•••
Это все еще форма самосохранения, когда Чуя вылавливает Дазая с посиневшими губами из полузамерзшего озера зимой. — Что, черт возьми, ты здесь делаешь? — раздраженно спрашивает Чуя. Его промокшие ноги и руки болезненно покалывают от холода, а глаза Дазая никак не могут сфокусироваться. Как долго он пробыл в ледяной воде, Накахара не знает. —…умираю? — Дазай отвечает, хотя звучит он так, будто сам не понимает, почему тут оказался. Накахара действительно не ожидал, что из всех способов самоубийства Осаму выберет именно этот. Он ворчливо набрасывает на его плечи свое пальто и растирает. Насквозь мокрая рубашка начала твердеть на холодном воздухе, каштановые волосы склеились, превращаясь в сосульки, а на длинных ресницах застыли маленькие кристаллы льда. — Я думал, ты не любишь боль, — говорит Чуя, пытаясь подтянуть Дазая к себе. Тот пошатывается, и рыжий молча благодарит за то, что озеро, которое выбрал Осаму — декоративное, расположенное в небольшом парке прямо перед штаб-квартирой мафии, отчего вода в нем доходит Чуе лишь до пояса. — Это разве больно? Ноги шатена подкашиваются и, вздохнув, Чуя приседает, хватает его бедра и перекидывает через плечо. Тот весит пугающе мало, и Чуя не может отделаться от мысли, что голодание — тоже один из способов самоубийства, практикуемых Дазаем. Но, по крайней мере, подкуп Дазая консервированным крабом всегда срабатывает, и Накахара делает себе пометку накормить его сегодня вечером. — Будет больно, когда согреешься. Чуя медленно движется обратно к зданию. Идти с грузом по сугробам без использования способности достаточно неудобно, и ему интересно, как долго Дазай просидел в пруду, прежде чем его отсутствие заметили (на самом деле это произошло только потому, что Накахара захотел обсудить с Осаму детали их новой миссии и, когда не обнаружил его ни в одном из привычных мест, отправился на поиски). Сегодняшняя попытка кажется более серьезной, и Чуя не знает, что чувствует по этому поводу. — Чуя теплый, — бормочет Дазай, уткнувшись рыжему в плечо, отчего его голос приглушен тканью жилета, и у Чуи сжимается сердце от этого вида. —Эй, не засыпай. — Накахара грубо встряхивает его, что помогает отвлечься от жгучих мурашек, пробегающих по собственным ногам, а также от странных эмоций, бурлящих в груди. Чуя вздрагивает, когда порыв ветра проносится мимо них, и ускоряет шаг, наконец проскальзывая в здание, где их сразу же окутывает теплый воздух. Накахара облегченно вздыхает, игнорируя удивленные взгляды, брошенные в их сторону. Люди быстро расступаются, как только узнают его с Дазаем, и они достаточно мудры, чтобы не комментировать. Кто-то вызывает для них лифт, и Чуя с благодарностью кивает, прежде чем провести своей карточкой по панели управления, чтобы подняться на этажи, отведенные для высокопоставленных членов мафии. — Как ты? — спрашивает он у мертвого груза на плечах, когда лифт начинает подниматься Дазай стонет. — Я же говорил, что будет больно, — Чуя фыркает. Боль в руках и ногах, к счастью, утихла, что неудивительно, ведь в отличие от Дазая, он находился в воде меньше минуты. Тихий звоночек сообщает о прибытии на нужный этаж, и Накахара с досадой замечает, что коридор пуст. Он был бы не против подкинуть Дазая кому-нибудь другому, но не уверен, что есть такой человек, которому он может его доверить (и это одно из тех чувств, на которых он предпочитает не заострять внимание). Именно поэтому Чуя тащит своего надоедливого напарника по коридору к нужным апартаментам и открывает дверь, которую Осаму всегда оставляет незапертой (на самом деле он рассуждает так: раз люди знают, где находятся его покои, это первое место, куда в случае чего они попытаются проникнуть, поэтому он просто не хранит внутри никакую секретную информацию и оставляет дверь открытой). Гостиная выглядит так же мрачно, как и в прошлый раз, когда Накахара заходил сюда (он помогал Дазаю добраться до квартиры после того, как тот сломал себе обе ноги), и Чуя, не обращая внимания на диван, сразу направляется в сторону ванной комнаты. Тихое «уф» вырывается у Осаму, когда рыжий опускает его на бортик. Забинтованные руки слабо теребят одежду в знак протеста, когда Чуя забирает у него пальто. Его