, злющему всклокоченному эльфу вывихнули руку. Он тогда ещё подумал, что был бы рад скорее убраться от ушастой катастрофы, которая считала своим долгом покрыть фаллическими символами всех вокруг, а потом мрачно усесться в углу. Непонятно, с чего вообще Геральт в какой-то момент подсел к этому бешеному и, прожигаемый ненавидящим взглядом, предложил осмотреть руку. Ему показалось в тот момент, что вот сейчас разъярённый бунтарь вцепится ровными эльфскими зубками ему в горло… Но тот неожиданно подсел ближе, криво, с гонором ухмыльнулся и чуть охрипшим голосом назвал своё имя. – Для меня всё ещё является загадкой, какого тролля ты вообще полез, Gwynbleidd. – Иорвет, вы буквально выперлись на протест перед Йуле в сраной Редании, – Геральт пыхнул сигаретой, прищурился от взрезавшего глаза дыма, – А у меня друзья среди ваших. Думал, что найду и прикрою Седрика с Сегеримом, а нашёл… – Ну, – Иорвет провокационно, но беззлобно оскалился, – Кого? – Бешеного пожирателя моих сладких запасов, с которым живу уже третий год. Тонкокостная, но не лишённая силы рука толкает Геральта в плечо, но тот улыбается – с Иорветом так всегда. – Если надеешься, что я не вижу, как ты покраснел, огорчу. Вижу. Класть ладони на впалые щёки – привычка уже. Вести большими пальцами по скулам, убирать рваные пряди с лица, невзначай задевать острые кончики ушей. И если ещё год назад Иорвет мог раздражённо тряхнуть головой, то теперь лишь опускает веки. На балконе безветренно, но морозно. Обоим уже не стыдно признать, что объятия теплее любой шубы. Перестаёт дымить трубка. Геральт тушит сигарету, с кончика в снежное пространство срывается несколько звёздочек-искр. Тепло. Оба молчат, потому что слова излишни. Геральт не хочет говорить, что и ему порой снятся дурные сны.***
Иорвет далеко. Его точно нет рядом, да и знакомы ли они в этот год, в эти минуты?.. И всё же, Геральт помнит. Злые иглы взгляда, что зеленью своей напоминает хвойный лес, повсюду. Но Иорвета нет. Возможно, и не было вовсе. Тогда как, почему, откуда в голове снова и снова тёмная хвоя и горящие боевым огнём зрачки? Из какого мира в голову вползло навязчивое, острое, убийственно красивое имя “Иорвет”? Странно размышлять об этом сейчас, когда компания и без того велика: сама Смерть, дыхание чужой пьяной ненависти, слабеющие импульсы отчаянной Йен… Удар вилами. Больнее, чем росчерк грифоновых когтей по груди.***
«Вот, а ты сомневался, глупый, Думал, что в комнате, в этой тьме Есть кто-то злой. Никого нет. Губы Пусть улыбнутся твои мне». Перебирая гитарные струны, Геральт думал о том, как всё странно сложилось. Пальцы застыли, взгляды встретились, невысказанные слова зацарапали глотку. Геральт не любил говорить – а особенно, говорить о личном. Но Иорвет смотрел так, что скрывать что-то – преступление против них обоих. Геральт прокашлялся, чувствуя себя донельзя неловким, глупым, смешным… Но капли – не неуместным. С Иорветом не может быть неуместно. – Никогда не говорил это, но сейчас смотрю на тебя, и… – седые пряди смялись под нервными подушечками, – Думаю, что это не случайно. Какое-то предназначение? Я звучу, как сентиментальный дурак или Лютик, но, зараза, так не бывает. Ты мне в первую встречу показался сумасшедшим, Иорвет. Я думал, как быстрее свалить. – А когда твоя сутулая псина нас вытащила, ты потащил меня в бар, мы сложились на бутылку вина и остаток ночи прошастали по улице. Геральт ворчливо сморщился. – “Сутулую псину”, как ты выразился, зовут Вернон Роше, и если б не он, мы бы сидели-пердели ещё часов десять. Но да. А потом ты заявил, что я выгляжу хуже, чем замороженный окорок, и пригласил к себе, – воспоминания обдали теплом, – Вкусное какао было. – Только ли какао? – у Иорвета в лице бесы заиграли, – Мне запомнилось кое-что другое. Нецензурное слово в адрес ушастого провокатора так осталось в глотке, вместо этого вырвалось другое. Поцелуй вышел по-ребячески мягким, непохожим на другие. Обычно были зубы и острая птичья хватка по плечам, странная обречённость. Словно каждое прикосновение могло стать последним. Почему. – Иногда мне кажется, что ты через войну прошёл, – Геральт медленно пропустил между пальцами жёсткие тёмные пряди, – Кусаешься, куда-то несёшься, вгрызаешься, – голос стал тише, глуше, серьёзнее, – От чего ты бежишь, Иорвет? Или куда? Как же много у обоих общего. Травматики неприкаянные, петляют по извилистым трактам снов, дерутся – а с кем дерутся-то? Если они когда-то и вели войну, она уже давно закончилась. Попробуй объяснить это Иорвету. – Ерунду говоришь, Геральт, – эльф отмахивается словно бы небрежно, – Просто переобщался с Исенгримом. Он меня с рождения нянчил, ты знаешь, рассказывал много и подробно. У Иорветова опекуна действительно был слишком тяжёлый взгляд, а рукопожатие – железнее полицейского захвата. Сначала Фаоильтиарна Геральту не доверял, одним взглядом грозился вырвать кадык. Когда услышал, что ухажер приёмного сына – не нильф, немного выдохнул, но всё равно следил в оба. Только дело, конечно, не в Исенгриме. Однако Геральт и не требует откровенного ответа – понимает сам, как это сложно. Всегда страшно выворачивать нутро, забираться в самое уязвимое и больное. Достаточно, что Иорвет сидит рядом. Достаточно, что им тепло. Что, в конце концов, и в их доме горит на праздничной ёлке гирлянда, а в шкафу ждёт своего часа бутылка бренди. Губы к виску. Рука – в руку. Вместе – и в грядущий год, которых, оба надеялись, будет ещё очень-очень много. Короткое “люблю” – на выдохе, тихо, немногословно. Но уже без смущения и страха. «Всё хорошо будет. Всё будет хорошо».