Лазурный нефрит

*** Троице путников предстояло испытание. Никто и не думал, что заполучить кусок артефакта будет легкою. Обменять осколок нефрита на заветы предков, оставленных первым потомкам — это еще не самое страшное, что могло случиться с путниками, вступившими на земли богини Ду-сяоцзе. Петь и танцевать бывшего генерала и мастеров не заставили — уже радость. А слова, высеченные и записанные в исторических летописях, произнести и оставить Ду-сяоцзе, в знак уважения и признательности, не сложно, как и нанести их на витраж храма, вплетя в узор созидания своими нитями внутренней энергии. Ее потребуется немного, так что Шень Лун и Сяо Хуа не пострадают, лишь слегка устанут. А Яо и вовсе ничего не почувствует. — Кто первый вплетет волю и завет предков в узор витражного окна, заполнив пустоту осколка? — поинтересовалась богиня, показав на цветочный орнамент еще распускающегося пиона, едва-едва раскрывающего свои бутоны. — Сяо-эр? Яо-ди? Шень-сяньшен? — дракон, ноги которого все еще покалывало от не так давно беснующих разрядов, опираясь о плечо ученика, подошел к пока еще целому, не раненому витражу храма. — Шень-сяньшень, прошу, — показала богиня на цветок, нуждающийся в заботе, — у вас одна попытка и возможность оставить узор завета. — Благодарю, Ду-сяоцзе, — чуть склонив голову, ответил нефритовый дракон, делая еще один шаг вперед, обращаясь к внутренней энергии, к тем самым крупицам и всполохам, текущим по капиллярам внутреннего резерва, позволяющим Шень Луну жить свою драконью, долгую жизнь, пользоваться физическими техниками и акупунктурой. На пальцах дракона затрепетали едва заметные зеленые молнии, покрывающие лишь кончики, вытягивая и окрашивая когти в изумрудный цвет, и проявляя чешую, переливающуюся всеми оттенками зеленого. По приказу и воле внутреннего источника, пусть и едва горящего, от когтей Шень Луна к витражному окну храма потянулись тонкие, почти неуловимые взгляду нити, сплетающиеся пока что в неопределенный поток и всполохи нефритовых линий. Правой рукой, словно кистью художника, дракон выводил древние заветы сошедшего с небес народа, выстраивающиеся письменами писаний. — Дыханье — вихри бури. Шаги — на небе тучи. Удары — вспышки молний. Слова — раскаты грома. Драконье тело — крепость. Рога тройные — гордость. А чешуя и грива — стойкость. И с последним произнесенным словом, оставленным иероглифом на витражной мозаике храма, Лун начал падать. Слишком много сил, духовных и физических ушло на клятву рода небесам. Дракон навредил и так перебитому Карой источнику. В эти письмена, оставшиеся на мозаичной клади узорами пушистых облаков, он вложил все что, у него было. Восстановление вновь займет сутки. Но это того стоило. Еще две клятвы и осколок нефритового артефакта у них. Следующим вышел вперед Яо. И пусть у Черного кота нет клана и рода, который оставил бы ему письмена завета, как и предков, которым он бы молился и поминал в дни памяти, у кота есть секта Черного Полумесяца и клятва которую он принес главам и мастеру, когда становился частью семьи. Ее он и собирался произнести, запечатлев на витраже цветочной мозаики. Для нанесения письмен нитями своей силы, Яо Лун извлек из рукава одеяния простую бамбуковую флейту. Поднеся ее к губам, закрыв глаза и настроившись на свое сердце и бьющееся в унисон с ним ядро мастера, выдохнул и затянул мелодию, наполненную нежными, трепетными, но при этом печальными переливами. Эмоции, томящиеся в сердце и душе кота, нашли выход, оставшись во владениях храма крохотными кусочками витражной мозаики, а именно капельками собравшейся росы на лепестках распускающегося пиона. — Трепетное сердце поет россыпью росы на бархатных лепестках пиона, — произнесла богиня Ду-сяоцзе, стирая бегущую по щеке слезинку. Но это лишь эмоции, которые требовали выйти и остаться здесь, в стенах храма, рядом с той, кто поймет и примет. Дело еще не сделано, клятва не вписана, испытание не пройдено. По руке кота, от кончика пальцев до локтевого сгиба, побежали резвые разряды черных молний, треща голоса звонких птиц. И все той же флейтой, зажатой в руке наподобие меча, делая взмах за взмахом, выпад за выпадом, Яо Лун оставлял живущее в его сердце, душе, разуме и ядре писание секты Полумесяца. — Дорога — ночи синева Клинок — песнь конца. Взмах — труп врага, На плечах — бездны тьма, А во лбу — солнца сестра. Переливаясь лунными отблесками на бархате темно-синего неба, иероглифы писания, преобразовавшись в юный серп опалового цвета, нашли свое место на полотне мозаичной росписи рядом с облаками Шень Луна, прячась за ними до наступления ночи. Когда сядет за горизонт солнце, а цветок, сложив свои лепестки — уснет, на синее небо, из-за облаков, выйдет лунное дитя, только-только набирающее силу и власть в ночи. — Настала моя очередь, — сказал Сяо Хуа, подходя ближе к витражному окну. Его клятва — это вьюга снежная и мороз трескучий. Северный народ, рожденный во льдах и холоде — суров. Сяо Хуа не исключение. Характер махаона не сахарный, нрав его ни разу не приветливый. Закрытый, отрешенный от пышных празднований, не любящий шумные и яркие компании. Махаону намного спокойнее в копании таких людей, как Шень и Яо. Рядом с ними ему не приходится перебарывать себя и общаться из-за вежливости. Но что будет, узнай они о нем правду, ту самую, за которую Генерала Хуа и скинули с небес? Этого никто пока не знает. Оглянувшись на дракона и кота еще раз, Махаон обратился к внутреннему источнику, который так же не отличается здоровьем и резервом энергии, как и у Шень Луна. Меридианы и ядро, до этого находившиеся в спокойствии, просыпались, при этом принося боль хозяину. Стиснув зубы и уняв в теле дрожь накатывающей на тело усталости и боли, генерал Хуа направил крохи той самой, не дающей ему умереть энергии, в кончики пальцев, которые тут же покрылись корочкой льда. Порванные и израненные за спиной крылья затрепетали и хотели было раскрыться, призвав и подняв вверх снежный вихрь, но увы, по-прежнему висели плетью, тускло и серо подергиваясь. Осматривая витражный узор цветочного окна, перебирая пальцами нити ледяной энергии, словно струны гуцина, махаон искал место, где оставит след. Снежное, полное льда и мороза писание, может повредить нежному цветку пиона. Махаон так и не нашел безопасного для писания места, выбрав для снежной вьюги самый дальний кусочек расписного стекла. Продолжая перебирать белоснежные, как снег в горах нити энергии, дрожащие и звенящие льдинками снежной стихии, генерал Хуа шептал оставленные в его сердце и душе послание предков, вплетая его в цветочный узор. — Крылья — трепет серебра Сердце — снежная пурга Душа — морозная пора Мысли — ночи тишина А тело — пустошь льда. С последним словом и вплетенной в витраж нитью, силы Сяо Хуа подходили к концу. Он чувствовал, как земля начинает уходить из-под его ног, а картинка, до этого статичная, расплывается, так и норовит растаять, как снег весной. Но все вернулось как и прежде, стоило руке Ду-сяоцзе коснуться его плеча. Ее теплая, с ароматом цветка энергия, медленно, плавно и неспешно наполняла истерзанные меридианы махаона, возвращая ему прежнее состояние. — Шень-сяньшень, прошу меня простить, но моя энергия небожителя вам только навредит, — дракон понял цветочную леди и не настаивал. Сам восстановиться. Не в первый раз. Генерал Хуа, получаемый энергию Сяоцзе, не уходил в глубокую медитацию, подозревая, что дева Ду делилась с ним энергией не просто так. Или она дала знать о его местонахождении небесным чиновникам, или же это что-то личное. В любом случае Сяо Хуа должен быть осторожен и внимателен. И как только его тело поглотило достаточно чужой энергии, преобразовав в свою личную, махаон спросил: — Что тебе от меня еще надо, Ду-эр? — открыл глаза Сяо Хуа, смотря на деву через плечо из-под приоткрытых век, — сдать небесам меня решила, или… — но Ду-сяоцзе, опешив и оскорбившись от таких подозрений и обвинений, прекратила передачу энергии, резко убрав руку от его плеча. Вернувшись к алтарному лику, опустившись на вышитую пионами подушку, скрестив руки на груди и фыркнув, вздернув носик, напомнила: — Ты давал две клятвы, Сяо-эр. Как Снежный Махаон, и как Звездный Мастер. Так что будь любезен, вплети вторую клятву в витраж моего храма, — каждое ее слово, тон и мимика демонстрировали обиду. Махаон видел, слышал, понимал, но извиняться не спешил. Не в его характере, да и не в том он положении, чтобы принимать слова каждого бывшего собрата на веру. А что касается второго писания предков и старших наставников: — Ты же знаешь, Ду-эр, чем мне грозит произнесение второй клятвы! — и это не вопрос, а факт. Ведь мастера