Кровать, газировка и улетевшая крыша.

Головы все еще печет после целого дня на открытом воздухе. Чанмин трогает свою макушку – даже кепка не спасла. Рядом валяется Чанхи. Чанмин косится на него краем глаза и тянется рукой уже к его голове. Чанхи сонно моргает и трется макушкой об его ладонь. - Тебе тоже башню напекло. – констатирует Чанмин. - Ага. – зевает Чанхи. – Пить охота. Принеси чего-нибудь, а? Чанмин вздыхает, приподнимается и ворчит, перекидывая свою уставшую неповоротливую тушку через него: - У тебя своя кровать, че ты на мою увалился? - Что первое увидел – туда и увалился… ай! Чанмин все-таки что-то ему придавил. - Извини. – бурчит он. Чанхи достает из-под него руку, трясет в воздухе: - И вообще я готовил жрать и упарился. Не нуди. Лучше пошарь в холодосе, у нас с ужина осталась газировка. Чанмин спотыкается в темной гостиной и тихо матюгается – опять Джуён свои длиннющие конечности раскидал или Хёнджэ рубанулся моментально на первой же попавшейся плоскости. - Фу, хён, выражаться некрасиво. – шутливо доносится из темноты. – А сам вечно на Сону ворчишь. - А ты вообще должен быть в палатке. – огрызается он. - С хёнами теплее, и операторы все равно уже спать ушли. – Хёнджун ворочается, поудобнее устраивается поверх сопящих во все ноздри Джуёна и Хёнджэ. Чанмин видит, как Хёнджэ рефлекторно, не открывая глаз, укрывает мелкого потеплее, а Джуён поворачивается, вытягивает руку и подгребает их к себе, и решает не палить контору. Если их все устраивает – пускай дрыхнут тут втроем. А к ним с Чанхи еще полюбас ночью кто-то заявится. Санён стоически выдержит ночевку в палатке, Ханён вообще быстро засыпает, канадские бро точно завалятся в обнимку… А младшие, скорее всего, замерзнут. И им определенно хватит наглости прийти к ним и смотреть щенячьими глазами, пока хёны не пустят их под бочок. Точнее – Эрик будет смотреть. А Сону просто завалится молча, наглая рожа. Ёнхун его разбаловал, все ему разрешает, вот Сону и наглеет… Впрочем, Ёнхун и сам такой же. Уверенный в собственной опизднительности и обезоруживающей милоте… Эту мысль Чанмин додумывает уже на пороге их комнаты. Потому что Ёнхун-таки приперся. И валяется на его (!) кровати, тиская вяло сопротивляющегося Чанхи, уже успевшего завернуться в плед, как в рулетик. - Ну Чанхи-я, там ночью холодно. – канючит он. – Пусти хёна под одеяло, а то я себе в этой палатке все отморожу. - Так тебе и надо. – злорадно отзывается Чанхи. – Учись играть в кай-бай-бо! - Да вам с Чанмином просто повезло! – возмущается Ёнхун. - Будь мужиком, хён, признай поражение. – встревает Чанмин, усаживаясь на кровать Чанхи, и с наслаждением щелкает крышкой газировки, отхлебывая сразу несколько глотков. - Принес? – тут же деловито уточняет Чанхи, выпростав руку из «рулетика» и протягивая ее назад. Его руки похожи на птичьи крылья, так же странно изгибаются в локтях. Красиво. Чанмин протягивает вторую банку, но ее перехватывает Ёнхун. Отпрыгивает, встает перед кроватями, победно вскидывает руку с банкой: - Или пустите меня переночевать в тепле и комфорте, или я сам все выпью! Чанхи приподнимается на локте, пялится на него, раздумывая пару секунд, и выдает, плюхаясь обратно: - Пей на здоровье. Ёнхун медлит, но не дождавшись реакции, на которую он рассчитывал, все-таки вскрывает банку. И тут же ойкает, обливаясь брызнувшей газировкой. Ибо нефиг руками размахивать. Зато теперь