Любовь.
Из-за навалившейся на них обоих работы времени на друг друга было так катастрофически мало; Скарамучче на стенку лезть хотелось и он прекрасно знал: Кадзухе тоже. Каждый ненароком брошенный на губы или руки взгляд превращал его в нелепого дурачка, и каждый раз, когда всё вроде бы вело к тому, чтобы они хоть немного поластились, хоть капельку повзаимодействовали, всё шло наперекосяк, не складываясь, как назло.И это…
Переросло в острейший тактильный голод. Обоюдный.
Стоило уловить свободный вечерок после работы - оба слегка сошли с ума, всецело потакая своим чувствам, которые так долго копились, переливаясь через чашу терпения. Мимолётные поцелуи на светофорах по пути домой под любимые песни, словно от абсолютного каждого зависела их жизнь, роднясь с потребностью дышать; глубокие и страстные, жадные, стоило дверям лифта закрыться, ненадолго изолируя от внешнего мира. Вкус любимых губ, который не мог разонравиться или приесться; что-то слаще мёда, но не столь приторное. Сладость, которая нравилась по-особенному, превращаясь в цепляющую зависимость. Зависимость, из-за которой прямо сейчас он застрял в паутинке из чувств и желаний, так сбивчиво дыша, стараясь не смотреть в стоящее напротив кровати зеркало, обрамлённое милой гирляндой, всё ещё отдающей духом уже ушедшего зимнего праздника. Он знал, что именно там, в отражении, на него смотрел тот, перед кем он был так невероятно слаб; как же прекрасно он чувствовал на себе этот взгляд. Скарамучча слегка вжался в чужую грудную клетку, утопая в чувствах; в ментальном желании впиться в любимого без тягостной и такой ненавистной нужды отпускать. Кадзуха сидел прямо за ним, поддерживая парня корпусом и, противоположно Скарамучче, совсем не стеснялся и не сторонился их общего отражения в зеркале, наоборот… — Ну же, Скарамучча, посмотри на меня.Строгое. Строгое обращение по полному имени.
Тяжёлый, чуть липкий выдох сорвался с искусанных от желания губ, и он, следуя просьбе, приподнял голову, моментально угождая в ловушку. Смотрящие на него из-за плеча с вожделением алые глаза улыбались, прожигали насквозь, контрастируя с собранной и умиротворённой мимикой; тонкая линия губ, отсутствие характерных ямочек, холодное спокойствие. Оттенки, которые Кадзуха показывал лишь ему, зная, как легко они играли на его вкусах, на его желании, чистейшем голоде. Пальцы прошлись по выпирающим через рубашку бугоркам почти невесомо, моментально вырывая из груди тяжёлый выдох; тихое мелодичное «ммм» соскочило с губ, сразу же вызывая довольную полуулыбку на губах белокурого лиса. Это напоминало чистейшую, но такую сладкую пытку: будучи полностью одетым, Скарамучча чувствовал себя столь обнажённым, столь уязвимым, выдыхая от мельчайшей и, казалось бы, невинной ласки. Каждый поцелуй в шею пробивал на мурашки, стоило ему только увидеть, как Кадзуха на него смотрел, прикасаясь на манер игры: лукаво, с особой внимательностью, моментами чуть щурясь, уловив особо интересную реакцию через отражение. — Такой чувствительный, вкусно, — тихий томный шёпот раздался у ушка, только добивая. — Ты вкусный, — пальцы Кадзухи аккуратно обхватили подбородок тяжело дышащего парня, вынуждая ответить на оборванный раннее зрительный контакт взаимностью. — Только посмотри на себя, малыш, — пальцы неторопливо заскользили по шее, слегка царапая, разводя воротник свободной рубашки в стороны, оголяя острую линию ключиц. — Твои чувства, твоя любовь ко мне делает тебя таким уязвимым, красивым, разрушая всякую гордость. И как же я уязвим перед тобой в ответ. Первая расстёгнутая шаловливыми руками пуговичка была той самой точкой невозврата; Скарамучча откинулся на грудь Кадзухи спиной, мучаясь от неги, молчаливо выражая то, чего Кадзу так ждал, водя его по тонкой чувственной грани: согласие. Затуманенный синий и алый встретились в отражении зеркала, лишаясь всего ненужного; никаких лишних примесей, чистейшее желание и нужда. — Умница, — Кадзуха едва заметно улыбнулся, игриво прикусывая покрасневшее ушко, с наслаждением прикрывая глаза, стоило Скарамучче тихонечко замычать от удовольствия. — Отдайся этим чувствам сполна, ведь я знаю, как сильно ты соскучился. — Кадзуха, — Скарамучча тяжело выдохнул, сгорая от предвкушения, чувствуя, как неторопливо и размеренно Кадзуха расстёгивал пуговичку за пуговичкой. Никакой спешки, грубости или нетерпеливости, нет; будто бы его действительно хотели «скушать», всецело наслаждаясь процессом, подходя к каждому его этапу с особой внимательностью. Чувства щемили в груди, вышагивая с пошлостью и желанием бок о бок, и парень, не сдержавшись, тихо произнёс: — Я люблю тебя. — Ммм, Скара, — Кадзуха заулыбался, но, потакая своей хитрой сути, продолжил неспешно раздевать Скарамуччу дальше, с особым трепетом проходясь по оголённым рёбрам пальцами, наслаждаясь вырывающимися тихими выдохами. Уже полностью расстёгнутая рубашка слегка сползла с плеча; улыбка превратилась в лёгкую ухмылку, он не отрывал от любимого взгляда. — Я тоже так сильно люблю тебя, — губы Скарамуччи смущённо поджались, стоило ему услышать ответ; он был так слаб перед взаимным проявлением чувств. — Мой маленький котёнок, так отчаянно вцепившийся лапками; очаровательный, невероятнейший в своей красоте, — рука улеглась на грудь, зажимая затвердевший сосок между пальцами в несколько собственническом порыве, отчего Скара закусил губу, — мой хороший мальчик.Боже-боже-боже.