Звездного стиля связаны россыпью золотых звезд. Их завет и клятва — едины, как созвездия на темно-синем полотне. Ду-сяоцзе знала, что произойдет после того, как слова сотрясут воздух, а письмена останутся на ее мозаичном узоре. Но таковы условия, без второй клятвы осколок нефритового артефакта не получить. Сяо Хуа смирился с тем, что после сказанных слов его спокойная и беспечная жизнь закончится, что та, от кого он скрывался, начнет за ним охоту. Оглядываться и быть постоянно в напряжении, генералу Хуа не хотелось, но выбора у него и правда нет. Так что, собравшись с духом, обратившись к внутреннему источнику, вновь окрашивая кончики пальцев ледяными узорами и инеем на удлинившихся когтях, махаон читал строки клятвы, вплетая их нитями золотистого свечения, с блеском звездной россыпи по бликам лунного светила. — Россыпь звездная — дорога Тьма небесная — душа Бездна космоса есть сердце, А созвездья — жизнь клинка. Произнес клятву Сяо Хуа, оставляя на мозаичном узоре пиона, созвездие серебряного мотылька, почти незаметного при дневном светиле, но на темном небе пол потоком лунного марева опалового месяца точно засверкающего. Силы снова покидали Снежного Генерала, но в этот раз Ду-эр не спешила делиться с ним энергией. Она, как и обещала, в полдень, в самый пик солнца и цветения пиона, нарушила целостность витражной росписи, извлекая из мозаичной картины легендарный осколок нефритового артефакта. Его она протянула Яо Луну, со словами: — Трепетное сердце поющее россыпью росы на бархатных лепестках пиона, будь хранителем частички моей души, — осколок нефрита, окутанный энергией Ду-сяоцзе, принял форму подвески. Яо Лун, принимая роль хранителя осколка, опустил голову в поклоне, а цветочная дева надела ремешок на его шею, напоследок проводя по черным волосам и мягким ушкам. Зардевшихся щек мастера дева Ду так и не увидела. Но услышала глубокий выдох и вдох, означающий смущение. С улыбкой на чуть пухлых, нежно-розовых губах, взмахом изящной руки, Сяоцзе окутал троих путников серебристо-лазурным свечением своей божественной энергии, отправляя дракона, кота и махаона далеко-далеко от храма Трепетной Сруны и горной гряды. Туда, где должна свершиться знаменательная встреча тех, кого разделяют века и небеса. По душе ли придется им встреча, нарушится ли молчание длиною в столетия, или же раны скорби вновь откроются, принеся новый поток боли? Никто из них не знает. Лишь судьбоносная встреча раскроет истерзанную душу, как исписанный иероглифами свиток. Отступление Где-то… — Россыпь звездная — дорога Тьма небесная — душа Бездна космоса есть сердце, А созвездья — жизнь клинка. Ворвался в поток сознания искрящийся льдинками Северной равнины голос, пробуждающий и натягивающий потускневшие и истлевшие нити единения звездного учения. Та самая, принесенная ночному небу и вечным созвездиям клятва, объединяющая мастеров этого пути во веки вечные, показала последнее местоположение потерявшего силу мастера, скинутого с небесных чертогов на землю бренную за провинность и грехи перед ликом Владыки и верующих. — Вот ты и нашелся, Хуа-шисюн , — сказала юная серебряноволосая дева, смотря глазами-звездами в даль земного царства, на извечные горы восточной равнины, на возвышающийся, уходящий под самые облака шпиль храма Трепетной струны, богини музыки, что сердцем и душой отдана лишь ему — снежному Махаону. Ду-сяоцзе не выдаст тайны Сяо Хуа, не предаст любовь. Но звездной деве этого не нужно. Генерала она найдет своими силами. Нить звездного учения укажет ей путь к потерявшему силу мастеру. Перебирая в изящных пальчиках прядь волос, играла с ней, как кот с мышкой. Поднося к губам — чуть прихватывала, к крылышкам носа — вдыхала едва уловимый аромат гроз, касаясь лица — щекотала бархат кожи. Улыбаясь и радуясь, смеялась задорным, переливающимся, словно капель смехом, она продолжала смотреть на двигающуюся вперед точку, приговаривая: — Мы встретимся, Хуа-шисюн, очень скоро встретимся! Улыбнувшись на прощание двигающейся к неизвестной цели точке, повернувшись спиной к земному царству, взмахнув широким рукавом небесного одеяния, окутав себя туманом млечного пути и искрами звездной россыпи, оказалась у дверей храма той самой богини, отдавшей Махаону душу и сердце, всю себя без остатка, с единственным вопросом: — Что он задумал, Ду-эр?