глаза рассеянно моргают, а губы все еще синие, и Накахара не думает, что тот до конца понимает, что происходит. — Сейчас тебе будет тепло, —говорит он более мягким тоном, чем обычно разговаривает с напарником. Дазай без сил опускается в ванну, в то время как Чуя снимает перчатки и тянется к душевой лейке, включая воду. Он знает, что нужно выбирать умеренную температуру, но в тот момент, когда вода касается Осаму, он вздрагивает так сильно, что ударяется головой о кафель. — Эй, эй, спокойно, — Чуя помогает Дазаю лечь поудобнее и кладет руку ему на плечо, слегка поглаживая, чтобы успокоить. По мере того, как теплая вода размягчает замерзшую ткань брюк и рубашки Дазая, тот начинает дрожать все сильнее. Чуя хмурится: он не проверил его пульс, но, судя по всему, Осаму был ближе к смерти, чем он предполагал изначально. Дазай пытается свернуться калачиком, но его конечности не поддаются. — Не шевелись, тебе нужно полежать вот так немного, — говорит рыжий, возвращая руку на плечо и с беспокойством оглядывая напарника. Теплая вода обволакивает замерзшее до костей тело, разгоняя кровь по венам. Дазая бьет крупная дрожь, и Чуя думает, не позвать ли ему Мори, но хриплый голос прерывает мысли: — Зачем ты вообще меня вытащил? — спрашивает Осаму, и Накахара не может определить его тон. Голос кажется неестественно ровным, с напускной невозмутимостью, и от этого Чую охватывает раздражение. Он поднимает лейку душа, чтобы намочить голову Дазая и растопить льдинки, прилипшие к его волосам. Его снова пробирает сильная дрожь, и он жмурится, будто пытаясь ей противостоять. В конце концов Осаму бросает это занятие: расслабляется, насколько может, и шумно вздыхает. Рыжий понимает, что Дазай позволил последней маске спасть с его лица. Позволил Чуе увидеть его слабым. Несмотря на это, он игнорирует вопрос. Накахара выключает воду и уходит в спальню шатена, чтобы найти ему сухую одежду. Через несколько минут он возвращается и помогает Дазаю встать. Когда он начинает расстегивать пуговицы чужой рубашки, его хватают за руки, но Чуя отбрасывает надоедливые конечности и грозно шипит: — Прекрати мешать, придурок. Ты едва глаза открытыми держишь и не в состоянии справиться сам. Я знаю, что ты вдоль и поперек исполосован шрамами, и мне нет до них никакого дела. Ему не отвечают, но и попытки остановить тоже не принимают. Чуя переодевает его и относит в спальню, укладывая под одеяло. Дазай вроде уже спит, и рыжий уже собирается уйти, как вдруг его снова хватают за руку. Ладонь холодная, слегка подрагивает и сжимает с такой слабостью, что для того, чтобы вырваться из хватки, будет достаточно пошевелить пальцем. Но Чуя не движется. Ждет. — Ты не ответил мне. Накахара вздыхает и садится рядом. — Потому что иногда ты бываешь полезен. Дазай отвечает ему дрожащим смехом. — Я полезен? — Как ни странно, да. Оба игнорируют то, что ни один из них не уточнил, был ли Дазай полезен мафии или Чуе. Никто также не говорит о том, что для того, чтобы Осаму был полезен в глазах Чуи, ему требуется быть здоровым.•••
В восемнадцать лет положение Дазая как руководителя стабилизировалось, что стало причиной споров среди людей на тему того, что он, скорее всего, рано или поздно станет преемником Мори. Кое не раз спрашивала Чую, что бы он сделал, если бы Дазай открыто бросил вызов Мори, но тот не отвечает. Мятеж противоречит правилам Портовой мафии, но Осаму является напарником Чуи. Это не какое-то чувство долга или привязанности (или по крайней мере Чуя так утверждает), но правда в том, что с Дазаем ему будет лучше, чем с Мори. Так что даже если Чуя не ответил на вопрос Кое, свой выбор он сделал давно. Скорее всего, Мори уже знает об этом. Если в пятнадцать и шестнадцать лет Дазай редко получал повреждения, и бинты на глазу были редким случаем (обычно это происходило после неудачных миссий, но Чуя, присутствовавший на этих миссиях, знает, что Дазай не травмировал глаз на поле боя), то в последнее время повязки, закрывающие левую сторону лица, стали постоянной частью его гардероба. Иногда к поврежденному глазу добавляются вывихнутая лодыжка, сломанные пальцы или перелом ребер. Что объединяет эти травмы, так это их точность, и как бы Накахара