***
♫ Delta Rae — I Will Never Die 24 декабря 1999 года. Запахнув тоненькую джинсовую куртку плотнее, Грейнджер зябко ёжится, ныряя в темный зев очередного коридора. Помахивая бумажным кульком в левой руке, по дну которого расползались уродливые, жирные пятна, ведьма спешит в сторону жилого крыла, где располагались личные комнаты немногочисленных преподавателей. За годы лишений, пришедших вместе с началом войны, она почти смирилась с рядом неудобств и почти привыкла к стеснённым условиям, когда, порой, ей не приходилось выбирать места для ночлега или укрытия от следующих по пятам приспешников Темного Лорда. Но с чем она никак не могла смириться — так это с отвратительным ощущением холода. Памятуя дементоров, с которыми волшебнице приходилось не раз сталкиваться, чувствовать иступляющий душу лёд для Грейнджер было сродни пытке. Скользнув в очередной поворот, освещённый парой заколдованных светильников, зловеще и драматично раскачивающихся из стороны в сторону на едва заметном, но весьма ощутимом прохладном сквозняке, Гермиона остановилась, уставившись себе под ноги. — Н-нет... — почти неслышно, одними губами, прошептала девушка, не в силах отвести взгляд от тела, что лежало посреди коридора, в паре шагов от неё. — Рон! — знакомое имя больно скребёт по горлу, царапает, слетев с губ, уродливым, поломанным пополам эхом звучит в безлюдном коридоре, рикошетит по вискам Грейнджер. Она захлёбывается в приступе безмолвной паники. Дрожащими руками тянется к ремню на джинсах, в специальной петличке которого лежит её палочка. Кулёк падает на каменный пол с неприятным кваканьем, которого она, конечно, не слышит. Лишь шепчет в уме, умоляет кого-то, чтобы её опасения не оказались верными, а догадки — правдивыми. — Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалу… — не прекращая шепчет она вслух, нащупав холодное древко кончиками пальцев и чуя привычное покалывание магии на подушечках пальцев. И всё же безжизненный взгляд потухших зелёных глаз Рона, лежащего перед ней на полу, цепляет её. Гермиона скользит взглядом по бледным запястьям, к заостренным и уже посиневшим скулам, в отчаянии она пытается сосредоточиться, чтобы сотворить нужное ей заклинание, но сделать это теперь в сто раз сложнее, чем на уроке ЗОТИ. — Рид-д… — нужное ей заклинание больно застревает в горле чем-то ржавым и острым. Грейнджер закрывает глаза. Делает глубокий вдох, ощущая на кончике языка сырость и пыль, закованные в обжигающий лёд. — Ридикулус! — более уверенно, веско произносит колдунья, отправив заклинание в сторону безжизненного тела своего лучшего друга. Мгновение, доля секунды длится насмешливо бесконечно, издевательски медленно, перед тем, как вместо трупа Уизли возникает небольшая ледяная горка, с которой с весёлыми визгами скатывались крошечные волшебники и волшебницы, облаченные в нарядные пёстрые мантии. — Спасибо. Спасибо. Спасибо, — тихим шёпотом благодарит Грейнджер кого-то, устремив взгляд в тёмный потолок над собой и задрав голову так, чтобы больше не видеть проклятого боггарта. Она отбрасывает бедолагу подальше одним из заклинаний, обещая себе, что поищет и обезвредит его завтра же. Подобрав промасленный бумажный пакет с пола, очистив тот быстрым заклинанием, Грейнджер торопливо направляется к двери собственной комнаты. — Добрый вечер, профессор МакГонагалл, — девушка широко, но всё ещё натянуто и нервно, улыбается полосатой кошке, расположившейся на невысоком пуфе возле совсем небольшого камина, служившего Грейнджер больше в качестве источника тепла, нежели средством коммуникации с волшебным миром, хотя она и вправду часто использовала его для переговоров с учителями в школе. Распахнув свои медово-зелёные глаза и широко зевнув, должно быть, в знак приветствия, профессор МакГонагалл нехотя поднимается на четыре лапы, чтобы как следует потянувшись, упруго спрыгнуть на тонкий и выцветший палас, что лежал в той части небольшой комнаты Грейнджер, где располагался камин. Минерва садится напротив Гермионы, подпирающей спиной дверь, и с интересом уставившись на девушку. — Неважно… — отмахивается та в ответ на, как ей показалось, упрекающий взгляд кошачьих глаз, обрамлённых очертанием оправы очков, что неизменно носила профессор МакГонагалл, будучи в своем человеческом обличии. Гермионе было неприятно додумывать немые диалоги между ней и профессором, но она отчаянно пыталась наделять Минерву хоть чем-то человеческим хотя бы в своём воображении. Кошка подходит к колдунье, протестующе громко мяуча и виляя тонким и изящным хвостом. Учуяв навязчивый, едкий аромат рыбы, исходящий из пакета, Минерва снова мяукает, скребя острыми когтями по плотной ткани джинс Гермионы. — Счастливого Рождества, Минерва, — мягко шепчет Грейнджер, наблюдая за кошкой, что с аппетитом поедала сырое рыбное филе, аккуратно нарезанное Гермионой специально для неё, из изящной фарфоровой миски. Грейнджер украдкой