— Люблю, — Скарамучча повторил, заглядывая Кадзухе прямо в глаза в отражении, замечая лукавую улыбку. Смущённо нахмурившись и поджав губы сильнее, он произнёс чуть тише. — Ты такой… — М? — Кадзуха невинно улыбнулся, но руки, в противоречие, заскользили чуть ниже, игриво проходясь по пряжке ремня, приближаясь к ширинке. — Какой? — Такой, — Скарамучча неосознанно поддал бёдрами вверх навстречу чужой ладони, потакая своей разморенности, тяжело выдыхая. Так хотелось, чтобы он опустил руку чуть ниже, давая хоть капельку, хоть жалкую крошку столь желанного внимания. — Оу, даже так? Мило, — Кадзуха ласково усмехнулся, опуская взгляд ниже, с упоением наблюдая за тем, как тяжело Скарамучче усидеть на месте. Томный алый следил за каждым покачиванием, подмахиванием любимых бёдер с большим аппетитом; очевиднейшим голодом. Только вот спустя пару мгновений его рука переместилась чуть выше, будто бы безобидно укладываясь на низ живота, вынуждая Скарамуччу разочарованно выдохнуть. — Шшш, малыш. Не стоит торопиться. — Ты… — Я не дразнюсь, нет, ни в коем, — Кадзуха принялся поглаживать низ напряжённого живота, с улыбкой рассматривая уже изрядно нахмурившуюся мордашку, — просто хочу хоть немного растянуть момент. Прелюдия - это же так вкусно, разве нет? — жгучие искорки пылали в радужках, контрастируя с нежными прикосновениями; как же пошло он смотрел, Скарамучча сбивался с дыхания. — Видеть, как потребность и явное желание потихонечку берут над тобой верх, превращая в послушного и податливого мальчика, — пальцы Кадзухи на манер коготков прошлись по коже; бархатный тембр щекотал слух на уровне томного шёпота, — так сладко.Ну какой он...
— Нет, ты именно дразнишься, — Скарамучча внимательно следил за эмоциональной экспрессией любимого, замечая, как уголки губ Кадзухи снова потянулись вверх, выражая очевидное, но молчаливое согласие. Поймал. Поймал, не поддавшись дурману возбуждения окончательно, не ведясь на пошлые разговорчики, которые обожал всем своим сердцем. И ведь даже ворчать на него не хотелось, и все колкие словечки и фразы моментально таяли, стоило этому белокурому засранцу томно выдохнуть рядом с чувствительным ушком. Какой же…Дразнится и совсем не стыдно.
— Раздвинь ножки пошире, очаровательный, — Кадзуха внезапно произнёс, вновь переходя на столь обожаемый Скарамуччей тон, меняясь в эмоциях. Так, как он чертовски любил, чёрт-чёрт-чёрт: взгляд, пробирающийся глубоко под кожу своей серьёзностью, собранностью, особой заинтересованностью в каждой его эмоции, каждом вдохе и выдохе. Взгляд, полный любви; он знал, что Кадзуха не способен смотреть на него иначе, но в такие моменты… в такие моменты он действительно чувствовал себя загнанным в угол котёнком, за которым с таким особым интересом наблюдали, вытворяя что-то совершенно непотребное. — Будь хорошим мальчиком. Таким, каким ты должен быть для меня. Каким хочешь быть для меня.От мягкой булочки… К этому. Главная слабость Скарамуччи.