ни пытался подавить свои подозрения, он не может помешать им расти. Гвоздь в крышку гроба забивает случайность: Чуя возвращается со встречи с Кое, когда встречает Дазая, выходящего из кабинета Мори после совещания. От Осаму пахнет дезинфицирующим средством, бинты, обмотанные вокруг его головы, свежие, как и бандаж на запястье, которого не было в начале дня. Дазай наблюдает, как Чуя собирает все воедино и на этот раз ничего не говорит. Под его глазами залегли глубокие синяки, а щеки выглядят впалыми. — Зачем он это делает? — спрашивает Чуя, когда они выходят из здания. Неосознанно ноги несут их к знакомому пруду. Но сейчас весна, и лед давно растаял. Дазай вздыхает. — Чтобы я не расслаблялся. Он садится на скамейку, не отрывая глаз от воды, и Чуя впервые задумывается, не жалеет ли он сам о том, что так много раз спасал жизнь Дазаю. Не потому, что он хочет его смерти, а из-за того, что кажется наконец немного понимает, чем вызвана эта странная тяга к самоубийству. «Дазай-кун должен оставаться начеку, даже если наши враги сейчас не предоставляют опасности.» — говорит Дазай, подражая голосу Мори. — «Считай это для профилактики.» Чуя не знает, что ответить. Он всегда считал Мори компетентным лидером, но теперь у него зародились сомнения. — Люди думают, что ты скоро сменишь его. Дазай удивленно смотрит на него. — То есть ты поддержишь меня в этом? Чуя морщится. — Не будь идиотом, — говорит он в основном потому, что, несмотря на их временное уединение, он не может позволить, чтобы хотя бы одна из этих идей когда-либо увидела свет. — Вот так сюрприз, — отвечает Дазай, и что-то в его лице смягчается. — Но у меня нет таких намерений. Чуя думает, что может ему поверить. Несмотря на то, что Дазай склонен заменять одну маску другой, и даже Накахара не знает, встречал ли он когда-либо настоящего человека под ней, (если этот человек все ещё существует), он изучил Дазая лучше, чем кто-либо другой, и почти уверен, что на данный момент точнее Мори сможет предсказать любое его действие. (ведь если Чуя доверяет стратегиям Дазая в бою, то тот, в свою очередь, доверяет ему свою жизнь. И хотя другие считают, что Дазай не ценит её, Чуя знает, что это верно только в том случае, если речь идет о смерти от собственной руки.) — Тогда каковы твои намерения? — спрашивает Чуя, просто чтобы нарушить тишину. Дазай ухмыляется, хотя и выглядит усталым, и это свидетельствует о том, что маска не идеальна, что Дазай позволяет ему видеть, что происходит под ней. — Смерть? Чуя стонет. Он должен был догадаться. Накахара уверен, что у Осаму нет цели вытеснить Мори, но это не отменяет того, что однажды Огай все же загонит Дазая в угол, отчего в конечном итоге и умрет. Именно поэтому в последующие недели Чуя «случайно» разыскивает Дазая всякий раз, когда того вызывают к Мори на очередное «совещание». «Ради продолжения существования мафии.» — говорит он себе. Мори сначала недоумевает, потом забавляется, и в конце концов, после трех недель вежливого стука Чуи в его дверь, в то время как он пытается разделаться с Дазаем, тот дает понять, что понял, о чем идет речь. — Очень хорошо, Чуя-кун. — заявляет он, с ухмылкой откидываясь на спинку стула. — Ты высказал свою точку зрения. Чуя вежливо склоняет голову. — Босс, я не хотел на что-то намекать или… Мори поднимает руку. — Все в порядке. В любом случае, ты, наверное, прав. Хотя, думаю, мы это скоро узнаем, не так ли, Дазай-кун? В коим-то веки Дазай выглядит растерянным, по крайней мере, настолько, насколько он позволяет себе выглядеть в присутствии Мори. Для Чуи это потерянное выражение в его глазах остается заметным. — Зачем ты это сделал? — спрашивает Осаму позже. Чуя вздыхает и пожимает плечами. Трудно отвечать на вопрос, когда сам не уверен в ответе. — То, что он делал с тобой, казалось неправильным. Возможно, ему следовало найти другой предлог. Что-то вроде того, что Дазай на миссиях не такой активный из-за травм и подвергает их опасности, но сейчас подобные аргументы кажутся ужасно неуместными. И то, как глаза Дазая расширяются от удивления, заставляет Чую думать, что он в любом случае сделал правильный выбор. — Но это было… — Неважно, — перебивает его рыжий. Ему не нужны никакие аргументы, ведь он знает, что сделал правильный выбор. В течении следующих месяцев причин для беспокойства не возникает: Осаму светлеет, становится почти жизнерадостным, их совместные миссии проходят более гладко и использовать Порчу приходится крайне редко. Дазай заводит дружбу (или что-то вроде нее) с другими, и Чуя с удовольствием вживается в эту новую норму. А потом все рушится.•••