стирает слёзы с прохладных щёк, наблюдая за той, на кого ей всегда хотелось ровняться, кто был для неё неоспоримым авторитетом и лидером все те годы, что она проучилась в Хогвартсе. Видеть профессора Макгонагалл сломленной, спрятавшейся внутри своей анимагической формы, Гермионе было едва ли не больнее, чем признать смерть Гарри. Несмотря на холод, предусмотрительно окутав себя несколькими согревающими заклинаниями, сотворив из них своеобразный невидимый купол, Гермиона встречает Рождество, сидя на широком подоконнике открытого окна в своей комнате, скуривая одну за другой маггловские сигареты из своей «бесконечной» пачки «Лаки Страйк», которую ей удалось должным образом заговорить, поколдовав над ней не одну неделю. До её слуха доносятся отголоски и эхо пусть и совсем скромного, но празднества, устроенного преподавателями и обитателями школы Уитби для себя и немногочисленных учеников, оставшихся здесь на праздники. Конечно, в основном, здесь оставались те волшебники и волшебницы, кому теперь уже было некуда и не к кому возвращаться, и это не добавляло праздничного настроения, но Гермиона всё равно улыбается нестройному хору весёлого многоголосья, затянувших Рождественскую песнь колоколов, наблюдая за разноцветными вспышками петард и фейерверков, сверкающих в небе над маленьким и уютным Уитби. Гермиона неосознанно ёжится, вздрагивает то и дело, замечая разноцветные всполохи, на автомате распознавая то или иное заклинание или заклятие по цветам. Отвернувшись от очередного смертельного непростительного, Грейнджер спрыгивает с подоконника на свою кровать, предпочтя рассматривать уже выученные наизусть трещины на потолке. Медитативное разглядывание причудливых узоров, которые оживали в воображении Грейнджер, прерывает чей-то нетерпеливый и громкий стук в дверь. Гермиона не сразу слышит агрессивный стук в дверь сквозь музыку, игравшую в наушниках на её плеере, который она случайно отыскала (как и диски с любимой музыкой) в своей бездонной сумочке, когда распаковывала вещи здесь, в Уитби. — Что стряслось? — спрашивает она, отпирая дверь, сняв с неё несколько охранных чар. Перед её взором в чёрном прямоугольнике дверного проёма предстаёт один из учеников школы. — Буллфорд... — фамилию старшекурсника (одного из семи на всю школу) Гермиона произносит одновременно предостерегающе и обреченно: Майкл Буллфорд был её собственным наказанием и проклятием. Гермиона не сомневалась в том, что со временем, если школе Уитби будет суждено просуществовать дольше, чем она рассчитывала, Буллфорд вместе со своими товарищами, превратится в одну из легендарных личностей, сплетни и небылицы о которых будут передаваться из уст в уста поколениями учеников. — Мы случайно, Герм-мисс Грейнджер! — вовремя исправившись, пробасил высокий, как шпала и тощий, как щепка парень. И пусть Ричард Буллфорд выглядел карикатурно и казался абсолютно нелепым, похожий больше на жука-палочника, облачённого в человеческую одежду, но Гермиона знала, на какие выходки был способен этот дылда и его приятели. Буллфорд, Брэйди и Хамфри – неразделимое трио – ни капли не походившее на то, частью которого когда-то была сама Гермиона — эти трое были живым воплощением последствия невообразимого и безумного союза близнецов Уизли и Пивза. — Что на этот раз, Буллфорд? — спрашивает Гермиона, пытаясь обуться, натягивая свои походные ботинки на босу ногу, и одновременно с этим набросить поверх футболки плотную мужскую рубашку на пару размеров больше нужного, которую тоже отыскала в своей бездонной сумочке. Не сказав ни слова, Буллфорд тянет её в сторону основной части школы, где располагались учебные классы, своеобразный «большой зал»; миновав уже опустевшие коридоры в этой части аббатства, Грейнджер и Буллфорд оказываются на пороге местного лазарета. К счастью Гермионы и остальных, койки здесь пустовали уже пару недель подряд, поэтому и на посту дежурного никого не оказалось. — Фините Инкантатем, — шепчет Гермиона, сотворив заклинание над кажущейся пустой койкой, возле которой стояли Брэйди и Хамфри (они были на пару лет младше своего предводителя, но за неимением должного количества ровесников ученикам приходилось быть менее прихотливыми при выборе друзей и приятелей). Грейнджер заметила то, как прогибался матрас под тяжестью невидимого пострадавшего, ещё за пару мгновений до того, как она остановилась возле кровати. После отменяющего заклинания, сотворенного колдуньей, спали и чары хамелеона, наложенные кем-то из бестолочей на незнакомца, что едва помещался на узкой больничной койке. — К-кажется, он м-ма-маггл, — заикаясь больше обычного, мямлит Джонатан Брэйди, поправляя очки на кровоточившей переносице. Гермиона перевела взгляд с обезображенного, опухшего и окровавленного лица незнакомца на Брэйди, а затем посмотрела на Майкла Хамфри, который выглядел немногим лучше человека на койке. — Идиоты, — на выдохе констатирует Грейнджер, призывая своего патронуса, чтобы отправить с ним сообщение для своих коллег и вызвать в лазарет целителей. — Минус двадцать очков с каждого в личном зачёте. А теперь садитесь на ту кровать и ждите миссис Лайн и мисс Бакши. Живо!***
