Ты изумрудная звезда и пахнешь как морской берег

      — Я не хочу идти на дежурство с ним. Он странный.       Феликс говорил тихо, но Крис всё равно поморщился от раздражающего голоса из динамика и недовольно вздохнул, поворачиваясь на другой бок.       — Знаешь, что он в прошлый раз сказал? Что я изумрудная звезда. И пахну как морской берег! Это ведь ненормально!       — Это просто неудачный комплимент. Забей.       — А ещё он иногда смотрит как… Как псих.       — Не может он быть психом, всех на корабле постоянно проверяют, а таких сразу в изолятор кладут. В любом случае, эти размышления тебе ничем не помогут. Не думай о нём вообще. Спи, Феликс.       — Но Крис. Может, поменяемся?       — Ты же знаешь, что это невозможно.       — Я спрошу у куратора завтра.       — Я уже узнавал в прошлый раз. И в позапрошлый. И ещё десяток раз до него. С тех пор ничего не поменялось — если ты не болен, напарниками меняться нельзя.       — Да я тут при чём? Это он явно нездоров!       — Ликс, не драматизируй. Это ведь всего на один день в месяц.       — День в месяц. Двенадцать раз в год. Сто двадцать в десятилетие… — посчитал Ли, а затем прервался. — Крис. Этот Минхо меня правда пугает.       Ли Феликс лежал в одиночной капсуле Австралийского блока космического корабля DLM-LY8 и грузился похуже бортового компьютера. Он привирал: пугал его не сам Минхо, а необъяснимые, противоречивые чувства, которые он вызывал. Феликс считал себя дружелюбным парнем. Мягким, отзывчивым, милым. Всегда готовым прийти на помощь. Всегда ответственно подходящим к работе. Но с недавних пор общекорабельные дежурства он не любил почти так же сильно, как невозможность когда-нибудь ещë увидеть настоящий снег. А всё из-за этого странного Минхо, которого он никак не мог понять и только потому побаивался.       В целом, жаловаться Феликсу было не на что. Во-первых, из-за отменного здоровья и юного возраста его, в отличие от семьи, в числе первых эвакуировали с погибающей Земли и поселили на космостанцию в относительно малочисленный Австралийский блок. Во-вторых, он был умным парнишкой и уже на корабле начал обучаться на бортового инженера, потому у него, как и у его одногруппника Криса, была отдельная персональная капсула — привилегия всех бывших, действующих и будущих членов экипажа. В-третьих, ему досталось удивительно приятное место общекорабельного дежурства — огромный, почти безлюдный переход между Азиатским и Австралийскими отсеками космостанции, в котором всего-то и нужно было раз в месяц протирать все стены и окна от космической пыли и редких отпечатков рук на стёклах (да-да, человечество придумало космические корабли и искуственную гравитацию на них, но заправлять постели и вытирать грязь всё ещё приходилось руками, потому что в роботов — особенно после их восстания — веры не было). Хотя коридор для дежурства изобиловал выступами, углублениями и гладкими поверхностями, представить лучшее место на огромной станции, где было буквально всё: от искусственных пляжей до многолюдных школ, было сложно. И Ли правда наслаждался бы тем, что не нужно драить кабинеты прикладной химии или пылесосить песок — если бы не напарник. Тоже Ли.       Этот странный парень напрягал его с самого начала. Их поставили в пару, просто распределив однофамильцев по списку экипажа. Старший жил в перенаселённом Азиатском блоке, но при эвакуации имя своë он зачем-то записал по-английски, отчего попал в пару с Феликсом, в реальности же этот Минхо на английском говорил так же хреново, как Ликс на корейском. Первое время «общаться» было удобно лишь тем, что старший не приставал с разговорами. Только смотрел. Для выполнения работы им хватало стандартных фраз типа: «Привет. Подай тряпку. Перерыв? Ну пока». И пока они не разговаривали по душам, всё было относительно неплохо: старший приносил из блока необычные угощения, показывал (и дарил) сделанные вручную украшения из каких-то странных веточек и иногда напевал что-то спокойно-приятное на родном языке, и Ликсу нравилось это понятное и ненавязчивое внимание. А затем началась «стандартизация» населения космической базы: и всех на корабле принудительно заставили учить английский, худеть для соответствия размерной сетке униформы и проходить обучение основным космическим профессиям.       