night tide | ночная пора

      Привыкнуть к жизни в Токийской технической школе магии оказалось гораздо проще, чем он предполагал; Сукуна быстро принял новую действительность с существовавшими в ней проклятиями и шаманами и своей ролью сосуда для самого ужасного из пресловутых проклятий в истории.       Однако ночи были другими. Потому что ночами он оставался один.       У него получалось отстраняться от елейного голоса, звучавшего откуда-то из укромного уголка подсознания, большую часть времени. Во время занятий, тренировок или за выполнением повседневных дел. Даже когда он сидел в своей комнате в общежитии, вслушиваясь, как по другую сторону стены его одноклассник, Фушигуро, готовился ко сну, шепот в голове был для Сукуны не более чем отдаленным белым шумом на заднем плане.       В этот раз, стоило Фушигуро уснуть, а всему зданию школы — погрузиться в мирную темноту, вкрадчивый голос сразу же обдул его порывами холодного ветра.       — Он тебе нравится? Этот пользователь шикигами?       Сукуна вздрогнул. С отвратительным ощущением — словно кожа плавилась, уступая место чему-то другому вместо себя, — чужой рот появился из ниоткуда на его щеке.       Проклятие прекрасно могло говорить с ним, оставаясь в подсознании, почему ему обязательно было проявляться физически? Каждое вторжение оно осязалось чем-то посторонним, насильно пришитым к его телу.       — Не понимаю, о чем ты, — процедил Сукуна сквозь стиснутые зубы.       Проклятие улыбнулось, отчего разошедшиеся в оскале кончики чужих губ натянули кожу Сукуны, искажая черты лица. Его затошнило от отвращения.       — Так ли совсем не понимаешь? — Лопнувшим рубцом надо ртом, прямо под нижним веком Сукуны, раскрылся чужой глаз. — После того, как я завладею твоим слабым телом и покорю мир шаманов, пожалуй, я сохраню его в качестве трофея.       Сукуна вспыхнул от злости.       — Оставь Фушигуро в покое, — прошипел он.       — Разве он не часть моей паутины? Если бы не его неспособность сдержать мое проклятие, ты бы не проглотил мой палец, а я — не возродился. Думаю, будет справедливо вознаградить его за благоразумие.       — Замолчи, — огрызнулся Сукуна. — Ничего у тебя не выйдет. Я съем все твои пальцы, а потом мы оба умрем. Не говори об этом Фушигуро. — Он насторожился, пытаясь уловить любой признак того, что одноклассник за соседней стеной проснулся. — Не смей говорить ему об этом.       Вместо ответа проклятие отступило в самые дальние уголки подсознания, скрываясь с его лица и возвращая ему привычный вид. Все вновь погрузилось в тишину.       Сукуна решил считать воцарившееся молчание своей победой и начал тоже готовиться к тому, чтобы лечь спать.       Проклятие никак не давало о себе знать, когда он осторожно шел в ванную комнату. Ни пока чистил зубы, ни пока переодевался. Улегшись в кровать, Сукуна заснул быстрее обычного, наслаждаясь заслуженным отдыхом.       Спустя мгновение он открыл глаза и обнаружил себя лежащим в вязкой воде насыщенно красного цвета. По ее гладкой поверхности расходились круги — как от невидимой глазу капли, разбившей мертвую неподвижность. Сукуна посмотрел вверх.       Над ним возвышалось проклятие, с тем же, что и у него, — с украденным у него, — лицом, улыбаясь не сулящей ничего хорошего улыбкой. Несмотря на то что оно правда выглядело как Сукуна, в чертах того все равно сквозило нечто неестественное. Нечто совершенно неправильное. Его глаза были сужены в лукавом прищуре, а губы трогала легкая ухмылка, словно ему только что стал известен чей-то восхитительный секрет.       — Спящий ты такой очаровательный. Маленький детеныш без матери, которая могла бы защитить его.       Улыбка проклятия стала еще шире, закручиваясь к верху уголками губ.       Сукуна сел: одежда на нем совершенно не намокла, несмотря на мутную воду вокруг.       — Что тебе надо? — практически выплюнул слова он.       — Это ты в моих владениях. Так что спрашивать, что тебе надо, следует мне.       Проклятие развернулось на пятках и пошло прочь, ступая сначала по воде, а затем — по воздуху, в следующее мгновение оказавшись на огромной реберной кости, протянувшейся над его владениями. Сукуна ненавидел то, что оно использовало его лицо. Хотя он не мог сказать наверняка, сделано ли это было специально или у того просто не было возможности выбрать себе другую внешность.       — Не имею никакого желания драться с тобой. Ты едва сойдешь за противника даже для тренировки, — проклятие подперло голову рукой, сверля Сукуну сверху вниз взглядом пронзительных янтарных глаз. — Может, хотя бы развлечешь меня, раз собираешься остаться в моих владениях?       