По белоснежному скошенному влево полотну дороги промчался автомобиль. Дальний свет облизнул склоняющиеся под весом снега сосновые шапки, оголённые искорёженные холодом стволы деревьев и одиноко идущего по краю мужчину. Он шёл медленно, сильно прихрамывая, но упрямо двигаясь вперед. Туда, где за погружённым во мрак лесным массивом поблескивали своим обманчивым теплом блики города. Автомобиль промчался мимо, обдавая мужчину волной взмывшей в воздух изморози, и исчез за поворотом. Возможно, стоило сойти с дороги, чтобы не испытывать это ощущение приближающегося удара в спину, который мог бы стать последним, что он может пережить в своей жизни, но это было лучше, чем пробираться сквозь лесную чащу. Он не был уверен, что ему хватит на это сил. На самом деле, мужчина не понимал, почему всё ещё считает это движение к чему-то впереди лучше, чем то, от чего он бежал; почему всё ещё считает, что существует некий пункт назначения. Какое-то время назад — несколько дней или недель, он не уверен, — мужчине казалось, что он помнил причину, но сейчас это знание превратилось в не более чем предчувствие. Всё равно что увидеть во сне главный ответ на основополагающий вопрос своего существования, но едва открыв глаза, забыть его; только ощущение, что, кажется, там было что-то настолько важное, что заставляло сердце и разум биться в агонии в попытке спасти своего носителя. Что ещё ему оставалось делать, кроме как продолжать это движение с неизвестной целью. Сжав глаза, оцепеневшие от мороза, он потер левый — тот, который он ещё мог открыть, но зрение постоянно затягивается пеленой — и поборол желание растереть лицо ладонями. Разум останавливал его от этого действия, иначе в следующий раз он будет отдирать ледяную корку вместе с кожей. Он и так почти ничего не чувствует. Боль и агония настолько слились в единое серое пятно, что стали нормальным состоянием; необходимым. Странно, но единственное, где мужчина всё ещё чувствовал колючие обжигающие приливы, была левая голень — та самая, которой на самом деле не было. Она натурально чесалась, будто бы что-то издевалось и вставляло в мышцы раскалённые спицы. Мужчина почувствовал движение за спиной и нарастающий рев. Инстинкты заставили его обернуться и застыть в ожидании «врага?». Выпрыгнувший поток света снова ослепил его, но странник не сумел заставить себя отвернуться, будто готовился к удару, который снова не случился — автомобиль снова пронёсся мимо, оставляя после себя снежную круговерть. Он привалился к каменной стене дома, когда тьма основательно опустилась на улицу городка, однако здесь было слишком светло. Ему казалось, что каждый прохожий впивается в него взглядом, и от этого становилось не по себе. Даже бредя по обочине пустынной дороги, он чувствовал себя уютнее, чем среди этих истерично сверкающих домов и бьющих по глазам панорамных витрин. А особенно этот сводящий с ума шум: смех прохожих, какие-то подвывающие звуки песен, звон колокольчиков, — безликая атакующая какофония, которая заставляла мужчину забиться в угол, как бездомного пса. Таким он и был в сущности. Сползая на дорогу по стене, он стянул шапку с головы, бросил её на притоптанный снег рядом с собой и снова потёр глаза, пытаясь отрезвить свое сознание, и спрятал лицо в ладонях. Его слух уловил какой-то звон совсем рядом с собой, концентрируя внимание мужчины на возникшей перед ним женщине. Пожилая, сгорбленная, с иссушенным серым лицом и неестественно добрыми глазами — она была немногим выше сидевшего на земле мужчины. — Счастливого рождества! Странник посмотрел на свою шапку, в которой теперь поблескивали несколько монет и посмотрел в лицо явно довольной своим поступком женщины. Встретив его взгляд, она на мгновение исказилась в испуге. Из груди женщины вырвался пораженный вздох, который она не сумела сдержать, будто бы её реакция могла кого-то оскорбить, чёрт возьми. Мужчина почувствовал: вопреки тому, что даже ноги его уже не держали, силы на то, чтобы ощутить мерзотное чувство злости, у него всё-таки были. Женщина застыла перед ним, и, только придя в себя, полезла в свою сумочку, и вынула какой-то сверток. Упрямо сунув ему в руки что-то завёрнутое в фольгу, она, кажется, попыталась что-то сказать, но так и не сумела выдохнуть. Собравшись, она дергано зашагала прочь под пристальным взглядом странника. — Какого гребаного Мерлина... — устало и настороженно он начал разворачивать «подарок» и обнаружил там мягкий кекс. От запаха закружилась голова, причем в самом прямом смысле. Где-то на задворках разума почему-то возникла мысль, что он может быть отравлен, но мужчина уже жадно вгрызался в сладкую булочку, ухватывая