Вода расскажет мне.

Райнер долгое время не мог сомкнуть уже ненароком уставшие глаза. Мысли водили масштабные хороводы в ещё неокрепшем мозгу, создавая канитель разных событий и действий. Ворочаясь с бока на бок, он всё пытался найти удобное положение чтобы наконец погрузиться к Морфею в царство, но чувство ложных ожиданий не давало покоя юной разгорячённой душе. Наконец Браун решился лечь на спину. Перед глазами открылась картина старого прохудившегося потолка, совсем низкого и казалось если хоть чуть-чуть приподняться, то можно дотянуться до него, не вытягивая при этом руку полностью. Райнер боялся, что на утро, когда организм будет ещё совсем сонным, он ненароком стукнется лбом об какую-нибудь трухлявую дощечку, от чего та с тихим треском отвалиться, стукнув мальчонку по голове. Блондин сглотнул из-за этой мысли, стараясь отвлечься от подобных ей. Выходило плохо. Сна не было ни в одном глазу. Не одного намёка хоть какую-либо усталость. Браун младший успел уже тысячу раз пожалеть о том, что пустил мысли про новую школу и будущий класс себе в голову. А перед глазами картина уже не старого потолка, а лица долговязого парнишки Берта. Райнер мельком вспоминал их непринуждённый разговор. Обрывки незамысловатых фраз всплывали где-то в мозгу, как будто даже нарочно воспроизводя голоса говорящих. У Бертольда он был тихим, почти монотонным, почувствовалось даже лёгкое в нём волнение. Тем не менее он говорил уверенно, без нотки злобы или отчуждения. Его тембр можно было сравнить с той самой колыбельной матери перед сном, когда в какую-нибудь особо беспокойную ночь она крепко обнимала тебя, поглаживая по голове, а после пела её, сидя рядом до последнего. Райнеру бы сейчас не помешала такая, судя по тому, что он ещё не спит. Браун тут же вновь открыл глаза. Эти странные звуковые мысли напрочь отбили желание спать, поэтому мальчишка придвинулся ближе к краю и без того небольшой кровати, слегка свесив своё худощавое тельце и потянувшись рукой под её низ. Рыться пришлось недолго, ведь там стояло всего пару коробок с одеждой и одна с личными вещами блондина. Райнер вытащил из этого картонного изделия какую-то книгу в толстом кожаном переплёте. Вторым же, что подхватила рука мальчика, был старый фонарик. После всех проделанных махинаций он одним лёгким движением руки снова закинул коробку под кровать и укрылся с головой одеялом. Открыв бумажное изделие где-то на середине, ближе скорее к началу, Браун наконец решил включить такой необходимый сейчас фонарик. Лишний раз встряхнув его в своих руках и стукнув для уверенности, лучик тусклого света озарил открытую страницу, давая возможность хоть как-то узреть содержимое. Несомненно, освящение было совсем тусклое, надо было хорошенько прищуриться чтобы разглядеть всё хорошо, но тем не менее уже можно было понять, что это несомненно книга. Сейчас перед глазами мальчишки красовались страницы, которые целиком и полностью были забиты марками. Цветастые липучие квадратики, какой побольше, какой поменьше, создавали рядочки, какой побольше, какой поменьше. Это было даже больше похоже на какие-то городские домишки, с разукрашенной в честь какого-то дня крышами. Разнообразие марок несомненно удивляло, точно так же, как и их количество. Где-то изображены пустынные барханы, с идущими на переднем плане верблюдами, где-то широколистные джунгли, а где-то вообще чья-то уютная квартира, украшенная к рождеству. Райнер с большим удовольствием разглядывал каждую, словно видел их первый раз в жизни. Листая страницу за страницей он дошёл до конца, но не самой книжки, а до туда, где заканчивалась коллекция. Последний злополучный штампик стоял совсем один почти на середине. На нём как раз было нарисовано море, такое лазурное, приятное глазу. Но Брауну было безразлично на это, его огорчало лишь то, что она напомнила ему о том, куда они с семьёй забрались и то, что она, зараза, портила всю эстетику, став одной единственной на новой странице. А ведь до конца оставалось ещё не маленькое количество. Райнера вновь посещали эти не особо приятные мысли, но вскоре вместо них всплыло что-то другое. В наивный разум мальчика пришла просто гениальная идея: «А что если принести это в первый день в школу и показать новым одноклассникам? Может они оценят! Вот классно будет!». Конечно, в первую очередь его голову посетило всё то же лицо Бертольда, ведь блондин желал показать сначала ему, а другим уже как карта ляжет. Брауна даже слегка передёрнуло от таких мыслей, можно сказать из-за самого себя. Если бы сейчас с ним кто-то сидел, то этот кто-то легко смог увидеть, даже при тусклом свете фонарика, как порозовели его обгоревшие на солнце щёки. Невольно в мыслях снова начал слышаться голос брюнета, от чего Райнер вскрикнул как девчонка, походу желая отогнать очередные звуковые фантазии, и подскочив из-под одеяла. За этим следовал глухой удар об дерево. Макушка вписалась в сухой прохудившийся потолок, а тот, в свою очередь, слегка хрустнул, но ничего не сломалось. Блондин с неким облегчением потёр свою разболевшуюся голову и прислушался к остальным звукам в доме. Радовало что ни скрипа половиц, ни шагов в сторону его комнаты, слышно не было. Нервно выдохнув, он вновь лёг обратно. Смотреть в книжке уже было нечего, потому Райнер с какой-то ноткой грусти закрыл её и выключил уже еле горящий фонарик. Положив все отвлекающие от сна вещи на полку рядом с собой, мальчик вновь улёгся на спину, устремив свои уже явно уставшие глазёнки в низкий сухой потолок. Наконец-то Браун смог почувствовать то долгожданное чувство, когда душа уже начинала отделяться от бренного тела. Накрывшись получше одеялом, он повернулся на левый бок. Невольно, уже в полудрёме, блондин смог лицезреть первый лучик солнца на полу. Сквозь старые голубые ставни уже начинал проклёвываться свет. Хоть он был почти таким же, как и от фонарика Райнера, но он был уже более живым, рассветным. Браун сам не понял как проворочался в кровати почти всю ночь, засыпая лишь под первый солнечный луч. Но эти мысли уже не выбивали из колеи, лишь баюкали, заставляя мальчишку наконец провалиться в долгожданный сон.