Сукуна поднялся на ноги.       Он знал, что проклятие перед ним не было обычным. Что, на самом деле, оно являло собой исключение из правил. Внутри него жил Итадори Юджи, Король Проклятий, Тигр Золотой Эпохи Колдовства. Пускай лицо они с Сукуной делили одно на двоих, чужие зубы были гораздо острее его собственных, а вторая пара глаз светилась мерцающим янтарем. Вместо ногтей — изогнутые когти, выдававшие изначальный облик, а волосы — гораздо непослушней и растрепанней, чем у Сукуны, — спадали на затылок и окаймляли лицо.       — Ты не можешь просто так затаскивать меня в свои владения каждый раз, когда тебе скучно.       Проклятие закатило обе пары глаз, и его зрачки сузились до тонких щелок.       — Я уже сказал, что не приглашал тебя. И все же ты здесь. — Оно пожало плечами. — Раз смог зайти сам, сможешь и уйти.       Сукуна сжал кулаки. Зачем ему входить во владения Короля Проклятий просто так? Должно быть, над ним просто сейчас издевались.       — Что тебе надо? — рявкнул он.       Проклятие вскинуло брови и сменило позу, усаживаясь на корточки.       — Поскольку ты оказался настолько маленьким грубым зверенышем, — прошипело оно, обнажая острые зубы, — возможно, мне правда что-то от тебя понадобится. — И тут же припало к реберной кости, принимаясь быстро ползти вдоль нее, за секунду юркнув под изгиб и растворившись во тьме владений.       Вдалеке капала вода, оставляя после себя легкую рябь над мрачными глубинами. Сукуна сделал шаг назад, насторожившись. Он весь обратился в слух, выслеживая скрывшееся проклятие. Волосы у него на затылке встали дыбом.       — Ты правда думаешь, что у тебя есть хоть какой-то контроль, — раздался шепот прямо ему на ухо, — сопляк?       Сукуна отпрыгнул в сторону, расплескивая воду, лизнувшую его лодыжки.       Глаза проклятия, словно воплотившегося из теней своих владений, мерцали в темноте подобно свету фонаря маяка.       — Ты — не более чем капризное дитя, которое уже должно было понять, что я такое на самом деле. — Его зубы сверкнули.       — И даже так я умудряюсь подавлять тебя, — огрызнулся Сукуна.       Проклятие взобралось на груду черепов, обернулось вокруг нее, улегшись, и взяло один из них в руку.       — Чем больше ты поглотишь моих пальцев, тем сильнее я стану. У тебя не получится сдерживать меня всегда. — Оно слегка откинуло голову назад, взирая на Сукуну с плещущимся весельем в глазах.       — Но я буду, — резко ответил Сукуна и с вызовом вздернул подбородок.       Хихикнув в ответ на его дерзость, проклятие с хрустом разломило череп, который сжимало в ладони.       — Ты отвратительно раздражающий, но твое упрямство достаточно милое в своей сути. — В обманчивую сладость голоса можно было бы поверить, если бы не широкий оскал, сквозь который мягко проскальзывали слова.       Кожа Сукуны покрылась мурашками.       Проклятие неспешно принялось ползти вниз по груде черепов, не отрывая взгляда от него.       — Ты боишься? Я все еще пугаю тебя? — острые клыки вновь сверкнули в темноте, стоило словам шипением сорваться с его губ.       На Сукуну смотрели так, словно он был маленьким раненым зверьком, голодавшим уже несколько дней.       Сукуна подавил желание закатить глаза под лоб в ответ. Боится ли он? Чего тут бояться? Сейчас ему не составляло труда подавлять проклятие, и если однажды оно все же начало бы выходить из-под его контроля, то, скорее всего, Годжо просто убил бы их обоих.       — Ни разу за все это время я не боялся тебя.       Губы проклятия расползлись в широкой улыбке.       — Ни разу? — раздалось мягкое почти урчание. — Какой бесстрашный сопляк, — проклятие остановилось у основания горы из черепов, выглядя готовым к прыжку. — Тогда что же ты почувствовал, когда я воплотился, если не страх? — оно улеглось на свои ладони и облизнуло клыки.       Сукуну застал врасплох его вопрос. Он никогда особо не задумывался о том, что произошло тогда, потому что в итоге они все — Фушигуро и другие ученики — выбрались из школы невредимыми. Роль сосуда просто стала для него новой реальностью, и Сукуна старался наилучшим образом приспособиться к ней, а потому не придавал много значения тому, что контроль над собственной жизнью постепенно утекал из его пальцев. Сейчас же эти размышления вызвали лишь волну безысходности. Что если бы он не проглотил этот палец? Сложилась бы его жизнь лучше? Хуже?       