Чанхи возмущен: - Вали к себе! У нас теперь пол из-за тебя липкий! – он выпутывается из пледа, встает и выталкивает драматично упирающегося Ёнхуна за дверь. А после – захлопывает ее со всей дури и закрывает на защелку. Чанмин слышит шум из гостиной – кажется, Ёнхун навернулся об уютно задрыхший клубок из тех троих. Хёнджэ возмущенно матерится, Джуён что-то бормочет в непонятках, Хёнджун бессовестно угорает, Ёнхун оправдывается, жалуясь на вредных тонсенов. Чанмин переводит взгляд на Чанхи. Тот смотрит на него. А потом вдруг отмирает, хихикает и усаживается рядом. И отбирает газировку. - Эй! - Чего? – Чанхи отхлебывает и тут же отводит руку подальше, мешая Чанмину добраться до заветной баночки. – Ты ему банку отдал? Отдал. Теперь эта – моя. Чанмин, конечно, поборолся бы. Но сейчас лень, он слишком устал за день. Так что он просто уваливается к стенке и дуется: - Ну и пей, не захлебнись. Чанхи прищуривает свои хитрые глазищи и подносит банку к губам. Его губы красные, яркие. Они всегда такие. Чанмин залипает и дает себе мысленного подзатыльника. В который раз за последние месяцы. Идиот. - Ладно, я поделюсь. – решает Чанхи. И плавно растягивается рядом, отдавая Чанмину эту злополучную газировку. Может, тонсен из Чанхи действительно вредный. Но друг он все-таки отличный. А вот Чанмин – нет. Какой друг будет залипать на чужие губы, глаза, редкие родинки, длинные ноги, изящные гибкие руки с тонкими пальцами?.. Допитая совместными усилиями банка валяется где-то на полу у кровати, а Чанхи, заряженный углеводами и расхотевший спать, болтает о чем-то бессмысленном, устроившись рядом с ним и уложив голову ему на плечо. Чанмин не слушает. Он и дышать-то лишний раз боится. Не хочется нарушать такой момент. Ему хорошо. Вот так бы уснуть и утром обнаружить Чанхи рядом. За стенкой слышатся какие-то шебуршения. Хёнджэ с Джуёном хором шипят на Хёнджуна, тот что-то тихо говорит в ответ. Потом все затихает. Чанмин уверен, что хёны мелкого не выгонят, даже если он будет во сне орать или пинаться. А если к ним придут остальные младшие – тоже к себе под бок приткнут. Повезло Чанмину, что спальня досталась им с Чанхи, а не этим двум чокнутым с безграничным хёнским инстинктом… …Или нет. Чанмин совсем замирает, когда Чанхи закидывает на него ногу. - Ты сегодня странный какой-то. – тихо говорит Чанхи. Его глаза поблескивают в тусклом вечернем свете. - Спать хочется. – невпопад отвечает Чанмин. - Выключить свет? Он спешно кивает, видя в этом спасение. Тогда Чанхи не увидит его глупый румянец и не станет задавать вопросов. Тот поднимается, тянется к тумбочке, вырубает светильник. Но даже в темноте глаза у Чанхи блестят. Как две маслинки. - Чего ты так пялишься? – шепчет Чанхи. - Как – так? Ты че, видишь в темноте? – фыркает он. – Как котище? Чанхи подбирается к нему, нагнувшись и переступая руками по кровати. И декламирует шуточный детский стишок: - Я зло. Я жуть. Мой страшен лик. Я ночь. Я тьма. Я – тыгыдык! – на последнем слове он хватает Чанмина за руку, и тот непроизвольно взвизгивает. Чанхи беззвучно ржет. Из-за стенки на них ругаются Джуён и Хёнджэ – кажется, они разбудили им «дите». Чанмин тоже начинает хихикать, пряча лицо в подушке, отчего Чанхи, не выдержав веселья, заваливается на кровать и, видимо, задевает ногой ту самую банку… Она катится по полу, тихонько звеня алюминиевыми боками, и мемберы в гостиной