— Тебе ведь так нравится меня слушать. Слушаться. Да… Нравится. Прикрыв глаза, Скарамучча послушно развёл ноги в стороны, вздрагивая от ещё одной ласковой, но очень томной, богатой на любопытные окрасы усмешки. — Умница. Сердце Скарамуччи пропустило удар. Рука Кадзухи улеглась на его талию, принимаясь спускаться ниже, намеренно игнорируя его явное возбуждение, неспешно проходясь по бëдрам в очерчивающей манере. Скарамучча вздрогнул, почувствовав, как ноготки прошлись по внутренней, безумной чувствительной части бёдер. Так близко, боже, как же близко, ну пожалуйста… — Ммм, ты такой тёплый, — Кадзуха произнёс сдержанно-сладко, укладывая ладонь уже внаглую с очень показательным тяжёлым выдохом. Он мучал их обоих. — Чувствую жар твоей кожи даже через ткань, интересно, влажная ли она. Знаешь… Руки резко вернулись к ремню, принимаясь бескомпромиссно его расстёгивать. Руки Кадзухи, в отличие от рук поплавленного Скарамуччи, совсем не дрожали. Быстро управившись и вытянув ремень из шлёвок, он отложил его в сторону, переходя к пуговичке брюк. Он приоткрыл один глаз, наблюдая и слегка закусывая губу от новой волны предвкушения, уже заранее провоцирующей сотни сладких мурашек; несмотря на смущение ему так хотелось видеть своего любимого лиса. — Хочу узнать. И стоило Кадзухе запустить озорную лапку под ткань брюк и ненароком задеть его возбуждение, с губ Скарамуччи сорвался тихий, чуть мурлыкающий стон. Первый за этот вечер. Кадзуха слегка застопорился, тяжело выдыхая и обрывая всякие движения; пару секунд, и он посмотрел на любимого с уже нескрываемой нежностью, тем самым особенным обожанием, любовью. — Боже, малыш, — Кадзуха сам чуть ли не урчал, вгоняя Скарамуччу в краску ещё больше, — как красиво. Кадзуха… Так по-особенному любил его стоны, подчёркивая их красоту из раза в раз; будто бы слышал впервые, как в их самый-самый первый раз. Трепетное отношение, точной стрелой пробивающее сердце, вырывающее из груди это искреннее: «люблю»; превращающее его в кусочек чистого обожания. Руки Кадзухи помогли стянуть мешающие, уже слишком тесные для шаловливых лапок брюки и нижнее бельё, оставляя его окончательно оголённым, уязвимым, открытым. Казалось, что по коже бегал лёгкий сквозняк, лишь подтрунивая и так выкрученную почти что на максимум чувствительность. Только вот окна были закрыты, просто… Скарамучче было так невыносимо жарко; распалённая от возбуждения кожа выводила чувства и ощущения на новый уровень. Задевающий его возбуждённый член моментами подол рубашки пробивал на дрожь, так и провоцируя слегка ёрзать. Он действительно падал. Стремительно падал в состояние лёгкого помешательства, сдерживая уже душащее желание выпрашивать, просить, умолять.Господи, как же он нуждался в нём каждой частичкой своего дрожащего существа.
— Хочу ещё, — Кадзуха произнёс. Очередное добивающее «хочу», причём сказанное таким любопытным томно-шелковистым тоном; Скарамучча тяжело сглотнул. Кадзуха входил во вкус, он знал. Распаляющиеся в алых радужках язычки пламени, постепенно поглощающие всю сдержанность и желание поиграться; невероятнейшая химия, чувства, которые Скарамучча умел считывать так легко. Кадзу так сильно хотел его, совершенно этого не скрывая. Обоюдная пытка, но Скарамучча не смел сопротивляться. — Так возьми, — Скарамучча тихо произнёс, вновь чуть закусывая губу. — Скажи мне это прямо в глаза, милый, — хитрые тона окрасили чужой ласковый тембр. Скарамучча, нахмурившись, поднял взгляд, внезапно заряжаясь уверенностью. Хорошо, прекрасно, он скаже— Чёрт. Этот взгляд, поймавший его в ловушку моментально. О нет. Нет-нет. Это уже не молчаливое желание «скушать», нет; это голодное желание поглотить без остатка. Особая степень жадности, в которую Кадзуха впадал моментами, контрастируя со своей отличительной плюшевой нежностью, что всегда была при нём. — М? — Кадзуха приподнял одну бровь, не сдерживая хитрой улыбки. — Что такое, малыш? — пальцы вновь улеглись на подбородок Скарамуччи, ласково очерчивая челюсть и пухлые губы пальцами; он сдерживал душащее желание вылизать их, взять в рот поглубже. Всё. Он совсем потерян. Оба смотрели друг на друга неотрывно через отражение. — Что ты хотел сказать? — Я… — Ты? — вторая рука прошлась по уже оголённым бёдрам, жадно сжимая их. Довольное урчание раздалось у ушка, только сбивая с и так хрупкого настроя. Будто бы ненароком он делал всё, чтобы Скарамучча запутался в сплетённой им паутине сильнее, падая всё ниже и ниже. К его ногам. Самым примитивным инстинктам. — Возьми, — Скарамучча произнёс, не отрывая взгляда от Кадзухи, на что последний лишь усмехнулся. Довольно. Нежный поцелуй отпечатался на коже шеи, словно показательная, но неозвученная похвала, срывая с губ Скары протяжное, очень мелодичное мычание. — Хороший мальчик. Ранее напавшая на бёдра рука прошлась по мокрой головке, моментально срывая с губ Скарамуччи сладкий стон и чёрт возьми: какая же яркая, нежная улыбка расплылась на губах Кадзухи, и Скарамучча, словно очарованный, совсем не мог отвести от него взгляда. — Ты только посмотри на себя, — Кадзуха томно прошептал, игриво прикусывая мочку чувствительного ушка, наконец даря любимому ласку. Скарамучча, уже не сдерживаясь, довольно мурлыкал, прикрыв один глаз. Медовый тембр проскальзывал внутрь, слегка щекоча слух; выворачивая и завязывая в крепкий узелок все его чувства, ведь каждый окрас голоса Кадзухи был так прекрасен. Любим. — Такой красивый, открытый. Уязвимый передо мной и только, — мокрые от предэкулята пальцы заскользили по низу живота, пачкая его, поднимаясь всё выше и выше. Влажные подушечки прошлись по соскам, вызывая тихий, чуть жалкий и нуждающийся скулёж; Скарамучча слегка поддал бёдрами, будто бы тянясь к ранее ласкающей руке обратно. — Посмотри, ну разве не вкусно?Это «посмотри» звучало как ненавязчивый, но всё же приказ.