Их воссоединение спустя четыре года после предательства Дазая проходит на порядок лучше, чем ожидалось, и никто не умирает. Еще более удивительно то, что их партнерство возобновляется, и если бы Чуя не был напарником Осаму в прошлом, он, вероятно, до сих пор сокрушался бы по этому поводу. Как бы то ни было, он просто раздраженно вздыхает, когда всего через несколько недель после заключения первоначального союза он снова сталкивается с Дазаем. Осаму направляет пистолет на человека, стоящего на другом конце причала. Выражение его лица такое же холодное, как ночные воды вокруг них. Чуя наблюдает за этой сценой и колеблется — человек, в которого целится Дазай, предал мафию, используя ее связи для продажи поддельных наркотиков за границу. Накахара здесь для казни, но если Детективное агентство хочет заняться этим делом… Вот только Дазай больше не убивает, и это, вероятно, объясняет, почему несмотря на ледяной блеск в глазах, он до сих пор не нажал на курок. «Он не должен этого делать», — думает Чуя, выходя из укрытия и давая знак рукой своим людям, чтобы те отступили. Это неправильно (и правильно в том смысле, в каком не должно быть), но Мори, скорее всего, одобрит — этот человек предатель мафии, и казнить его для них будет выгоднее, чем передать в руки правосудия. — Эй, скумбрия, — окликает Чуя. Дазай не вздрагивает и не поворачивается, но рыжий в любом случае знает, что тот с самого начала заметил появление мафиози. — Этот мой. — Он? — спрашивает Осаму, и в его голосе звучит резкость, которой Накахара не слышал уже давно. Вероятно, этот человек-то разозлил Дазая, что объясняет, почему он здесь один с пистолетом, а не с кем-то из сотрудников агентства. Чуя задается вопросом, что мог сделать этот бедняга, но он понимает, что если Осаму сам не захочет поделиться, то никто никогда этого не узнает, поэтому он решает не допытываться, и молча подходит ближе. — Да, — говорит он, чувствуя, как в жилах закипает веселье. Он делает это в первую очередь для мафии, но не только ради нее, и в свои двадцать два года Чуя может признаться себе в этом. Особенно если учесть, что холодный огонек в глазах Дазая ему не идет, и нет нужды делать то, чего он не хочет. — Ты больше не занимаешься такими вещами. Осаму вздрагивает и переводит взгляд на Чую. Лед в них исчезает, сменяясь удивлением, и рыжий не может сдержать улыбку. Ему нравится заставать Дазая врасплох. — Что… — начинает он, но Накахара оказывается быстрее. Растерявшегося Дазая легко сбить с ног, и ему не удается заблокировать удар, который Чуя наносит ему в солнечное сплетение. Он ловит пистолет, который роняет Осаму, когда сгибается пополам, и бросает его в воду, в то время как Дазай оседает на землю. — Теперь ты спасаешь людей, — бодро продолжает рыжий. — Но, боюсь, этого ты спасти не сможешь. Дазай хрипит, пытаясь отдышаться. Чуя раздумывает, но в конце концов ударяет прикладом своего пистолета его по затылку, вырубая. Он неторопливо проходит мимо тела к мужчине, который теперь беспомощно ожидает своей участи. Как только проблема решена, он отвозит Дазая к общежитию Агентства и оставляет там на лавочке, завернутого в одолженный плащ, чтобы не замерз. Осаму всегда не любил холод и легко простужался, даже если никогда в этом не признавался и отказывался лечиться. Сейчас Чуя предпочел бы защитить его от этого.•••