потрескавшимися губами все крошки и игнорируя привкус крови во рту. Когда эта подачка была побеждена, он вскарабкался на ноги и снова продолжил путь. Городок продолжал гудеть, а желудок горел неясной приятной болью — впервые за бесконечно долгое время он почувствовал что-то внутри себя, но уже не был уверен, что это всё же было хорошим решением. Кажется, его всё же отравили. Не выдержав, он прячется в переулке и снова падает на землю. Ему нужно сделать паузу. Нога, которой нет, ныла нестерпимо, будто была сделана совсем не для него. Подтянув к себе протез, он поборол свое затуманенное сознание, которое будто бы боялось, что его невидимая нога замерзнет. Сняв искусственную «приставку», он закрыл глаза и начал массировать обрубавшуюся уродливым шрамом голень. Рядом послышались голоса, и за гранью его потяжелевших век замерцали вспышки. Мужчина успел увидеть летящую в свою сторону искру, прежде чем она врезалась в его грудь. Кажется, прежде чем его сознание основательно отключилось, он услышал крик, но голос этот ему был не знаком, хоть и отдавался вибрацией в собственном горле.***
Мягкий солнечный свет разливался из высокого сводчатого окна по широким плечам мужчины, подсвечивал золотом кучерявые вихры на макушке, которые Грейнджер пыталась поправить, но тщетно — волосы то и дело рассыпались в беспорядке заново. Памятуя об беспредельной аккуратности, на которой настаивала Латика, Гермиона решает менять повязки на лице незнакомца, не используя магию. Вооружившись медицинскими ножницами, вздохнув поглубже, будто бы собираясь с силами, колдунья принимается за дело. Придвинувшись к забинтованной голове пациента как можно ближе, сидя буквально на самом краешке табурета, Гермиона делает первый надрез у шеи мужчины, аккуратно касаясь его чуть ниже кадыка. Он почти синхронно вздрагивает. Запаниковав, видимо приходя в себя, мужчина мечется из стороны в сторону, а потом резко приподнимается на подушках, силясь встать с кровати. — Сэр. Сэр, прошу. Успокойтесь, — уверенно и спокойно говорит Гермиона, касаясь ладонью его забинтованной груди, пытаясь завладеть вниманием. — Вы в больнице. Всё в порядке, — направив всю свою физическую силу к рукам, Гермиона с трудом пригвождает мужчину к подушкам, одновременно с этим пытаясь отнять его руки от повязок.***
Холод металла прижался к его шее. Он ни с чем его бы не спутал, остро ощутив это леденящее прикосновение под натянувшейся кожей при невольном движении кадыка. «Всё же поймали», — мысли, поразившее его сознание. Вздрогнув, он решил, что будет бороться до конца, и попытался вырваться, но тело его не слушалось, а сил не хватало даже на то, чтобы разлепить чёртовы глаза. Однако сквозь эту грозную попытку отстоять своё право на никому не нужную жизнь, мужчина услышал совершенно неподходящий к ситуации голос — мягкий, тревожный, почему-то до оскомины знакомый своей тонкой женственностью. Пораженный, он всё же поддается усилию чужих рук и ложится обратно, огромным усилием воли поборов инстинкты своего тела. С ним продолжали диалог, на который он, к слову, не соглашался, но вынужденно отвечал кивком головы. Побороть себя и собственную дрожь от неестественно аккуратных действий чьих-то осторожных ладоней оказалось сложнее, чем он думал. Можно ли было доверять тому, кто был в выигрышном положении, в отличии от тебя? Даже та старушка, кажется, отравила его! Наконец, он ощущает освобождение от чего-то доселе стягивающего его лицо. С трудом разлепив глаза, мужчина приподнимается на кровати, пытаясь сконцентрировать зрение, и, проморгавшись, различает белоснежную комнату, в которой оказался. В этой стерильности он чувствовал себя инородным телом, но рядом снова раздает уже знакомый ему поражённый вздох, и мужчина переводит взгляд на девушку рядом. Кажется, именно она была той, кто приставил к его горлу режущий металл. Он исследовал лицо девушки, пытаясь понять, насколько она может быть ему знакомой, видел ли он её раньше. Аккуратно собранные волосы, белоснежная одежда, острые черты лица и этот лоснящийся блеском взгляд. Вспоминая реакцию пожилой женщины, он решает, что юную девушку так же пугает его вид. Можно было только догадываться, насколько всё плохо. — Где я? — голос, потусторонне хриплый, разрезает горло.***