Туманная синева послушно заскользила по отражению в зеркале, смущённо подмечая развратность всего его разморенного образа: тяжело дышащий, покрасневший, чуть хмурый, такой эмоциональный; с полностью расстёгнутой рубашкой, вот-вот грозящей соскользнуть с плеч окончательно; пошло раздвинутыми, подрагивающими от окутывающей всë его тело неги ногами. Открытый полностью. И Кадзуха. Кадзуха за его спиной, внимательно наблюдающий и распустивший руки. Хитрый-хитрый лис. — Будь послушным мальчиком и не отрывай взгляд, хорошо? — уже нежно улыбнувшись, Кадзуха вернул руку обратно, принимаясь ласкать головку Скарамуччи большим пальцем на манер медленных, чертовски медленных поглаживаний. Тихие, очень нежные и довольные стоны снова разлились по комнате. — Позволь хозяину немного подготовить своего котёнка, — Кадзуха довольно прошептал, чуть лукаво прищурившись, но нежности не лишаясь. — Расслабься и доверься.Как… Ласково и нежно. Только вот Скарамучча прекрасно знал, какой он.
Чуть отстранившись назад и придержав Скару рукой, не лишая необходимой опоры, Кадзуха, обернувшись, притянул лежащий позади бутылёк лубриканта, подготовленный заранее, как и презервативы; оба прекрасно понимали, во что перерастут эти милые игры у зеркала. Увидев в руках любимого окончательную точку невозврата, Скарамучча впился рукой в его штанину, радуясь, что всё близится к желанной кульминации. Словно котёнок когтистыми лапками, как любил говорить Кадзуха, и, судя по его упавшему на дрожащую кисть взгляду и последовавшей улыбке, он подумал о том же, полностью разделяя мысли Скарамуччи. — Постарайся не сводить ножки, — Кадзуха выдавил прозрачную жидкость на подушечки, за чем Скарамучча следил так внимательно, неотрывно. Как красиво она заскользила по его пальцам, стекая вниз по костяшкам и, чёрт возьми, Кадзуха прекрасно знал, что он следит; приподняв кисть повыше, чтобы она стекала сильнее, пачкая руки, он чуть усмехнулся, наблюдая за ним в ответ. — Так хочется, чтобы они поскорее оказались внутри? Такой голодный взгляд, милый. — Хочется, — Скарамучча наблюдал, сдерживая сильное желание сжать ноги, но не для того, чтобы закрыться, нет. Его выкручивало от желания. — Боже, как сильно хочется, пожалуйста. — Оххх, как же я люблю твою честность, — Кадзуха промурлыкал, усевшись поудобнее. Он поцеловал любимого в макушку с нежной улыбкой, стоило ему так мило откинуться на его грудь обратно с тихим скулежом; Скарамучча так явно нуждался в продолжении. Упрашивал, переходя в более любопытное состояние; говорил о своих желаниях прямо. — Как мило, малыш. Я дам тебе то, чего ты так хочешь. Прохладные мокрые пальцы, в подтверждении, зашагали по бёдрам, оставляя влажные, чуть липкие разводы на разгорячённой коже, приближаясь всё ближе и ближе… — Люблю, когда ты так старательно слушаешься, — пальцы прошлись рядом с колечком мышц и Скарамучча моментально задрожал, мысленно ругаясь на то, что Кадзуха снова перешёл на столь бархатный, низкий шёпот. — Такие очаровательные контрасты с тем, какой ты вне постели, правда? — тёмно-алый смотрел на него по-особенному: пожирающе, но вместе с тем пьяняще, жадно и томно. Зажимал в угол, отрезая любой шанс на побег: что физически, что ментально, оплетая всё его нутро. Кадзуха принялся поглаживать дырочку Скарамуччи одним пальчиком, чуть поддразнивая, лаская слух обоих тихим, но таким пошлым хлюпаньем смазки. — Кадзу, — Скарамучча сбивчиво прошептал, смотря в любимые алые омуты, не теряющие к нему и толики интереса, наоборот: Кадзуха распалялся вместе с ним. — Да, малыш?Малыш…