Везунчику Ликсу не нужно было сильно напрягаться, а вот напарник его хоть и страдал от сложности языковых курсов, тем не менее с завидным рвением пытался практиковаться с носителем в лице Феликса во время каждого их дежурства. Отзывчивый младший сперва охотно болтал, но когда Минхо стал говорить с ним странными витиеватыми фразами — понемногу начал отстраняться и всё больше молчал от непонимания аллегорий и образов, возникавших в чужой голове.       Последнее дежурство и вовсе заставило Феликса задуматься над тем, что старший был каким-то не таким. Смотрел слишком глубоко, чаровал тихим голосом со смешным акцентом и вообще вызывал у Феликса слишком противоречивые чувства. Минхо был красивым, но взгляд его казался коварным. Он проявлял заботу, но мог обидно подшутить. С ним было интересно, но как-то страшно, что ли. Он вносил яркое разнообразие в рутинные, повторяющиеся дни, но словно всегда действовал «на грани», чтобы привлечь чужое внимание. Всë это было необычно. Необъяснимо. Непонятно. Иначе, чем с остальными. И Феликс постоянно ловил себя на мысли, что Минхо гипнотизирует его как удав кролика, и потому никак не мог разобрать, нравится ему проводить время с напарником или нет. Чувств своих он не понимал и потому всё чаще склонялся к последнему варианту.       Терзаемый неоднозначными мыслями, Феликс крутился на койке, пытался успокоиться, убедить себя, что он все неприятные ощущения надумал, и в раздумьях этих он незаметно уснул. Когда наступило нежеланное космическое утро, и в персональной кабинке заиграла привычная мелодия бортового будильника, Феликс недовольно поморщился. Несмотря на навязчивое желание остаться в капсуле, Ли явился на завтрак, ежедневное сканирование прошёл молча и к месту дежурства направился со смиренной готовностью. Готовностью ловить тяжёлые, испытующие взгляды, весь рабочий день слушать убаюкивающий голос напарника, вещающего странные истории, и драить огромный переход в блоке 0-67. Только вот уже на подступе к нужной локации Феликс понял, что что-то не так. В конце коридора стоял не привычный ему темноволосый Минхо, а какая-то незнакомая девчонка с синим каре и широкой улыбкой.       — Привет! — она лучезарно просияла и чуть склонила голову, — я Ли Мин Юн. Сегодня работаем вместе.       — Феликс, — парень непонимающе заморгал и нерешительно протянул руку для приветствия. — А где…?       — Твой обычный напарник? Не знаю. Я один из волонтёров в нашем блоке, так что меня просто ставят на дежурства, если кто-то не может выйти на смену, но никто не разглашает причин замены, так что, прости, я не в курсе…       — М-м. Ладно, — кивнул Феликс.       — Как вы обычно работаете? — поинтересовалась девушка с энтузиазмом. — Я здесь никогда не была, так что рассказывай всё: с какого конца коридора вы обычно начинаете?       — Э-э…       Из-за новой напарницы и отсутствия Минхо Феликс почему-то не радовался, а наоборот подвисал. То и дело путался в щётках и чистящих средствах, говорил невпопад и пропускал участки стен, которые стоило обработать. За более чем три года проживания на станции это дежурство стало для Феликса самым долгим и самым неудачным. Мин Юн была неплохой помощницей, хорошо говорила по-английски и в целом создавала очень приятное впечатление, но Ли долго не мог собраться с мыслями, и девушка восприняла его растерянность на свой счёт, подумав, что Феликс застенчив из-за того, что она ему приглянулась. Она улыбалась и пыталась дружелюбно болтать на протяжении всей смены, но Феликса это лишь раздражало, потому что он не мог сосредоточиться примерно ни на чём.       Уже после дежурства он до самой космоночи изводил себя мыслями об исчезновении напарника и смог расслабиться лишь перед сном, решив, что, несмотря на странное поведение, обязательно узнает у Минхо, где он был и что делал, через месяц. Но старший на следующую смену не явился. На послеследующее дежурство — тоже. И мысли о нём ненавязчиво стали постоянными спутниками Феликса. Ли даже попросил одного из знакомых корабельных операторов проверить, значился ли ещё Минхо в базе корабля, и совсем немного успокоился, когда ему сообщили, что значится. Но спокойствие длилось недолго, потому что на прочие невысказанные вопросы Феликсу никто не отвечал. Минхо, которому он спустя несколько месяцев решился написать сообщение в космическом коммуникаторе, не отвечал тоже.       