— Пожалуйста. Позвольте мне помочь с бинтами,— заручившись его немым согласием, Грейнджер снова берется за инструменты. — У меня в руках ножницы. Не дёргайтесь. Пожалуйста, — она дожидается кивка головы, а потом, подождав ещё несколько секунд, чтобы убедиться в том, что использовать «остолбеней» ей не придется, снова начинает разрезать плотную ткань. — Уже всё. Сейчас я всё сниму. Только не открывайте глаза сразу, здесь довольно солнечно, — предупреждающе говорит она в спрятанное за повязками лицо. Аккуратно поддев кончиками пальцев застывшую, будто каркас из тончайшего гипса, повязку пропитанную терпкой, густой мазью, от которой пахло горькой полынью, крапивой, мхом и поздней осенью, Грейнджер, будто слепок, снимает бинты с шеи и головы незнакомца, который неожиданно оказывается ей слишком знакомым. — Что?.. Не может быть, — она неверяще, с сомнением, смотрит в знакомое, пусть и слегка изменившееся из-за воздействия заклинаний ли, или из-за прошедшего времени, или других обстоятельств, лицо. — О-ох, — с губ срывается удивленный выдох, стоило мужчине открыть глаза. Перед Гермионой Грейнджер был никто иной, как Аластор Муди. Всё ещё не веря собственным глазам, Грейнджер немигающе смотрит на мужчину, скользя взглядом по пусть всё ещё и искаженным неровными наростами, но знакомым и легко узнаваемым чертам лица мракоборца. Но столкнувшись глазами с изучающе-препарирующим, холодным и отстранённым взглядом разноцветных глаз Муди, Гермиона спешит перевести свой взгляд в сторону. Она наскоро, почти воровато, озирается по сторонам, ещё не до конца понимая, в попытке ли сберечь тайну пробуждения их неожиданного гостя или же в поисках поддержки кого-то из коллег: хроническая подозрительность, кажется, уже навсегда въелась в каждого сопротивленца, что говорить о Грейнджер, являвшейся когда-то одним из активных членов Ордена феникса. Под личиной восставшего из мёртвых Аластора Муди мог скрываться кто угодно. Едва заметно хмурясь, Грейнджер отсаживается чуть дальше, будто из уважения к личному пространству мужчины, которого она приняла за Грозного глаза. Словно нарочно, в насмешку над ситуацией, в её голове уже звучит глубокий и как всегда требовательный голос Аластора Муди, того, которого ещё помнила и когда-то знала Гермиона Грейнджер: «Бдительность, Грейнджер! Никогда не забывай убедиться в том, что перед тобой именно тот, кого ты видишь!». Он каждый раз требовал от всех них проявления бдительности. Каждый чёртов раз напоминал ей или кому-либо ещё о последствиях той беспечности, из-за которой, Пожирателям удалось украсть личность одного из лучших мракоборцев магической Британии. Гермионе удаётся застигнуть врасплох Аластора или того, кто им притворялся. В общем, того человека, что лежал сейчас перед ней на узкой больничной койке, едва помещаясь, огромной грудой бледно-серых камней. Профессор Муди (а именно так Гермиона привыкла называть Аластора со времён своего четвертого курса в школе магии и волшебства) всегда напоминал ей что-то огромное и монументальное; он и вправду был огромной, непреклонной и непробиваемой горой. Будто неровно и рвано, наживо высеченный из самого твердого камня: холодный, бесстрастный, острый и хищный. Схватив с поверхности прикроватной тумбы, забитой снадобьями, мазями, бинтами и инструментами, тонкий и острый ножик для работы с ингредиентами, что порой добавлялись в то или иное снадобье в самый последний момент, приставив кончик лезвия к шее незнакомца Гермиона заговорила. — Что Вы поставили мне за эссе на первом уроке по ЗОТИ, профессор? — лезвие её ножа опасно близко к его сонной артерии, упирается где-то под правым ухом мужчины. Профессор Муди никогда не задавал письменных заданий за ту пору, что успел побыть преподавателем в Хогвартсе, предпочитая энциклопедическим знаниями практику. Настоящий Аластор Муди должен был знать верный ответ на этот простейший вопрос. Грейнджер выжидающе смотрит в глаза Аластора, мысленно умоляя мужчину ответить верно, но в то же время не смея ослабить давление лезвия, а, наоборот, впиваясь в мягкую, податливую плоть сильнее, царапая кожу на шее до крови. — Ну, говори, — тихо просит она, не желая смириться с тем, что перед ней был кто-то другой, кто-то чужой. — Говори! — требовательно повторяет уже громко, строго и холодно, прибавляя к голосу и интонациям чёрствости, надавив ещё сильнее ножом, оставляя на шее мужчины укол, из которого теперь причудливо струилась и капала ярко-алая кровь. Вместо ответа на её вопрос, вместо покорного следования её требованиям, мужчина, которого она приняла за Аластора Муди, с шумом выдохнув, почти зарычав, подаётся вперед и с поразительной легкостью, присущей всякому, кто был размером с чёртову гору, отмахнулся от Гермионы, как от назойливой мухи, подавив её атаку на корню. Упав на пол, Гермиона больно ударяется головой об тумбочку с инструментами. — Черт! — испуганно шепчет девушка, уворачиваясь от импровизированных острых снарядов, норовивших покалечить ведьму. Увидев, что Муди решил ретироваться, Грейнджер бессовестно хватает мужчину за щиколотку его единственной ноги, цепляясь в грубую кожу на ноге со всей силой, царапая кожу, впиваясь в неё ногтями. Как и предполагалось, не сумев ступить и шага по направлению к своему совершенно маггловскому — может быть, только на первый взгляд? — протезу, Аластор падает на холодный и твёрдый каменный пол, погребая под собой и Гермиону. Девушка кричит, придавленная им к каменным плитам, взгляд ведьмы цепляется за завязку больничной робы, в которую Аластора