Им все ещё приходится работать вместе, но динамика в последнее время изменилась. Они по-прежнему обмениваются колкостями и оскорблениями, но теперь между ними царит теплота. Чуя знает, что это Дазай передает информацию по разным сомнительным каналам, и почему-то старается отплатить ему тем же протягивая руку помощи всякий раз, когда методы Агентства оказываются не совсем подходящими. Тем не менее, даже если Мори одобряет это, трудно назвать свое собственное поведение чем-то похожим на «форму самосохранения». Мысль о том, что Дазаю подходит свет, настолько абсурдна, насколько это возможно, а Накахара уже не в том возрасте, чтобы лгать самому себе. Так что, может быть, он идиот, может быть, он стал мягкотелым, но он не жалеет о воссоединении с Дазаем. Именно поэтому, когда становится известна информация о том, что Дазай позволил похитить себя, Чуя не колеблется. Он берет пальто с шляпой и покидает штаб без подкрепления. Сотрудники агентства удивлены его появлением, но Накахара проносится мимо них, не тратя время на разговоры, потому что слышал о группе, удерживающей Дазая, и знает, что они делают с пленниками. Возможно, ему уже сотню раз доводилось видеть, как пытают Осаму, и это совершенно не должно его беспокоить, но, как оказалось, это беспокоит. Ещё как. Дазай больше не демонический вундеркинд, а Чуя больше не сомневается в себе. Конечно, его способность — это контролируемая им сила древнего божества, но, возможно, есть причина, по которой в этот раз она обрела несколько иную форму. Когда он активирует Смутную печаль, та откликается быстрее, ощущается сильнее, чем раньше. Почти как Порча, но более точная и гораздо более осознанная. Перед его вытянутой рукой рушатся стены. Вооруженные люди кружатся вокруг, но их пули даже не касаются Чуи. Они на мгновение зависают в воздухе, а затем одним движением руки рассыпаются и исчезают в пространстве. Поднимается пыль, но ей не удается затуманить зрение Накахары, когда он видит представшую перед ним картину: несколько десятков вооруженных охранников, трое мужчин в костюмах и Дазай, окровавленный и привязанный к стулу. То, как он обвисает на веревках, заставляет кровь Чуи вскипать — и в ответ с земли поднимаются обломки бетонных сооружений. Он швыряет их в вооруженных головорезов и не смотрит, попадают ли они в цель, направляясь через подвальное помещение прямо к Дазаю. Он не слышит треск черепов и прерывистые вопли, потому что его зрение сосредоточено на сгорбленной фигуре Осаму, ноже, торчащем из его плеча, и на том, как одна из его ног вывернута не в ту сторону. Накахара наносит удар кулаком в грудь первому мужчине в костюме. Двое других вздрагивают, один пытается отступить, но на нем все ещё кровь Дазая, а Чуя быстрее. Его пальцы касаются чужого горла, и шея мужчины с громким хрустом сворачивается. Третий смотрит широко раскрытыми от ужаса глазами, и Чуя усмехается: — Я уверен, что у Агентства есть вопросы. Вы, вероятно, сможете на них ответить. — он протягивает руку, и способность срабатывает с поразительной точностью, необычной даже для него. Скривив губы, Чуя оглядывается по сторонам и обнаруживает, что единственный, кто остался стоять. Он присаживается на корточки перед Дазаем и протягивает руку, нежно касаясь его щеки. Несмотря на то, с какой легкостью Накахара уничтожил эту организацию, у них была репутация наркоманов и мучителей, а стеклянный блеск глаз Осаму свидетельствует и о том, и о другом. — Чууу… — бормочет он, и рыжий думает, что голос Дазая никогда не должен был звучать так слабо. Он быстро перерезает веревки и подхватывает тело, когда оно заваливается вперед — Осаму все ещё слишком легкий для своего роста, но, по крайней мере, уже не такой невесомый, как раньше. Поднять его не составляет труда, и Чуя делает это, просунув одну руку ему под колени, а другую обернув вокруг туловища, прежде чем встать. — Расслабься, — мягко говорит он Дазаю и поворачивается к выходу, который сделал ранее. — Я здесь. Дазай что-то напевает, не обращая внимания, и позволяет Чуе нести его без протеста. Где-то в подсознании он понимает: если рыжий рядом — значит он в безопасности. Темные глаза медленно закрываются, и выражение лица Накахары смягчается. Он не привык видеть Дазая в таком состоянии, и сейчас ему кажется, что никто из них не должен был этого делать. Члены агентства переглядываются, когда Чуя появляется из-под обломков, и выражают короткий протест, когда он говорит, что заберет Дазая с собой. — Не похоже, что способность вашего доктора подействует на него, не так ли? — спрашивает рыжий, и нынешний партнер Дазая (Чуя старается не придавать значения тому, что эта формулировка оставляет кислый привкус на его языке) хмурится в ответ. — Но мафия… — Все в порядке, Куникида-кун, — успокаивает Ацуши. Недавно мальчишка снова работал вместе с Акутагавой, и на мгновение Чуя задумывается, не выходит ли их партнерство за рамки рабочих вопросов. — Я уверен, что Накахара-сан хорошо позаботится о Дазай-сане. Чуя ухмыляется, направляясь в сторону ожидающей его машины. — Если для вас так будет лучше, можете считать это похищением.•••