теперь точно проснулись… А Чанхи с Чанмином ржут до слез, задыхаясь, цепляясь друг за друга и пытаясь зажать рты себе и товарищу, но стоны и хихиканье все равно прорываются сквозь пальцы. Кровать трясется от их истеричного смеха с покатушками, стукается о стенку, и это абзац. - Вы там совсем охуели!!! Дайте поспать! - Хён, не матерись, Хёнджуну еще рано знать такие слова. - Я уже знаю такие слова, хён… - Он и не такие знает. – ворчит Хёнджэ. - Хён плохо на тебя влияет. – вздыхает Джуён. - Кто на кого влияет! – возмущается Хёнджэ. - А еще я знаю, как называется то, чем сейчас занимаются хёны за стенкой… – вкрадчиво добавляет Хёнджун. Потом слышится мычание и яростное «ТЩЩЩЩ!!!», кажется, кто-то из старших зажал ему рот. А у Чанмина резко заканчиваются смехуечки. Он пялится на Чанхи в темноте, выпучив глаза, и уточняет громким шепотом: - Чем это таким мы тут занимаемся, что Хёнджуну нельзя вслух произносить?! Чанхи тоже перестает хихикать, смотрит на него в ответ и прыскает: - Ну…наверное, он решил, что у нас…междусобойчик. Последнее слово он произносит застенчивым шепотом, поэтому Чанмин даже не сразу разбирает. А когда разбирает – искренне удивляется: - А у нас что? Это он и есть. - Нет, ты не понял. – Чанхи хмурится, смотрит куда-то в сторону. И бубнит: – Не такой междусобойчик. В смысле…не дружеский. И не соседский. Ну…ты понял, да? - Нет. – моргает Чанмин. …А потом ка-ак понимает! Только Чанхи, кажется, не понимает…что он понимает. Чанхи принимается объяснять ему, как дебилушку, и Чанмину ужасно стыдно – казаться ему таким…наивным неопытным придурком! Но Чанхи и сам стесняется. Это слышно по его голосу, это читается в языке тела – Чанхи будто застыл, напрягся… Так, словно ему некомфортно обсуждать подобные вещи с Чанмином. - Понимаешь, если бы это был…обычный междусобойчик… Нам же досталась самая козырная комната, а мы к тому же лучшие друзья, и, естественно, мы бы устроили тут…вечеринку на двоих, чтобы на полную катушку кайфануть от того, что у нас аж отдельная комната, да еще и с удобными кроватями! В общаге мы живем по трое-по четверо, а еще у нас вечный срач, шумно, и вообще… Это же нормально, правда? Радоваться редкой возможности тусануть с лучшим другом в отдельной комнате, где чисто, тихо и пиздатые кровати! А Хёнджун…решил, что мы это… Ну…не по-дружески тут…радуемся. Вот. Наверное, по себе судит. – под конец этого путанного монолога Чанхи снова хихикает – на этот раз как-то нервно: – Только непонятно, почему. У него хёны извращенцы что ли? - Это ты про нас или про Джуёна с Хёнджэ? – зачем-то уточняет Чанмин. - Про них, конечно! – возмущено отзывается Чанхи. И Чанмину почему-то больно. И еще – очень стыдно. Намного стыднее, чем когда он предполагал, что Чанхи считает его невинным и неопытным простачком. Ему душно, дышать тяжело, и он буквально каждой клеточкой ощущает обеспокоенный взгляд Чанхи на своей горящей коже. Горит все – лицо, уши, шея…руки, все еще по инерции цепляющиеся за плечи Чанхи. - Ты чего? – тянет тот. - Жарко. Слезь с меня. Получается слишком резко, наверное, Чанхи теперь обидится – так поспешно сползает с него, убирает свои длинные тонкие руки с красивыми пальцами. Садится на край кровати, спиной к Чанмину. Но Чанмин видит. Ладони, цепляющиеся друг за друга в районе высоко и часто вздымающейся грудной клетки, трясущиеся пальцы, поджатые губы и дрожащие ресницы. Вокруг