облачили после его поступления в Уитби. Осознав, на какую именно часть тела очередного лже-Муди она сейчас смотрит, Грейнджер поспешно отворачивается, копошась под мужчиной. Она больно и сильно бьёт его ниже пупка, выбивая из него нелицеприятное проклятие, выбирается из-под него и ползком направляется обратно к тумбочке, на которой осталась её волшебная палочка — призвать её невербально Грейнджер отчего-то не догадалась. Уже почти добравшись до своей цели, практически схватив за резную рукоятку палочку, которую ей пришлось приобрести после потери той, что прослужила Грейнджер верой и правдой больше семи лет, но была утеряна в бою; Аластор хватает её за волосы, тянет на себя, каким-то чудом удерживая равновесие стоя на одной ноге, как чёртов оловянный солдатик из той самой, грустной сказки, которую читала Грейнджер будучи ещё малышкой. Она чувствует на себе железную хватку его рук, слышит, как бешено колотится его сердце, будто и вправду ощущая бесчисленные удары своим затылком, прижатым к каменной груди мракоборца. Пальцы Аластора, большие и грубые, царапают обнажённую кожу на шее, смяв белоснежную футболку в бесформенный ком, кажется, вместе с Грейнджер, мужчина с силой сжимает тонкую девичью шею, привалившись бедрами к широкому подоконнику, чтобы удерживать равновесие и не упасть.***
Оказывается, он не любил, когда его простые и прямые вопросы игнорируют. Разве он многого просил? Всего лишь понять свое гребаное местоположение. Больница? Ну, хорошо. Это хотя бы Англия? Он даже не спрашивает, кто она такая. Чтобы получить обстоятельный ответ потребуется больше времени и слов, больше чем два. Какой сейчас день? Несущественно, в отличии от своего местоположения, которое могло бы сказать гораздо больше. Только если его не скрывают. Разум отчаянно пытается отыскать в собственной памяти осколки, на которые он мог бы опереться. Что он в сущности помнил? С того момента, как проснулся последний раз где-то в лесной чаще, свалившись в бурелом и пробыв там то ли во сне, то ли в бессознанке, до тех пор, пока солнечный диск не начал слепить его глаза сквозь куцые древесные стволы, а до этого он бежал. Настолько, насколько мог, до тех пор, пока агония не отключала его сознание, обрушивая на землю. Он помнил звон в ушах и странный слепящий свет, заполонивший пространство. Он помнил грохот, который постепенно проступал сквозь белый шум. Он точно помнил, как подтянул своё тело с пола, скидывая с живота большой камень, похожий от обломок стены. Под ладонями крошился колючий порошок, оставляя мутные следы от пальцев. Лёгкие саднило так, что организм сам требовал освобождения. Откашлявшись, мужчина обнаружил кровь на своих потемневших руках — вот что он точно помнил. Окинув пространство он видел чужие тела, разбросанные странные приспособления, некоторые напоминали ножи. Мужчина понимал, что ему нужно бежать, повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, он изловчился, поднявшись и тут же завалился, потеряв равновесие. Разум путался — должен ли он помогать тем, кто сейчас лежит перед ним. Тогда — да, точно! — он вспомнил одно из лиц пострадавших от неведомого взрыва. Этот «несчастный» стоял перед мужчиной с развесёлой улыбочкой и тыкал кончиком деревянной палочки ему в лицо, и мужчина чувствовал будто его щека, лоб, шея опаляются щёлочью. Боль полоснула его в воспоминании, заставляя стиснуть ладони на шее едва шевельнувшегося выжившего. Затем вырвать палочки, сгребсти то, что смог увидеть, схватить рюкзак, куртку и ногу. И сбежать, опираясь на остовы каменных стен. Вот, что он помнил последним, — прикованный к разделочному столу перед сумасшедшим. А смог ли он в самом деле сбежать? Девушка могла бы развеять его сомнения, если бы начала открытый — незаинтересованный и непричастный — диалог, но она лишь подтверждала его сомнения. Острие лезвия ножа прижимается к шее — почему-то внутренне это вызывает одобрение — но теперь мужчина не обманывается. Он старается сдержать вспыхивающую искру в груди, которая стремительно летит в сухую и податливую солому его нервов. Просто чтобы посмотреть, будет ли у него время узнать, что же интересует незнакомку? Нужно лишь позволить ей задать тот вопрос, который она посчитает таким же важным, как его собственный. «Что Вы поставили мне за эссе на первом уроке по ЗОТИ, профессор?» Мужчина озадачено хмурится, выбирая какой уточняющий вопрос задать. Будто бы к его горлу не приставлено лезвие разделочного ножа. Да, этот чёртов вопрос основательно поставил его в тупик. Эссе?! Ну, хорошо, что такое эссе, он кажется понимает. Зоти?! Можно предположить, что это чья-то фамилия. Чёрт возьми, всё неважно по сравнению с тем, что кроется за последним словом: — Профессор?! — острие ножа прорывает кожу и знаменует момент, когда мужчина воспринимает это уже не как угрозу. Дальше всё происходило быстрее, чем он мог рассчитывать, но всё же полностью