Время шло, месяц сменялся месяцем, редкие дежурства Ли в длинном коридоре продолжались, но уже с другими людьми и другими мыслями. То есть «почти другими». Они всё равно были о Минхо, только теперь вектор размышлений сменился на противоположный. Их былые разговоры уже не казались такими странными. Скорее — необычно романтичными. Взгляд Минхо в воспоминаниях был вовсе не страшным. Скорее — мягким и заинтересованным. А голос его вовсе не пленял и подчинял своей воле, скорее успокаивал и расслаблял. Но вопросы… Вопросы в голове не затихали. Феликс долго держался, но после томительных почти полугодовых терзаний внезапно сдался и напал с расспросами на Бан Чана прямо посредине унылой пары.       — Я не понимаю, почему он пропускает дежурства со мной?! Это ведь странно! Я смотрел по корабельной базе, он всё ещё живой. Выходит, он просто игнорит меня… — Феликс недовольно поморщился, переведя взгляд с потолка на друга и несильно пнул того в лодыжку. — Игнорит, совсем как ты! Крис, ты вообще меня слушаешь?       — Ага, — отзывался Чан, — медленно переворачивая виртуальную страницу учебника по сопромату.       — Ну так вот, я не понимаю, полгода прошло, а он за это время так и не появился ни на одном дежурстве. Это вообще законно?       — Ликс, ты же вроде не хотел с ним видеться, а теперь, когда твоя мечта сбылась, ноешь, что он не появляется.       — Да просто это странно!       — Ничего странного. Может, он болеет.       — Болеет? — эхом повторил Феликс и тихонько почесал затылок, задумавшись.       — Болеет. Ты же говорил, что он псих, вот, может, его наконец упекли в изолятор. Или что там с ними делают…       — Н-но… Как же… Так ведь нельзя! Он же, ну, не какой-то там бешеный. Немного странненький разве что…       — Ликс, ты уж определись, а! То он псих, то не псих, — недовольно прыснул Банчан и тут же понизил голос до злобного шёпота, ощутив на себе тяжёлый взгляд преподавателя. — И давай уже читай раздел, а то опять мне экзамен за двоих решать придётся!       Крис с недовольным видом замолк и уткнулся в текст бесконечного параграфа, и Феликс остался наедине со своими дурацкими мыслями. О том, что Минхо действительно мог заболеть, он даже не задумывался! А теперь вот задумался. И снова завис. Прикидывая, чем и как тяжело его напарник болел, раз не появлялся на дежурствах целых пять раз. От неприятных мыслей сердце колотилось как-то странно, а в горле саднил горький ком обиды и беспокойства.       «Идиот, почему я вообще о таком не думал? Может, он всё это время лежал в медотсеке, а я даже не удосужился его навестить…»       Феликсу было настолько не по себе, что он, забыв стыд и обиду, отправил в коммуникатор ещё одно печальное сообщение: «Пожалуйста, дай знать, что с тобой всё хорошо». Но ему не ответили, и на следующее дежурство Ликс собирался с уже накопленными недосыпом и тихой злостью. И вполне осознанным решением выпытать у очередного заменяющего информацию про Минхо, а если тот вновь ничего не расскажет — Феликс намеревался после смены пойти за разъяснениями прямо в Азиатский блок. В тот день он провёл стандартную утреннюю рутину в полусонном состоянии, но после сканирования немного взбодрился и на смену шёл с решительной готовностью разузнать наконец, что всё-таки стряслось с Минхо. Однако планам Феликса не суждено было сбыться: в этот раз Ли старший, как ни в чëм не бывало, сам ждал его в конце коридора, безмолвно пялясь на носки своих ботинок. Феликс сперва своим глазам не поверил и для надежности потёр их кулаками. Минхо никуда не пропадал, по-прежнему смотрел вниз, не поднимая взгляда, и молчал.       — П… Привет? — неуверенно спросил Феликс, подойдя ближе.       — Привет, — пробурчал Минхо и отвернулся к тележке с моющими средствами.       — И где ты был?! — обида вырвалась из Ликса прежде, чем он успел сообразить, каким недовольным тоном задаёт вопрос.       Минхо дёрнул плечом, взял одну из тряпок, сбрызнул полиролью и отошёл к окну, начиная привычную работу.       — В блоке, — тихо сказал он, и за остальное время смены они больше ни разу не заговорили.       