такая тишина, что Чанмина оглушает собственное сердцебиение. Кажется, те, за стенкой, угомонились и уснули, и теперь никто им не помешает… Не помешает – что? Что они будут тут делать? Особенно сейчас, когда у Чанхи, очевидно, пропало настроение для всяческого веселья, потому что Чанмин, по факту, выгоняет его с кровати. С его же собственной кровати! Чья кровать – не так уж важно, они и шмотки друг у друга таскают, и едят из одной тарелки иногда, и сегодня вон вообще пили из одной банки… Это непрямой поцелуй, на секундочку! А Чанмин только сейчас решил об этом задуматься. Придурок. - А знаешь… – тихо, но с каким-то неясным надрывом говорит Чанхи. – …В том, чтобы быть…не таким, как все, нет ничего страшного и жуткого. Мы привыкли вешать на людей ярлыки, зовем их извращенцами из-за того, что они хотят и позволяют себе что-то, чего не хотим и не позволяем себе мы. Вот как я сейчас. Только я…в шутку это сказал. Подумал, что это смешно. – он внезапно шмыгает носом – громко. - Ты че, замерз? – бубнит Чанмин. - Нет, я не замерз! – истерично говорит Чанхи. Выходит слишком громко, и Чанхи замирает. Чанмин не совсем отдает себе отчет в своих действиях, но почему-то ему очень хочется сейчас обнять Чанхи. Крепко обнять и не отпускать, пока все не станет хорошо. А будет ли Чанмину хорошо, если ему придется отпустить Чанхи?.. Пофиг. Он обнимает Чанхи со спины, обнимает со всей дури, крепко стискивая его, отчаянно уткнувшись лицом между худых лопаток. Ему теперь совсем не стыдно. Пофиг, что Чанхи про него подумает, пофиг, если обзовет извращенцем вовсе не в шутку… - Я люблю тебя, Чанмини. – всхлипывает Чанхи. А у Чанмина сердце пропускает пару ударов как минимум. - Ты мой лучший друг. – продолжает Чанхи. И Чанмин мог бы разочароваться, потому что это действительно больно, когда рушится хрупкая, едва родившаяся иллюзия, сделавшая его немного счастливее… Но на самом деле – Чанмину в любом случае было бы больно, правда? Значит, какая разница. Он может просто обнимать Чанхи и быть рядом, потому что они все еще лучшие друзья, и это важнее, чем всякие странные хотелки и залипашки Чанмина. - Только знаешь, иногда я жалею, что ты мой лучший друг. – голос у Чанхи срывается на шепот. – И ненавижу себя в такие моменты. - Почему? – вскидывается Чанмин. Ого, а у него-то тоже голос сел. Не иначе холодная газировка их обоих подло простудила! - Потому что… Я плохой друг, который многое скрывает от своего лучшего друга, потому что боится. Потому что всю жизнь боится, что его не примут или оттолкнут. Все, кто его знает и любит. Я, конечно, не привык…отрицать собственное «я», привык, что надо гордиться и быть собой. Но это такая бравада на самом деле. Потому что это не работает. Это самое…«быть собой» – не работает, когда речь о самых близких. Когда речь о тебе. - Но…я…мы же все тут – семья. – неуверенно шепчет Чанмин. – И мы любим тебя. Таким, какой ты есть. Почему ты вдруг… Это из-за того, что я ворчал на тебя? Ты обиделся, потому что решил, что я не хочу спать в одной кровати? - Нет. Я просто… Просто думаю, что ты не знаешь, какой я. Ты не виноват, просто я не говорил. Я – трусливый дурак. И извращенец. И… - И что? – тихо бормочет Чанмин. – Я все еще…люблю тебя. - И иногда мне хочется не просто…лежать с тобой на одной кровати, пить из одной банки газировку и вместе смеяться над мемберами. Чанхи совсем замолкает, каменеет