полагался. И эта девушка, кем бы она не была, не станет очередной преградой и новым пленом. Он хватает её и отбрасывает в сторону как заигравшуюся тряпичную куклу. Его задача проста — сбежать. Оказавшись на ногах, он понял, что его протез пропал, и теперь опираться придется только на одну опору. Рыкнув, он всё же отталкивается от кровати, успев подметить, что сил у него значительно прибавилось. Взгляд шерстит полки и сразу находит необходимое — собственную ногу. Только бежать ему всё же мешают натурально, делая подножку! Рухнув на пол, мужчина понимает, что в сущности приземлился на эту самую девушку, и, скрепя зубами, пытается избавиться от этого верещащего проклятья. Блядский Мерлин, просто свали ты в туман, женщина!!! Мужчина приподнимает себя, опираясь на кровать, и оборачивается на гребаную девчонку, надеясь, что теперь-то она спрячется в углу и даст ему спокойно уйти. Его острый взгляд сразу же видит главное: незнакомка хватается за уже знакомую ему деревянную палочку, которая пусть и выглядит иначе, но, нет сомнений, причиняет боль. Ту самую, адскую, непрекращающуюся боль. Гнев туманит его разум. Параллели легко пересекаются, отправляя в кровь распаляющееся пламя. Мужчина вскидывается, и хватает девчонку за волосы, и рывком тянет на себя, подавляя сопротивление тем, что буквально стискивает её в своих руках. Всё же устоять ему не удается, потому он едва ли не заваливается назад, упираясь в холодный подоконник. Пальцы впиваются в тонкую пульсирующую напряжением шею, которую девушка вынуждена откинуть на его плечо под давлением ладони. Другая рука зажимает в тисках убийственных объятий её тонкие предплечья, отчаянно цепляясь за ткань её верхней одежды, которая скрипит до хруста в его хватке. Гортанный рык вырывается у него из груди. Ощущение будоражит, жжётся отчаянным желанием довести дело до конца, и лишь где-то на задворках сознания он понимает, что вот-вот просто сломает эту хрупкую фигурку медсестры в собственных руках. В этот момент её руки перестают бороться, а двери в палату распахиваются. Мужчина понимает, что он не успел получить свободу малой кровью, но теперь ему поздно отступать. Медсестра цепляется за его руки, царапает запястья, ладони и лицо, плевав на гнойники, рассыпанные по всему его телу. Достав до кустистой бороды, впивается пальцами, тянет к себе, чтобы свободной рукой царапнуть по бровям и глазам. Пока ещё может, пока перед глазами всё ещё пляшут яркие вспышки сквозь жирную, густую мазню вокруг: различать очертания предметов, людей ей уже трудно. Она кусается, пинается, царапает и рвёт пальцами всё, до чего может достать, до самого конца, до того момента, как безвольно оседает в его руках, без чувств откидываясь на его плечо. Мужчина по-волчьи смотрит на вошедшего мальчишку с располосованным лицом, который требует отпустить «Гермиону». Странник ждет удобного момента. Словно зверь, он просто прикрывается невинным телом, и, вопреки здравому смыслу, чувствует бархат девичьей кожи, прильнувшей к его щеке: за ней он ощущает пульс, а под пальцами — биение сердца. Тем временем парень тычет в него очередной гребаной палочкой, а разгневанный пациент неизвестной больницы, готовый растерзать пришедшего, подхватывает потерявшую сознание девушку и кидает её в объятия глупого парнишки. Тот выбирает приоритетом её, цепко подхватывая. Кажется, он считал, что таков и был план, но тут же прилетевший в его переносицу кулак отправляет его вслед за медсестричкой — в отключку. Мужчина кидается к шкафу, наконец вытаскивая протез и быстро его одевая. Как раз в это время на пороге комнаты оказывается новая партия охраны. Что ж, им придется найти своим ебаным палочкам какое-нибудь другое применение, ведь он точно не сдастся без боя. Тем более, как человек прямоходящий. Грохот разбивающейся мебели разлетелся по коридору. Один из «гостей» вылетел на лощеный пол коридора в качестве рекламной акции «Приведи друга, если хочешь, но я бы не советовал». И это работало на ура, потому что в какой-то момент мужчина ощутил, как что-то буквально обвивает его тело и стягивает жгутами, заставляя повалиться на пол. Рыча в напряжении, он пытался выбраться из возникших пут, стараясь понять принцип этой херни, чтобы её взломать, но становилось только хуже. Странные путы заставляют его тело одеревенеть, что-то тянет его в воздух, стягивает запястья в кандалы и кладет на поверхность кровати. Он попытался закричать или пошевелиться, но уже не смог. Только тяжелый хмурый взгляд блуждал по лицам окружавших его людей, пытаясь осознать то, что они говорили. То, как они его называли. Аластор Муди? «Грозный глаз? Какая-то Мерлинова хуета...» — раздраженно думал он, стараясь запомнить лица каждого, кто на сей раз решит проводить на нём опыты в сфере пыток. Сперва ему влили какие-то зелья. После первого его живот громко заурчал, но кажется остался доволен новым пропитанием — на лицах