Был ли вообще смысл думать о другой жизни? Потому что Сукуна мог играть лишь теми картами, которые ему выдали на руки. Размышления о возможных «бы» и других обстоятельствах казались совершенно бесполезными.       Несмотря на долгое молчание, проклятие неотрывно пристально наблюдало за ним. В итоге Сукуна фыркнул и пожал плечами:       — Я не знаю, — ответил он.       Лицо проклятия вытянулось.       — Ты не знаешь? — недоверчиво переспросило оно.       Сукуна снова пожал плечами.       — Не знаю. Я просто стараюсь не думать об этом.       Нахмурившись, проклятие соскользнуло с костяной насыпи и ступило в темно-красную воду.       — Стараешься не думать об этом? Как ты можешь не думать? Я постоянно шепчу тебе в ухо, мучая тебя. Не думать обо мне? — проклятие глумилось над его словами, яростно расхаживая взад-вперед. — Это совершенно несправедливо! — от каждого его шага вода разбрызгивалась во все стороны, попадая на груды костей и одежду Сукуны.       Оно оскалило зубы на Сукуну.       — Ты хоть можешь представить, насколько редок подходящий сосуд? Сколькие были принесены в жертву только ради возможности разделить со мной тело? Сколькие оказались зарезаны и разорваны на куски только ради возможности, что они могут оказаться тем самым сосудом? Эгоистичный сопляк!       Проклятие беспокойно вышагивало туда-сюда, не прекращая злобно фыркать и пыхтеть, пинками отправляя торчавшие из-под воды кости по разным уголкам своих владений.       Вспышка гнева вызвала легкую улыбку у Сукуны.       — Чему ты ухмыляешься? — раздалось сразу же еще более гневное. — Тебе смешно?       — Немного, — Сукуна приглушил вырвавшийся короткий смешок ладонью.       Проклятие истерически хохотнуло.       — Ты должен бояться меня, — взревело оно. — Разве ты не знаешь, кто я такой? На что я способен? Неразумное, наглое дитя!       — Просто тебя очень сильно завел пустяк, — сказал Сукуна, по-прежнему борясь с приступом смеха.       Проклятие лязгнуло зубами.       — Ты невыносим, — прошипело оно.       Сукуна сжал губы в тонкую линию, изо всех сил стараясь подавить улыбку. Было даже в какой-то степени мило то, что настолько нелепой мелочи оказалось достаточно, чтобы выбить проклятие из колеи. Он сложил руки на груди и спиной оперся о высокую груду костей.       — Хочешь, чтобы я чувствовал нечто конкретное? — продолжил дразнить Сукуна.       Вместо ответа разъяренное проклятие схватило за рог один из множества черепов под ногами и запустило тот в Сукуну через все владения. Он легко увернулся, довольно ухмыляясь во все лицо.       — Благодарность! Или гордость! Хоть что-то в знак признательности за то, что теперь мы с тобой навсегда связаны!       Сукуна закатил глаза.       — Тебе станет лучше, если я скажу, что горд быть твоим сосудом?       — Не нужно меня успокаивать, — последовало мгновенно уязвленное.       Сукуна сделал шаг навстречу ему.       — Итадори Юджи, — начал он под мягкий плеск воды. — Я горжусь тем, что я твой сосуд.       Проклятие ощетинилось и отступило назад. Кончики его заостренных ушей приобрели цвет такой же насыщенно красный, под стать пруду, и плотно прижимались к голове.       Сукуна позволил уголкам губ дернуться в легкой улыбке.       — Тебе лучше от этих слов, — спросил он, подходя ближе, — Итадори Юджи?       Проклятие отошло еще на несколько шагов.       — Не нужно меня успокаивать, — повторило оно.       Сукуна следовал за ним по пятам, продолжая сокращать расстояние, пока проклятие не уперлось в основание одной из реберных костей, нависавших над их головами. Его зрачки широко расширились, заполонив собой почти всю радужку. Учитывая, как сложилась ситуация, Сукуна подумал, что, возможно, поведение загнанного в угол проклятия правда можно назвать милым.       — Что ты почувствовал, — задал вопрос он, прижимаясь настолько тесно, что чужое дыхание легко касалось его щек, — когда воплотился в моем теле?       Густо покрасневшее проклятие уставилось на него снизу вверх широко раскрытыми глазами. Сукуна наклонил голову, мимолетно задевая губами чужую ушную раковину, и в этот раз совершенно не смог удержаться от улыбки.       — Почему бы тебе не сказать: «Я горжусь тем, что ты мой сосуд, Ремен Сукуна?».       А потом Сукуна моргнул — и, к собственному удивлению, увидел перед собой стену спальни. Его сердце бешено колотилось в груди, простыни неприятно липли к вспотевшей коже; отдаленно до него донеслось, как проклятие, непривычно тихое, спешно пряталось еще глубже в подсознание.       Сукуна ухмыльнулся.       — Сомневаюсь, что боюсь из нас двоих я, — пробормотал он в темноту.