— Я люблю тебя, — Скарамучча вздрогнул, почувствовав, как шаловливый пальчик неторопливо проникал внутрь, снова будто бы ненароком сбивая его с речи. — Люблю… Так тебя люблю. — Любимый, — Кадзуха принялся плавно иметь Скарамуччу пальчиком, входя до самого конца, до самой последней фаланги. Нежный поцелуй в шею сорвал с губ Скары ласковое мурлыканье вперемешку с тихими стонами; белокурые локоны так игриво щекотали оголённые плечи. — И я тебя люблю, котёнок. Так сильно люблю. Чувствовать его внутри, слышать его красивые чувства; наблюдать за тем, как пальцы плавно скользят, проникая глубоко-глубоко, а алые глаза смотрят на него в ответ так неотрывно, с нескрываемым голодом и любованием - такая сладкая пытка, наилюбимейший наркотик. — Ты так жадно сжимаешь меня, такой тёплый, ммм, как же сильно это искушает, — добавив второй палец, Кадзуха принялся рассматривать пошлую картинку вместе со Скарамуччей, чуть ускоряясь в темпе, с не до конца читаемой улыбкой вслушиваясь в любимые стоны. — Красивый вид, правда? Нежный поцелуй в макушку добил Скарамуччу сильнее любых пальцев: эта тонкая грань между лаской и откровеннейшей пошлостью так обескураживала. Любовь, самые пастельные в своей мягкости чувства, вышагивающие с более тёмными, но сладкими, дурманящими, похотливыми; господи, как он любил эти контрасты. Как он любил пошлость Кадзухи, которая моментами била из него ключом; особенно на фоне его плюшевости, некой сахарности в повседневной жизни. Милая плюшка, таящая в себе столько интересных секретов и окрасов. Кивнув, Скарамучча чуть поджал губы, услышав ласковый смешок. — Думаю, мы можем приступать к самому вкусному, как думаешь, м? — разведя пальцы на манер ножниц, Кадзуха невинно-вопросительно посмотрел на любимого через отражение, чуть наклонив голову набок. Выглядывающий из-за его плеча прелестный белокурый засранец, ну какой же… — Господи, пожалуйста, — Скарамучча уже умоляюще промычал, чуть поддавая бёдрами навстречу пальцам, срывая с губ Кадзухи такой тяжёлый и голодный выдох, что от любви и самодовольства у него так показательно защемило сердце. Ему так нравилось быть столь желанным, нравилось то, как несмотря на голод Кадзуха делал абсолютно всё, чтобы подготовить его, нивелировать любой возможный дискомфорт. — Ох, только вот… — Кадзуха произнёс, неторопливо вынимая пальцы, — как же мой котёнок без ошейника?Ошейник…
Его кинк. Его слабость. Чёрт… Чёрт-чёрт-чёрт.
— Вау, Скара, — Кадзуха приостановился, не сдерживая усмешки, — как же сильно ты сжался, как мило реагируешь на мои слова. Очаровательно, тебе так хочется? Ну как я могу отказать, — вынув пальцы полностью одним плавным движением, он чуть прищурился. — Только вот я совсем не хочу отрываться от тебя даже на секунду, давай проявим немного фантазии? — Что ты… Кадзуха, словно подсказывая, показательно перевёл внимание на лежащий совсем рядышком ремень, зная, что Скара проследит за его взглядом, более не проронив и слова. О, нет-нет, слова были совершенно не нужны. Скарамучча понял. Моментально понял. — Какой же ты… И Скарамучча застопорился. Ему чертовски нравилось происходящее, но подходящая колкость не формулировалась. Всё, что мигало в голове ярким красным светом - слово. Одно единственное слово:«Хочу»
Скарамучча не был глуп, чтобы вот так спорить со своими же желаниями; Кадзуха почти отучил. Тело ныло от неги и возбуждения, а внизу так болезненно тянуло. — Какой же я, — взяв ремень в руки, Кадзуха, зажав ленточную часть между пальцев, прижал его к чуть порозовевшей шее на манер примерки ожерелья, любуясь, — ох, идеально. — Кадзу, мм, — Скарамучча тихонечко прошептал, начиная дрожать, стоило только Кадзухе обвить ремень вокруг его шеи; глянцевая кожа изделия казалось такой ярко-холодной, контрастирующей с температурой тела. Скара неотрывно смотрел на любимого через отражение, разморенно следя за тем, с каким особым вниманием и пошлой сосредоточенностью он протягивал ремень через пряжку; внимательно следя за тем, как ремень начинал затягиваться, регулироваться, действительно превращаясь в некое подобие ошейника… с поводком.И как же внимательно… Затянул нетуго, думая о комфорте; как заботливо. Даже в такой мелочи.