Это было ещё страннее и непривычнее. Вот Минхо. Вот коридор. Вот дежурство. Всё как раньше, но совсем другое. И никаких больше разговоров и переглядок. Минхо вообще за всё дежурство не посмотрел на него ни разу — Феликс точно знал, потому что сам он от старшего взгляд не отводил на протяжении всей смены. И это избегание ощущалось обиднее, чем все те дурацкие месяцы его отсутствия, вместе взятые. Парни безмолвно мыли коридор до самого вечера, закончив, собрали тряпки и моющие средства в тележку, бросили друг другу тихое «пока» и разошлись. И если бы раздосадованный Феликс мог проклинать одним лишь своим видом, вся еда в космостоловой их блока испортилась бы за мгновение. К счастью, такой силы у Ли не было, потому испортилось лишь настроение его несчастного друга Криса.       — Он вернулся, — недовольно изрёк Ли, ковыряя свою сверхполезную космическую кашу. Чан отвлёкся от ужина и сразу понял, о ком речь.       — Так. И что? — друг заранее приготовился к очередной тираде и даже отложил неполезный космобургер.       — И ничего. Ничего не понимаю. Ничего вообще! Помыли коридор и разошлись.       — Ну так, значит, теперь всё ок? — моргнул Крис.       «Да какой там», — вслух Ликс только вздохнул. В реальности — отвернулся в другую сторону.       Лучший друг совершенно его не понимал. Феликс и сам себя, если честно, не понимал тоже. Но всё было «не ок». Минхо бесил. Минхо раздражал. Минхо вызывал бурю эмоций! Явился спустя полгода как ни в чём не бывало и даже ничего не рассказал! Пялился в иллюминатор на далёкие созвездия и совсем не обращал внимания на Феликса, а ведь он скучал! Места себе не находил. Придумывал всякое, боялся, что со старшим произошло что-то нехорошее, совсем как с его семьёй, и…       — Ликс, ты чего?!       Крис тронул его за похолодевшую руку, и Феликс встрепенулся. Дурные воспоминания пронеслись в голове галопом и растворились, а вот боль от них задержалась подольше. Губы парня дрожали. На глазах выступили слёзы. Он, расстроенный и расчувствовавшийся, бросил Чану лживое «я нормально, забей» и поспешил прочь из столовой, чтобы никого не смущать своим покрасневшим лицом и скрыть накатывающие слёзы. Казалось, он давно пережил свои потери, ведь со дня эвакуации прошло больше четырёх лет, да только какой-то там дурацкий парень, с которым ему выпал жребий убирать длиннющий коридор, вновь разбередил его старые раны. Феликс не глядя шёл по лабиринту блока вперёд и вспоминал прошлое, обижался на настоящее, тосковал из-за неопределённого будущего, злился и шмыгал носом из-за непонятно чего (но понятно кого). Остановился он лишь в том самом безлюдном переходе, где каких-то двадцать минут назад натирал космические окна, и, приметив расплывчатую фигуру впереди, часто заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд влажных глаз.       Причина его слёз тоже была здесь, стояла посередине коридора перед иллюминатором и тоже смотрела на Феликса с непониманием и искренним удивлением. Теперь уже Минхо потирал кулаками глаза, словно не верил, что в том конце коридора появился Феликс. Стереть с сетчатки его силуэт не получалось, поэтому Минхо тоже проморгался, на пару секунд открыл рот и, сформулировав наконец фразу, спросил почти без акцента:       — Ты чего тут делаешь? — его слова пронеслись по коридору эхом.       — А ты? — злобно-расстроенный Феликс вздëрнул подбородок и скрестил руки на груди, крича для уверенности, что этот негодяй его точно слышит. — Решил всё-таки запомнить место, куда тебе хоть изредка стоит приходить на дежурство?       — Я? — Минхо помедлил с ответом, а потом тихо сказал. — Я тут на звёзды смотрю. И вообще-то я каждый день тут бываю…       Феликс раскрыл рот, чтобы сказать какую-то колкость, но поперхнулся от захлестнувшего цунами возмущения. Он был в том пограничном состоянии, когда накопленные обиды и расстройство заставляют огрызаться и дерзить. Или упасть на пол и расплакаться от обиды. И младший никак не мог решить, чего ему хочется больше. Этот несносный Минхо раздражал одним своим существованием! Выводил всего одной фразой. Бессовестно врал прямо в глаза! Ну какие звезды, если космическая станция была на той стадии витка вокруг солнца, когда прочие светила в иллюминатор видно не было? Какой «каждый день», если Минхо полгода не появлялся на обязательных дежурствах?! С чего этот парень вообще позволял себе так нагло лгать и делать вид, что всё в порядке?!       — А у тебя что? — повторил старший, не моргая следя за быстрой сменой эмоций на лице Феликса. — Забыл здесь что-то?       — Забыл, — кивнул тот, наконец оттаяв. — Сказать тебе, что ты мудак!       Минхо всё-таки моргнул. А Феликс, почувствовав, что щёки разгораются, и терять ему больше нечего, продолжил отчитывать напарника, шагая навстречу.       — Ты отлыниваешь от работы! Полгода меня игнорируешь! Мог бы написать для приличия, объясниться, чтобы я не переживал! Рассказать, как дела и что случилось! Но ты даже сообщения мои не открыл! Так что ты мудак, Ли Минхо. А если вас такому слову на курсах английского не учили, то я поясню. Мудак — значит, что ты, парень, который в край охренел!       Феликс выплюнул гневную тираду и замер перед Минхо, затаив дыхание. Как вообще возможно, чтобы он думал про всё это и был так зол на того, кого практически не знал? Это ведь странно. Кажется, он только переживал за чужое здоровье, так откуда же взялась эта злость и грубые слова? Феликс не понимал ни себя, ни странного желания схватить Минхо покрепче, чтобы этот трус никуда больше не сбежал, ни трепета в груди, заставлявшего часто дышать, краснеть и бессильно сжимать кулаки. А Минхо молчал и снова смотрел тем самым странным, мутным взглядом. Таким искренним, но непонимающим, что Феликсу стало стыдно за свою внезапную несдержанность.       — Извини, я не это имел в виду. Ты не мудак. Н-но мог бы рассказать, что случилось. И вообще… — Феликс запнулся, кашлянул и развернулся, чтобы сбежать. — Пойду я.       — Л-ладно, — согласился старший, так и не отводя затуманенного взгляда.       — Да нет, не ладно! — Феликс с недовольством развернулся обратно, и из глаз его хлынули слёзы. — Как можно быть таким?! Рассказывать мне про себя, дарить всякое, смотреть на меня так! Такие слова говорить… И просто пропасть. Ты просто бросил меня, как они… Т-ты…!       Феликс горько плакал, ноги уже не держали его, и ослабшее от истерики тело опадало на пол коридора. Только теперь Минхо отмер и опустился рядом, обнимая младшего за трясущиеся плечи, а тот комкал его форму и цеплялся за рукава, прижимаясь к чужой груди всё ближе, и что-то обиженное гундел, хлюпая носом. Когда спустя долгие минуты Феликс успокоился, за эту странную сцену ему стало стыдно.       — Прости. Я просто всё ещё переживаю из-за потери семьи. Я не хотел… П-прости, — поспешил оправдаться он, заикаясь и неловко отодвигаясь. А затем почувствовал, как чужая тёплая ладонь ползёт по спине в ободряющем жесте, прижимая его обратно.       — Это ничего. Я тоже часто вспоминаю свою. Можешь плакать сколько угодно. Это совсем не стыдно. Наоборот, хорошо. Со слезами не так больно. А вместе — легче.       Они недолго помолчали, а потом Феликс всё-таки отстранился.       — Почему ты пропал? — тихо спросил он, а в ответ услышал слишком спокойное:       — Потому что ты не хотел, чтобы я тут был.       Феликс недоверчиво уставился в глаза Минхо. В голове у него закрутилось множество вопросов, и он хотел бы запротестовать, возмутиться, солгать, что никогда даже не помышлял о подобном, но он и правда думал о том, что ему было бы спокойнее никогда не видеть старшего. Раньше. Зато теперь его хотелось бесконечно расспрашивать: как он догадался о нежелании видеться (неужели Чан рассказал?), что делал, чтобы увильнуть от смены, и почему тогда не поменялся дежурствами насовсем? Но сложных мыслей было слишком много, и спросил Феликс совсем другое.       — Тогда почему вернулся? — всхлипнул Ли, вытирая нос кулаком.       — Потому что ты передумал, — вздохнул Минхо, и глаза его снова затуманились, а на губах расплылась еле заметная улыбка. — Опять изумрудным светишься.       Феликс снова его не понял, поморгал и лишь недоверчиво покосился на свои ладони. А Минхо усмехнулся и начал пояснять.       — Ты давно заметил, что я не такой, как остальные. Знаю, что есть люди с похожим восприятием, но у меня оно слишком… Слишком обострённое. Я вижу всё. Вот вообще всё. Как пахнет космическая пыль на окнах, как звучит мелодия будильника, как люди злятся, грустят или завидуют, и даже какая на вкус корабельная еда — это я тоже вижу. Не чувствую, а именно вижу. Точнее не только чувствую, но и вижу это всё одновременно. По-научному, это что-то вроде синестезии, связанно с нарушением нейрологических связей и невозможностью мозга отделять одни ощущения от других. Только у меня это в разы сильнее, чем у кого-нибудь, о ком я читал. До эвакуации было ничего, но тут в космосе всё стало в разы ярче. Я вижу всполохи и цветные огни во всём, порой даже с закрытыми глазами, а ты особенно… Особенно яркий. Совсем как самые юные звезды. Редко, но бывает, что до меня через сотни стен между нами долетает…       Феликс сидел на полу космического коридора и долго, очень долго думал. Пытался уложить в голове и связать воедино новую информацию, все прошедшие события и свои былые ощущения. Ему хотелось сказать так много: тянуло расспросить о том, по какому цвету Минхо уловил нежелание видеться, как позднее распознал потребность встретиться; хотелось одновременно упрекнуть, что на последнем дежурстве старший даже не смотрел в его сторону, и похвалить теперь почти безупречный английский Минхо, но таймер на наручных часах Феликса внезапно вздрогнул, сообщая, что до общекорабельного отбоя осталось полчаса, и младший вдруг сообразил, что у них совсем не осталось времени на такой важный, глубокий и явно долгий разговор. Конечно, они могли связаться по радиосвязи из кабинок после вечернего сканирования, но теперь на Минхо хотелось смотреть и слушать, находясь на расстоянии тёплых объятий, а не лёжа в одиночестве пустой камеры. Старший нехотя зашевелился, подгоняемый мелодией собственного таймера, а младший посмотрел на него с непередаваемой тоской — от невозможности ждать целый месяц до следующего дежурства и нового разговора — и спросил:       — Можешь прийти сюда завтра, чтобы мы продолжили? Мне нужно очень многое понять…       — Конечно, приду. Я же говорил, я здесь каждый день.       — Чего-о?!       — Что?       Феликс не ответил. Только с обидой ткнул Минхо кулаком в бок и резко поднялся на ноги.       — Эй! За что?       — Полгода! Я переживал полгода, а ты всё это время приходил сюда и пялился в окно, вместо того чтобы просто поговорить со мной и объяснить это своë… Это своë всё!       — Я говорил тебе, Феликс. Описывал. Но тогда ты не был готов слышать, а я, должно быть, плохо объяснял. Я знал, что ты обязательно поймёшь меня однажды, потому что у нас с тобой одна волна, но поторопился. Мне с самого первого дежурства, нет, с самой эвакуации очень хотелось поделиться с тобой всем этим, но я лишь испугал тебя. Вспомни, в последнюю нашу встречу… То есть в предпоследнюю, да, ты был так растерян, что убежал, даже не попрощавшись. Тогда я ясно почувствовал, что лучше нам не видеться какое-то время. Не так давно ты написал мне снова. А теперь сам пришёл. Значит, мы оба готовы к диалогу и можем…       Общекорабельному расписанию космической станции было плевать на их готовность говорить. Стандартная мелодия таймеров настойчиво просила обоих парней пройти на вечернее сканирование в их жилые блоки, и им ничего не оставалось, кроме как подчиниться суровому уставу.       — Я приду сюда завтра. Сразу после учёбы, — сказал младший. Минхо склонил голову набок, будто извиняясь.       — У меня послеобеденное дежурство в блоке гидропоники, но я смогу прийти после ужина. Всегда прихожу сюда после ужина…       — Ладно, тогда так, — кивнул Феликс, и голос его превратился в шёпот. — Теперь я тоже буду приходить. Всегда.       Они замолчали, глядя друг другу в глаза и высказывая взглядами то, что пока ещё было боязно говорить вслух. А затем потянулись в обоюдном жесте для неловких прощальных объятий. Вопросов всё ещё было слишком много. Мыслей — еще больше. Чувств — неисчислимое, непередаваемое количество. Ощущения от осознанной близости и чужого тепла были слишком внезапными и необычными. Но теперь странное ощущалось правильным, а непонятное — разрешимым. Они расходились по блокам, не попрощавшись. Шли медленно, молча, не оборачиваясь и еле заметно улыбаясь, унося с собой что-то тёплое, мягкое, ещё неосязаемое, но уже очень приятное. А из-за иллюминатора огромного коридора за ними бесконечностью звёзд наблюдал необъяснимый Космос. Для кого-то глаза его были далёкими, мерцающими и золотыми.       А для кого-то — изумрудными, пахнущими морским берегом.