пытателей это вызвало озадаченность. После второго у него появилась возможность говорить и первым же делом он послал их — очень далеко, с подробным указанием того, что рекомендуется делать в процессе пути, как развлекать друг друга всей их гребаной толпой и как именно нужно правильно применять ебаные палочки, с последующим уточнением, что приступить к этому занятию требуется незамедлительно. После этого он снова потерял возможность разговаривать, но была вероятность, что дело было в том, что всех крайне беспокоил отчаянный скрип его цепей, которые мужчина очень хотел оборвать. Не мог, но кому до этого было дело, верно? После этого сравнимый с Аластором по росту мужчина, которого все уважительно называли Кингсли, вызвался провести какую-то процедуру. И как только в сторону онемевшего Муди была направлена палочка, он понял, что сейчас будет больно. Снова. И снова был прав. Ему показалось, что голова раскололась пополам и по какой-то причине перед глазами замелькали картинки. Это было очень странно — видеть себя же в своей голове, осознавать, что это твои собственные воспоминания, и не узнавать. Полосующая боль стягивала голосовые связки так сильно, что казалось, он готов разорвать собственное горло в крике, но вокруг стояла оглушающая тишина. Эта пытка прекратилась довольно быстро. В уголках глаз скопилась влага, скользнувшая на подушку. Слов он уже не слышал. Да, и не слушал, к черту их. Ему хотелось курить.***
— Гермиона, — голос кажется ей таким знакомым. До сладкой боли в грудине, у самого сердца. Грейнджер куксится, не желая просыпаться: она снова уснула на задних рядах в классе Предсказаний, убаюканная удушливыми ароматами благовоний профессора Трелони. — Грейнджер! — Финниган снова будит её, чертов идиот. Гермиона нехотя открывает глаза и встречается взглядом с гриффиндорцем. Симус такой же смешной, каким был в школе, вот только теперь его лицо пересекает уродливый шрам, который делит лицо пополам по диагонали от правой брови до нижней челюсти слева. — Грейнджер, — с облегчением выдыхает парень и тянется к ней, чтобы обнять, а точнее, сгрести в свои нелепые объятия. Он коротко целует подругу в кучерявую макушку, мажет губами по её высокому лбу. — Не хочешь объяснить, что тут, гоблин вас заеби, происходит? — парень красноречиво кивает куда-то левее. Грейнджер обводит взглядом помещение, пытаясь сориентироваться: она всё ещё была в их небольшом больничном крыле, вот только теперь она лежала на койке по соседству с тем, кто называл себя Аластором Муди. Мужчина, скованный заклятьем и специальными наручниками, лежал на соседней койке, хмуро разглядывая всех собравшихся: помимо Финнигана, здесь был и Кингсли, и кто-то ещё из фениксов, Гермиона не могла с точностью вспомнить имена присутствующих. Она расстроенно вздыхает, когда не находит среди сопротивленцев ярко-рыжей макушки. Смешно было предполагать, что Рон вообще когда-нибудь появится здесь после того грандиозного скандала и ссоры, что случилась между ними чуть больше года назад. Грейнджер перевела взгляд с толпы фениксов в сторону Муди. — Вы же проверили его, да? — тихо, но уверенно спрашивает Грейнджер, прочистив горло. Пальцами неосознанно касаясь шеи, там, где она ещё чувствовала прикосновения Муди, а сейчас ощущала легкий зуд от краснеющей после его попыток приглушить её голыми руками. Грейнджер встречается взглядом с ничего непонимающим Симусом. — Это точно Аластор, Симус?! — добавляет она мгновение спустя, указывая кивком головы на мужчину слева от себя. — Миона, он отправил в нокаут пятерых, прежде чем мы смогли его обездвижить магически, — тоном гордого папаши похвастался Финниган, — конечно это, мать его, Муди, — сквозь смех отвечает бывший гриффиндорец, но заметив язвительное — «серьезно, Финниган?» — выражение лица Гермионы, поспешил отчитаться: — Мы всё проверили и дали ему хорошую порцию веритасерума, Грейнджер и расспросили. Это он, Гермиона. — Дерьмо, — проговорила на выдохе Грейнджер, осознав что пыталась убить самого Аластора Муди, восставшего из мёртвых. Решение о том, чтобы оставить Аластора здесь, в Уитби, далось Гермионе непросто. После осмотра несколькими специалистами по лечению последствий неудачных заклятий, что когда-то работали в Мунго, а теперь трудились лекарями в различных лагерях и убежищах Сопротивления, было заключено, что Аластор подвергался пыткам весьма жестокими и не очень умелыми легиментами, которые превратили его память в что-то похожее на решето. Восполнить бесчисленные бреши в памяти мага было вполне возможным, но для этого его нужно было оградить от агрессивной среды, полной различных триггеров, способных потревожить измученное сознание профессора Муди и усугубить его состояние. Поэтому Орден Феникса — Гермиона была уверена в том, что эта идея принадлежала Рону — принял решение о реабилитации Аластора в стенах аббатства Уитби, под её, Грейнджер, ответственность.