Стоило свисающей части ремня оказаться в руке Кадзухи, как Скарамучча сгорел окончательно, разбиваясь на тысячу осколков. Разорвав зрительный контакт и наконец потянувшись к любимым губам, он тихо замычал, чувствуя приятное, такое любимое давление на шее, стоило двинуть ей совсем немного. Знак принадлежности, полного контроля Кадзухи над ситуацией. — Прелестно. Да, малыш, вот так, иди ко мне, — Кадзуха ласково прошептал, игриво проводя языком по губам Скарамуччи, издавая похожее по окрасу урчание в ответ, будто бы почувствовав их вкус. Обмотав ремень вокруг кисти, он притянул парня к себе поближе, дополняя ещё тише: — Отдайся мне без остатка.Чёрт...
И, поддавшись чувствам, Скарамучча впился в его губы, моментально получая такой же страстный, невероятно голодный и нуждающийся поцелуй в ответ. Глубокий, жадный; Кадзуха поддался и своим чувствам, укладывая свободную руку поверх ошейника. Поцелуй, пробивающий на мурашки похлеще самых откровеннейших прикосновений; поцелуй, пробивающий на глухие стоны так же легко, как и самая прямолинейная ласка. Страсть в чистом виде. Поцелуй, отображающий ту невероятную степень голода и острейшей нужды, которую человек вообще способен испытывать к другому. Ту невероятную степень любви. Оборвав поцелуй, Кадзуха лишь хрипло произнёс, тяжело дыша: — Хочу тебя. — Я тоже, Кадзу, — Скарамучча был как открытая книга. Оголённый всеми своими чувствами. — Я так сильно тебя хочу, пожалуйста, Кадзу… — Да, умница, — Кадзуха отстранился назад, приподнимаясь и помогая Скарамучче встать на четвереньки. Он моментально вжался в выпирающую через брюки характерную твёрдость, принимаясь тереться. — Такой голодный, мило. Ну же, скажи ещё: покажи мне свои вкусные чувства, хочу ещё, — он почти мурлыкал, моментами слегка поддавая бёдрами в ответ. Деталь, которая уничтожала Скарамуччу сильнее, но бросилась в глаза лишь сейчас, стоило ему вернуться к отражению: Кадзуха был одет полностью, всё ещё будоража своим несколько строго-официальным видом; а он, Скарамучча, оголён почти что целиком. Трущийся о него, будучи таким мокрым из-за обилия лубриканта, наверняка пачкая его чёрные брюки; уязвимый и открытый для чужих лукавых глаз. — Пожалуйста, Кадзу, прошу, — Скарамучча следил за тем, как поводок вновь оказался у Кадзухи в руках; видел, как на губах расплылась многозначительная улыбка, так и говорящая: «продолжай». — Я хочу тебя, хочу чувствовать тебя внутри. Мне так это нужно, — от Кадзу послышалось довольное игривое «ммм». — Ты мне так нужен. — Хороший мальчик. Позвякивание ремня уже чуть отстранившегося Кадзухи моментально навострило все чувства Скарамуччи, заряжая негой предвкушения. Он внимательно наблюдал за любимым через зеркало, изводясь от того, что самое интересное закрыто его же телом; и стоило ему только почувствовать, как Кадзуха вжался в него уже оголённым твёрдым членом, с его губ сорвался тяжёлый, чертовски тяжёлый выдох. Как же приятно было… начать тереться напрямую; поскуливающие стоны срывались с губ. — Шшш, потерпи ещё немного, — ласково проведя ладонью по изгибу чужой спины и подняв с одеяла упаковку с презервативом, Кадзуха отпустил ремень, разрывая пачку. Его голос был таким спокойным и собранным. Даже то, как он разорвал эту чёртову упаковку одним уверенным движением, так красиво и показательно по-своему, пошло; у него даже не дрожали руки. Скарамучча умирал с каждой мелочи, подмечая абсолютно всё даже в таком дурманящем состоянии, как влюблённый дурак. Заботливо капнув ещё лубриканта, Кадзуха опустил взгляд пониже, встречаясь с разморенным взглядом Скарамуччи. Тёмно-алый, поглощающий своей глубиной цвет, и любопытнейшая улыбка. Он не мог оторваться, ох, чёрт…Кадзуха двинул бёдрами вперёд, моментально погружая его разум в тишину.