в его руках. Но Чанмин не хочет вытягивать из него…правду. Чанхи тяжело. А Чанмин и так все понял. Какой же он кретин слепошарый. - Мне тоже. – признается он. Чанхи, кажется, далеко не сразу понимает, что он имеет в виду. Так и сидит, поникший, будто сломленный, в его объятиях. Чанмин обнимает крепче, кладет подбородок ему на плечо. И ждет. Спустя минуту, когда Чанхи резко выпрямляет спину, Чанмин решает – теперь можно. И целует его в щеку. Ему все еще страшно, нервозно… Щека у Чанхи очень горячая, и судорожный вздох говорит о том, что Чанмин тут не один такой…трусишка. Чанхи поворачивается к нему и тоже целует. В самый уголок губ – мягко, будто спрашивая разрешения. Они смотрят друг на друга в темноте – так, словно мысленно договариваются о чем-то. А потом сталкиваются губами. Чанмин не думает о том, что о них подумают те, кто их услышит. И даже о том, что с ними будет, если это станет известно всем. Отравляющие его на протяжении всех этих долгих месяцев мысли, все эти страхи – улетают, растворяются в мягкости чужих губ. Чанхи тоже хочет этого. Значит, на сегодняшнюю ночь можно послать все к черту и просто наслаждаться возможностью побыть наедине, в тишине и темноте этой чистой маленькой комнатки. А завтра…они обязательно что-нибудь придумают. Чанмину обидно терять время, поэтому он призывает на помощь всю свою решительность. Подтягивает Чанхи поближе к себе, разворачивает, врывается языком ему в рот. И Чанхи отвечает! Это потрясающе – то, как он податливо льнет к нему, без промедления усаживается к нему на бедра, гибко прогибается в пояснице, чтобы прижаться ближе, стонет в поцелуй и путается пальцами в его волосах. А когда Чанхи сам перехватывает инициативу – у Чанмина вообще от восторга пропадает дыхание, выдержка и все связные мысли. Он может только подчиняться его нетерпеливым горячим рукам и жаркому шепоту. - Разденься. – требует Чанхи, цепляясь за его футболку. И Чанмин послушно – нет, с каким-то неуемным энтузиазмом – поднимает руки, помогая ему. А затем – и сам тянется помочь Чанхи с его футболкой. - Ложись. – Чанхи мягко толкает его, и Чанмин валится на подушку, хватается за эти длинные пальцы, переплетая их со своими, чтобы также мягко потянуть Чанхи на себя. Когда они соприкасаются голой кожей – это экстатическое чувство. Прошивает до мурашек, до дрожи, до несдержанных стонов друг другу в губы. Чанмин чувствует, как бедра Чанхи дергаются, и когда его пах притирается к чужому паху, даже пугается. Ему хочется сейчас запустить руку в чужие шорты, хочется, чтобы Чанхи сделал то же самое, чтобы эти чертовы пальцы, которые Чанмин мечтал покрывать легкими поцелуями, сомкнулись вокруг его члена… Да он даже в собственных фантазиях так далеко ни разу не заходил! Всегда мешали комплексы, навязанные нормы, чужие консервативные установки, – все то, что превращало желания Чанмина в жгучий стыд. Интересно, Чанхи тоже чувствовал это? Наверняка. Чанхи приподнимает корпус, его рука протискивается между ними, пальцы несмело подбираются к завязке шорт... - Можно? – Чанхи смотрит на него, и в его глазах все еще плещется тот самый страх, та самая неуверенность. Чанмин сглатывает, решаясь. Разрешая себе побыть безумным и влюбленным. Потому что это же Чанхи! - Тебе все можно. Он хотел, чтобы вышло дерзко, но голос срывается. Чанхи улыбается ему – мягко, без иронии и издевки. И тянет за кулиску. - Тебе