Дазай остается без сознания, даже когда Чуя вытирает кровь с его лица и промывает порезы, покрывающие тело. На рану на плече нужно наложить швы, и Накахара думает, как много времени прошло с тех пор, как он видел Осаму полностью без бинтов. Старые раны зажили, но на их месте появились новые, ещё более глубокие. Чуя не думает, что когда-нибудь увидит Дазая, выходящего из дома без повязок, но он также не ожидал, что Дазай перестанет быть мафиози. Возможно, этот день настанет. Он проводит рукой по его волосам и натягивает одеяло. Раньше Осаму мало спал, часто терял сознание от истощения или потери крови. Теперь, свернувшись калачиком в постели Чуи, он выглядит как дома, и Накахара не задается вопросом какие чувства он испытывает, думая об этом. Дазай просыпается через несколько дней. Чуя готовит завтрак, когда тихие шаги и скрип оставленного им возле кровати костыля оповещают о присутствии шатена на кухне. — Боюсь, я не совсем помню, как оказался здесь, — говорит Дазай, опускаясь на один из стульев рядом со стойкой. В последнее время он часто бывал в его квартире, но так и не удосужился перевязать бинты и переодеться в выделенную пижаму. Чуя усмехается. — Уверен, ты сможешь разобраться с этим. Дазай хихикает и наливает себе чашку чая (и это ещё одно свидетельство того, как сильно они изменились. Пьют чай вместо алкоголя и завтракают по-настоящему). — У меня есть теория, но я немного не понимаю почему. Разве у мафии был интерес к этой группировке? Чуя снимает сковороду с плиты и выкладывает на тарелки два куска жареной рыбы. — Ты действительно не можешь догадаться? — он садится напротив Дазая. Осаму опускает глаза. — Думаю, могу. — в его голосе звучит растерянность, которую, как теперь понимает Чуя, он никогда бы не позволил себе в мафии. — Тогда ты прав, — легко отвечает рыжий, приступая к завтраку. Дазай моргает и смотрит на него, выглядя странно уязвимым без повязок. — Я… — вырывается у него. Он ищет слова, и Чуя с удовольствием ждет. Ему нравятся такие вещи, нравится открытость. — Наверное, мне трудно поверить, — наконец говорит Осаму. — Что ты можешь делать такие вещи. — «для меня», повисает в воздухе. Чуя не спеша жует свою рыбу. — Как будто ты для меня ничего не делаешь. — Но это совсем другое, — протестует Дазай. — Потому что ты делаешь это ради собственной выгоды? — Чуя лениво отвечает на свой же вопрос. — Ну, я тоже. Осаму переваривает эту информацию, и рыжий видит, как он пытается вписать её в свою картину мира. Умиляет, как Дазай путается в вещах, не имеющих четкой выгоды (и немного грустно, когда задумываешься, как он дошел до такого, но Накахара предпочитает смотреть вперед). — Не всегда очевидно, какая польза может быть, — продолжает Чуя. — Но есть моменты вроде этого, которые я, да и многие другие люди, действительно сочли бы полезными. Дазай усмехается, вспоминая старый разговор. — Я полезен? Чуя улыбается в ответ. — Как ни странно, да. В шестнадцать лет он и сам не ожидал, что окажется здесь, но именно обыденность ситуации и делает её ценной. Тот факт, что они с Дазаем, несмотря на все, что им пришлось пережить, оказались вместе за завтраком в той повседневной обстановке, которую люди сочли бы скучной, —особенный для них. Шестнадцатилетний Дазай высмеял бы его за это. В свои двадцать два года он наклоняет голову и слабо улыбается: — Кажется, я начинаю понимать, почему. Рыба очень вкусная. Чуя фыркает, но, несмотря на то что теперь ему приходится защищать свою собственную рыбу от бесцеремонных попыток Дазая её украсть, что-то успокаивается в его груди. Это не новое осознание — он считал, что защищать Дазая нужно ещё тогда, когда ему было пятнадцать, и он его невзлюбил, но с тех пор они далеко продвинулись. Чуя разобрался в себе, а Дазай стал тем человеком, которого он будет защищать от пуль, но не потому, что Мори оторвет ему голову, если он этого не сделает, а потому, что ему нравится этот новый Дазай. И пусть их отношения все ещё не самые стабильные (особенно если учесть, что они до сих пор ссорятся по каждому поводу), но теперь у них точно есть будущее.•••