Скарамучча тихонечко застонал, закусывая губу. После пальцев, после всех дразнилок и игр чувствовать его внутри даже совсем чуть-чуть - невероятно; дыхание сбивалось, он так старался привыкнуть. Каждый входящий сантиметр чувствовался так ярко, особенно в этом неторопливом, плавном темпе. — Мм, малыш, — Кадзуха тяжело выдохнул, — какой же ты тугой, как жадно меня сжимаешь, — стоило его бёдрам соприкоснуться с ягодицами Скарамуччи, стоило ему войти полностью, он довольно прикрыл глаза, добавляя: — Такой невыразимо вкусный. Впившись дрожащими руками в мягкое одеяло, Скарамучча выгнул спину, сходя с ума от столь долгожданного чувства заполненности. Кадзуха не двигался, но ощущения того, что он внутри полностью, такой твёрдый и горячий, хватало, чтобы превратить его в дрожащее разморенное нечто. Ему тоже было так вкусно, просто невероятно вкусно; стоит привыкнуть, он знал, и он бы насаживался сам, отбрасывая любую гордость. — И я чертовски зависим, — Кадзуха прошептал, принимаясь неспешно двигаться, укладывая руки на талию Скарамуччи; принимаясь натягивая на себя. Медленно, томно, будто совершая первую пробу. Ещё один тяжёлый выдох вместе с бархатным: — От тебя и твоего вкуса. Во всех возможных смыслах. Кадзуха провёл ноготками по красивому кошачьему изгибу спины, внимательно наблюдая за каждой эмоцией Скарамуччи, смотрящего на него в ответ. Влажные, чуть хлюпающие звуки пробивались сквозь постанывания; плавное движение бёдер, глубокие и неспешные толчки были так прекрасно видны в пошлых поступательных движениях, превращая Скарамуччу в ещё больший беспорядок. Видеть, как Кадзуха брал его; во что превращался он сам, будучи столь приятно заполненным, отдающимся - невероятно смущающе.И этот взгляд голодных алых глаз, таящий в себе похвалу. Похвалу за то, что он так послушно смотрел на то, во что превращался.
Хорошо-хорошо-хорошо, как же чертовски хорошо.
— Кадзу… — Ох, малыш. Как я люблю слышать своё имя из твоих губ, особенно в такие моменты, — резкий глубокий толчок, выбивший из Скарамуччи громкий, очень сладкий стон, на что Кадзуха, судя по довольной улыбке, и рассчитывал. Руки огладили бёдра, сжимая их сильно, но не грубо. — Вот так, мм, как красиво. Так и вынуждаешь двигаться быстрее.Какой же…
— Как же приятно знать, — Кадзуха чуть ускорился, не отрывая взгляда от отражения. Звук пошлых шлепков прекрасно дополнял картину; Скарамучча так старательно следил за отражением, моментами прикрывая один глаз, когда толчки совсем выбивали из колеи, — что за маской колкости, холода и отстранённости скрывается такой хороший и послушный мальчик, готовый на всё, лишь бы я взял его; говорящий о своих чувствах так легко. Навязчивое желание выстанывать любимое имя, как самый яркий показатель чувств, душило, но Скарамучча так отчаянно цеплялся за остатки своей сдержанности, стараясь удержаться за край этого чёртового обрыва.Только с Кадзухой это невозможно.
— И как же красиво видеть твои приоткрытые чувства и желания прямо сейчас. Ну же, милый, — рука Кадзухи ухватилась за ремень, обвивая его вокруг запястья парочкой точных движений. — Покажи мне свою любовь не только на словах; я знаю, как её много в твоём прелестном сердечке, — он принялся грубо натягивать Скарамуччу за поводок, любуясь пошлым видом, срываясь на тяжёлое дыхание. Звуки шлепков кожи о кожу продолжали приукрашивать каждое слово. — Мм, и как красиво она может выражаться, — алые глаза бегали по более явному изгибу спины, особо вкусному виду того, как глубоко и быстро он входил, всецело контролируя темп; натягивая, но не поддавая бёдрами. Любовались импровизированным ошейником, так красиво обрамляющим тонкую шею; отражением уже окончательно упавшего в пучины удовольствия котёнка, начавшего поддавать бёдрами в ответ, насаживаясь с большим рвением. — Вот так, умница. Как же сильно тебе идёт ошейник; как лестно, что лишь для меня ты на столь коротком поводке. Ремень сдавил шею сильнее, и Скарамучча послушно выгнулся, всецело потакая чужому контролю. Вид того, как Кадзуха принялся поддавать бёдрами, окончательно перехватывая инициативу, будоражил. Он видел каждое движение, каждый толчок, чувствуя, как глубоко он входил, растягивая так невероятно приятно. Замирал в предвкушении, когда Кадзуха почти что выходил, давая небольшую поблажку, а после так резко проникал до самого основания этим грубым, но плавным движением бёдер; взгляд алых глаз, полный довольства и его тяжёлые выдохи в такие моменты, стоило ему войти до конца - смерть. Смерть для наблюдающего Скарамуччи, которого уже так грубо натягивали за поводок, выбивая из груди такие сладкие стоны удовольствия и обожания, поддерживая этот пошлый, действительно невероятно пошлый, пожирающий зрительный контакт. Не в силах отстраниться, не в силах даже толком пошевелиться, чувствуя себя таким прирученным, пойманным в лисьи лапы - он послушно принимал каждый толчок, радуя любимого своими реакциями. — Красиво, — Кадзуха довольно наблюдал, не ослабляя хватки на ремне со слегка хитрым прищуром, — ты такой красивый. То, каким нежным, каким ласковым он был в своём тоне, имея его вот так грубо, но вместе с тем невероятно приятно, без перебора - дуальность, к которой Скарамучча никогда не сможет привыкнуть. Ну как можно быть вот таким: сидеть на двух стульях, сводя его с ума из раза в раз. — Ты так много говорил мне, что любишь меня, — натягивая за поводок, Кадзуха продолжил, лишь сильнее выражая эти грани. Глубокий точный толчок, задевший чувствительное местечко Скарамуччи, и вырвавший из его груди мелодичный и протяжный стон, вызвал на его лице ещё одну улыбку. — Ох, котёнок, я тоже так сильно люблю тебя. У меня так много чувств, ммм… Выпустив ремень из рук на секунду, он задрал рубашку на спине Скарамуччи повыше, чтобы видеть абсолютно всё, но… Но Скарамучча плюхнулся щекой на кровать, прогибаясь в спине сильнее, громко постанывая в ткань даже несмотря на то, что Кадзуха заметно замедлился, давая ему небольшую поблажку.Сегодня всё шло совершенно наперекосяк. Скарамуччу правда так сильно выворачивало наизнанку.