тоже. Шорты с бельем они в итоге так и не снимают. И в этом что-то есть. От этого сносит крышу. От этой тесноты и жара, от того, как они крепко переплелись ногами, вжимаясь друг в друга, глуша стоны поцелуями и укусами. Чанмин всю жизнь думал, что у парня в такие моменты может быть всего одно чувствительное место. Но это не так. Кажется, у него чувствительные уши. Кажется, Чанхи нравятся его уши – мягко кусает, облизывает по кромке, забирается языком внутрь, прочухав, как Чанмин реагирует на это – вскидывается, захлебывается дыханием, неосознанно сжимает свои бедра вокруг бедра Чанхи, чтобы отсрочить неизбежный финал и одновременно почувствовать больше трения… Ему хочется еще. Ему кажется, что он еще не изучил все чувствительные места Чанхи. Тот очень одобрительно реагирует, когда Чанмин свободной рукой проходится по его пояснице – с нажимом, открытой ладонью, широко растопырив пальцы. Кажется, там у него много чувствительных точек – так сильно его трясет каждый раз. Чанмину нравятся его шея и ключицы – хочется оставить там следы. Чанхи не возражает, и все же Чанмин старается сдерживаться. Зубы у него острые, все знают, как больно он может укусить. Но он не хочет, чтобы Чанхи было больно. Однако…когда Чанмин аккуратно прикусывает и всасывает кожу между шеей и плечом, Чанхи выгибает спину, выдыхает возбужденно: - Сильнее. В первую секунду, когда Чанмин понимает, что Чанхи не против, что Чанхи хочет этого… Он восторженно замирает, оглядывает стройную фигуру плотоядными взглядом, думая о том, куда бы еще укусить, чтобы Чанхи слетел с катушек. Но… - У нас будут съемки в воде. – с сожалением шепчет он. - У меня имидж милой изнеженной няшки, которая трясется за белизну своей кожи. – Чанхи ухмыляется, как чертенок. – Я буду укутан по самое нехочу. - Неправда, все знают, что на тебе пахать можно. Забыл, как мы «Закусочную» снимали? Ты – машина. С внешностью волшебной феи. - М-м…не знал, что у тебя такие кинки. – шутит Чанхи, снова наклоняясь к нему, и шепчет в самые губы: – Укуси меня. Чанмин не может не послушаться. Кусает нижнюю губу Чанхи, и тот одобрительно стонет, прижимаясь ближе, крепче сжимает руку на его члене, двигает кулаком резко, почти болезненно, и у Чанмина звездочки перед глазами пляшут. Он тоже ускоряется – понимает, наконец, что и Чанхи нравится пожестче. Шорты мешают им, и одновременно не дают кончить слишком быстро. Они задыхаются, беспорядочно сталкиваясь губами, от трения голой кожи хочется выть в голос, и сил уже нет, а они все продолжают, пока не валятся беспорядочным дрожащим от оргазма клубком на мокрые простыни. В трусах липко, в комнате жарко, в ногах дрожь, в головах каша. - Когда вернемся…в свою общагу… – прерываясь на шумные вздохи, говорит Чанхи. – ….Давай будем…проигрывать в кай-бай-бо… - М-м? – тянет Чанмин, глупо и осоловело улыбаясь потолку. - Очередь в душ. Нам стоит…проигрывать…да? Чанмин представляет, как они с Чанхи будут запираться в душе, когда мемберы уже дрыхнут без задних ног, и никто их не станет дразнить и беспокоить… - Ага. Но мы слишком хороши в кай-бай-бо. – хихикает он. – Придется тренироваться…проигрывать. - Придется. – соглашается Чанхи. А потом вытягивается на нем, как сытый котенок, и замечает задумчиво: – Пить охота теперь. Чанмин понимает, что придется решиться еще на одну вылазку за газировкой. Ну...и пофиг. Прошлая закончилась как нельзя лучше.