Это был один из тех дней, когда просыпаешься плавно и безмятежно, полностью отдаваясь в объятия утра. Солнечные лучи, проникая сквозь легкие шторы, окрашивали комнату в теплые медовые тона, наполняя пространство нежным сиянием. Дазай нехотя приоткрывает глаза, чувствуя себя на редкость отдохнувшим. Раньше его мучала бессонница, но с того момента, как они начали жить с Чуей вместе, она сошла на нет, и теперь Осаму может наслаждаться глубоким сном, который ускользал от него всю жизнь. Несмотря на это, ему нечасто удается так хорошо выспаться: последние месяцы были полны суматохи и напряжения, они оба работали на износ, с головой погрузившись в нескончаемый водоворот дел и обязательств. Бесконечные миссии, отчеты и совещания выматывали до предела, не оставляя ни крупицы сил на личную жизнь. Обычно, когда они поздно вечером встречаются дома, то оба настолько уставшие, что сил хватает лишь на то, чтобы доползти до душа, а потом замертво повалиться на кровать и отключиться, проспав ровно до того момента, как прозвенит утренний будильник. Сегодня же был тот самый редкий случай, когда они оба наконец свободны и в ближайшие сутки их не должны дергать никакие дела. Дазай вряд ли когда-нибудь кому-нибудь признается, насколько любит такие дни. Чуя все ещё спал рядом, его грудь мерно вздымалась и опускалась в такт неглубокому дыханию. Дазай невольно залюбовался им: растрепанные рыжие волосы, аккуратный нос с едва-заметными веснушками, приоткрытые губы… Привыкание к этому заняло определенное время. Было странно осознать, что это теперь стало реальностью, а не картинами, которые рисовало его воображение на протяжении многих лет и которые Дазай упорно пытался прогонять из своей головы от упрямства и стыда. Но вот он здесь, просыпается с любимым человеком в своих объятиях и невольно задерживает дыхание. Последние пару лет были наполнены для них медленным изучением друг друга и неохотными, но искренними попытками открыться, и со временем это принесло свои плоды. Конечно, они прекрасно знали друг друга и без того — проведя столько лет даже в постоянных распрях и соперничестве, они все равно являлись едва ли не самыми близкими людьми. Однако были вещи, в которых они с огромной неохотой признавались даже себе, не то что другим. Вещи, которые причиняли наибольшую боль. И они постепенно учились доверять это друг другу, убеждая и убеждаясь, что готовы оказать поддержку. Дазай неторопливо скользил взглядом по спящему рядом мужчине — по рассыпавшимся на подушке рыжим волосам, по бледному изгибу шеи и плеч, где он с несколько собственническим удовольствием замечает оставленные им самим почти сошедшие следы, по спокойному и расслабленному лицу, не искаженному хмуростью изящных бровей. Он осторожно обнимает Накахару за обнаженную талию и подтягивает ближе к себе, с удовольствием чувствуя бедрами теплую и нежную кожу его ягодиц. Покрывало сползает с Чуи, открывая взору Осаму спину с легкой россыпью рыжих веснушек и несколькими шрамами от давно заживших ран. Осаму выцеловывает каждый сантиметр шеи Чуи, спускается влажной дорожкой к плечу, переходит на лопатку, вылизывая и прихватывая зубами нежную кожу. Длинные пальцы легонько ведут по телу, нежно обводя рельеф грудных мышц, задевая бусинки сосков и мягко с ними играя, отчего по коже спящего Накахары пробегают мурашки. Он не просыпается, только слегка постанывает и выгибается во сне. Дазай опускается ниже, ласкает живот, обводит выступающую тазовую косточку и ведет пальцами вниз по бедру Чуи. Эта неспешная ласка обожаемого им человека настолько заводит его самого, что его плоть поднимается и упирается в ложбинку между Чуиных крепких ягодиц. Рука Дазая скользит под белье, к промежности Накахары, мягко оглаживая мошонку, медленно дразнит его член, ласкает головку и задевает уздечку, двигается по всей длине, обводит набухшие венки, заставляя