— Ох, вау, — уложив ладонь на поясницу любимого в месте красивого изгиба, он уже ласково спросил, — мне приостанов— — Нет! — Скарамучча резко произнёс, только-только желая добавить «не смей», но, стоило Кадзухе с тихим смешком вернуться к тому же темпу, он моментально растерял весь запал. Щека тёрлась об одеяло от быстрых, глубоких и точных толчков, чужие руки так по-собственнически улеглись на его ягодицы, сжимая и натягивая на себя. От сильного возбуждения и обилия удовольствия, чувств, Скарамучча прекрасно чувствовал, как предэякулят капал на ткань под ним, так и говоря за него, в каком жалком состоянии он был. Любимое имя срывалось с губ, минуя любые хрупкие преграды; ему чертовски хотелось стонать его, донося все свои чувства. — Как же хорошо, ты такой, мм, — Кадзуха сорвался на низкий стон, продолжая любоваться видом. — Идеальный для меня; особенный, красивый, прекрасный. Во всём, как бы моментами не казалось иначе… Снова эта нежность: эти тёплые комплименты, это его видение, ласка; Скарамучча сжал одеяло до побеления костяшек, чувствуя, что ещё парочка слов, и он просто не выдержит, трескаясь окончательно. Сентиментальность во время секса, ну нет, ну не мог же он так ярко реагировать на ласку… — Лучшее, что случалось со мной, самое дорогое, что у меня есть. Я люблю тебя, — рука ласково прошлась по лопаткам, вызывая новую волну и так постоянно бегающих мурашек. Как красиво он произносил эти слова, будучи таким же объятым негой и удовольствием. Пальчики принялись вышагивать по выпирающим позвонкам в нежно-дразнящем порыве. — Люблю так сильно, очаровательный; каждое достоинство, каждый изъян. Моё пушистое счастье.О боже.
Громкий стон сорвался с губ Скарамуччи. Уже не волна, а целое цунами удовольствия накрыло тело, срывая громкий, самый громкий стон за всё это время с искусанных губ. Судорожная дрожь прошлась по телу и невероятнейшее облегчение вперемешку с эйфорией разлилось по каждой венке, каждой напряжённой мышце тела, превращая его в кусочек сахарной ваты.Как же сильно он, наверное, сжался.
Кадзуха не успел даже удивлëнно посмотреть на Скарамуччу, резко впиваясь пальцами в чужую талию до покраснения, прикрывая глаза и очень тяжело выдыхая, закусив губу; Скара прекрасно почувствовал, как член Кадзухи запульсировал внутри.Неловкая тишина. Лишь тяжёлое, сбитое с нормального ритма дыхание парней разбавляло её хоть капельку.
— О боже, — Кадзуха тихо произнёс, чуть склоняясь вниз, щекоча спину парня белокурыми локонами. Нежный поцелуй отпечатался на лопатке, — Скарамучча… — Нет. — Скара… — Мы не будем говорить об этом, — Скарамучча смущённо нахмурился. — Пожалуйста, нет. — Нет-нет, я просто хотел сказать… — Кадзуха слегка замялся на секундочку, а после, ласково усмехнувшись, всё-таки добавил: — Что это было невероятно мило. Очаровательный. Скарамучча насупился, обессиленно выдыхая. Тело казалось таким ватным, напоминающим мягкое облачко: лёгкое-лёгкое, переполненное этим окрыляющим послевкусием удовольствия. — Ты так быстро кончил от ласковых слов, боже, — Кадзуха прикрыл лицо рукой, словно бы желая спрятать свою глупую влюблённую улыбку; слова не смогли усидеться внутри. Скарамучча моментально покраснел, будто бы даже слегка надувшись. — Это так мило, я не могу, котёнок… — Заткнись. Кадзуха лишь усмехнулся, принимая каждую колкость и грубость, как самый наиприятнейший комплимент. Принимал и очень любил эту, казалось бы, негативную черту. — Ты тоже… моё счастье, — Скарамучча тихонько прошептал спустя пару секунд, так по-милому нахмурившись.Умер уже Кадзуха, слегка покраснев, не сдерживая удивлённого выдоха.