его затвердеть. Осаму абсолютно заворожен тем, как постепенно приливает кровь к чужому лицу, окрашивая румянцем щеки, как приоткрываются его губы и как с них начинают срываться непроизвольные стоны, от чего его дыхание совсем сбивается, и он упирается лбом в чужое плечо, пропустив из-за этого момент, когда ресницы Чуи начинают подрагивать, и он неохотно приоткрывает глаза. — Что ты… — Чуя дезориентирован спросонья и толком не понимает, что происходит. Его голос слегка охрипший после сна, и боги, как же восхитительно звучит низкий хриплый стон, вырвавшийся из его груди от усилившейся стимуляции. — Доброе утро, — мурлычет Дазай, приподнимаясь на одной руке, чтобы нависнуть над Чуей и нежно поцеловать горячие губы. Ему сразу же отвечают, полностью разворачиваясь и закидывая руки на шею, притягивая ближе. Осаму усмехается в поцелуй — не один он тут соскучился по прикосновениям. Чуя шумно выдыхает, когда ощущает, что ладонь, ласкающая его член, перемещается ниже, поглаживая сжимающееся колечко мышц. Он нащупывает завалявшуюся среди подушек смазку, в то время как его избавляют от белья, и передает её Дазаю, слегка ерзая. — Так не терпится? — Осаму улыбается, выдавливая щедрое количество на руку и откидывая тюбик, вновь склоняясь над зарумянившимся лицом. Они оба тяжело дышат и уже возбуждены до предела. — Говорит человек, который трется об меня членом с утра пораньше. — Чуя ухмыляется, собираясь сказать что-то ещё, но вместо язвительной реплики из него вырывается тяжелый вздох, когда шатен вводит внутрь один палец и почти сразу добавляет второй, смазывая и растягивая горячие стенки. Рыжие брови хмурятся, а голубые глаза бросают немного недовольный взгляд. — Поаккуратнее. — Такой узкий, — шепчет Дазай и сползает ниже, чтобы куснуть его за шею, одновременно добавляя третий палец и толкаясь сильнее, отчего Чуя стонет и прогибается в пояснице. Он зарывается рукой в волосы Осаму и притягивает его ближе, чтобы поцеловать. У Дазая перехватывает дыхание. Чуя светится. Растрепанный, со сбившимся дыханием, он смотрит на него с сонной, но игривой нежностью и желанием. Шатен жадно целует, почти вгрызается в чужие губы и вытаскивает пальцы, спешно смазывая свой член и приставляя его к пульсирующему колечку мышц. Он толкается медленно, сантиметр за сантиметром, наслаждаясь узостью и жаром, в то же время шипя от того, как гортанно простонавший Чуя сжимается вокруг его члена и замирает, чтобы тоже насладиться медленно заполняющей его нутро плотью. Осаму входит полностью и останавливается, упиваясь близостью. Они тяжело дышат, привыкая друг к другу, и когда Накахара подается бедрами вперед, Дазай начинает двигаться, все также медленно и сладко, доводя партнера до исступления этой тягучестью, заставляя еще сильнее прогибаться в пояснице и льнуть. Рыжий недовольно царапает ногтями его плечи, прося ускориться. Осаму выпрямляется встав на колени, и подхватывает Чую под спину, вынуждая прижаться к своей груди, насаживая до самого основания. Они громко стонут от того, насколько глубоко входит член. Дазай толкается быстрее, грубее, так, что звуки шлепков кожи о кожу едва не эхом отскакивают от стен. Накахара обвивает его всеми конечностями, но тело настолько не слушается, что, кажется, стоит Осаму отпустить его, и он упадет на подушки, не в силах удержаться. Но Дазай не отпускает, он держит крепко, сильно прижимая к себе, оставляя поцелуи на тонкой шее, и он почти задыхается, когда низ живота простреливает острой вспышкой удовольствия. Осаму кончает, больше не в силах выдерживать окружающий его жар, наполняющий его легкие запах Чуи. Зубы сами впиваются в чужое плечо, и Накахара содрогается. С протяжным стоном он обмякает всем телом, наваливаясь на Дазая, и тихо мычит, когда чувствует, что чужой член выходит из него. Аккуратно, все также поддерживая под спину, Осаму возвращает их в лежачее положение и тянется за ленивым поцелуем. — Я люблю тебя, — шепчет он, прижимаясь щекой к чужой груди и слушая, как быстро колотится сердце. — Я тебя тоже, — отвечает Чуя, поражаясь, насколько естественно между ними теперь звучит эта фраза. Они проделали большой путь, и он знает, что им ещё многое предстоит пройти. Вместе.