Девочка из платины

      Дождь хлестал уже второй день.       Похоже, он смыл всех желающих отведать свежих устриц. В зале ни души. Отличный повод устроиться за барной стойкой и дать отдых глазам под убаюкивающий перестук.       Просто. Дать. Отдых. Глазам.       В воздухе появлялся запах металла, дерева и пыли. Неуловимый настолько, что ощущался лишь на выдохе. Шум дождя усиливался. Послышался тонкий скрип. Пальцы непроизвольно сжались. Между ними проскользнуло что-то скользкое и гладкое…       — Совсем-то не хамей. Пятый столик!       Джана пронеслась мимо и хлопнула по плечу.       Вечер подкрадывался долго. Наверное, короткими перебежками. Сейчас тут будут одни аудиторы и банкиры. Их я вычисляю не по костюму, а по кислой морде. «Стейк медиум рейр, бокальчик каберне совиньон», — произношу про себя и беру со стойки мятый блокнот. Оттский акцент уже даже в мыслях: отчётливое «ч», резкое «р».       Не аудитор. Какая-то дамочка. Сразу понятно: не из офисов. Потерянный видок, одета не по погоде. На всю неделю обещали дожди похлеще чем в субтропиках, а она в тонком лонгсливе.       — Штр…       Прочистила горло. Обет молчания держала, что ли?       — Штрудель можно?       Всё время ёрзает. Плечи подпрыгивают от мелкой дрожи. Тушь растеклась — глазища как у панды. И таращатся всё время в меню, будто там написано, в чём смысл жизни.       — Даже нужно, — снисходительно отвечаю после паузы.       И тут же вспоминаю слова Джаны: «Когда все стояли в очереди за услужливостью, ты штурмовала прилавок со смазливыми рожами».       — В нём есть глютен? — пробормотала дамочка, не успела я захлопнуть блокнот и заикнуться про напиток.       — Ну да. — Мысленно отметила её плавный «р». — Он же из пшеничной муки.       Вздохнула и поникла. Шмыгнула носом, вот-вот расплачется. Глютен уже уничтожает людей дистанционно.       — А без него есть?       Слишком сложные вопросы к человеку, который только что видел сны наяву. Я отрешённо пощёлкала ручкой.       — Могу уточнить. Да вы не переживайте.       Я направилась к маятниковым дверям.       — Есть штрудель без глютена?       — Штрудель на стопе! — пробубнили из глубины кухни.       Дамочка изучала мутное оконное стекло и подпрыгнула, когда я отрапортовала:       — Никакого нет.       Вместо ответа — молчание. Только дрожь и глазищи.       А взгляд… Уже прямой. Затянувшийся. Горький. От этого сраного штруделя зависела её судьба, не меньше.       — Тогда давайте лимонный тарт.       — Там же тоже, ну… типа… глютен.       Меньше всего я ожидала, что она так поменяется в лице. Будто я ей на стол харкнула. А потом возьмёт свою сумочку и поскачет к выходу. Чуть кресло не уронила.       Я ещё смотрела ей вслед, когда ко мне подошла Джана.       — Это что было?       — Я на психиатра похожа?       Как только начинаешь работать с людьми, понимаешь, сколько вокруг всяких психбольных. А потом привыкаешь. Миришься с тем, что некоторые не считают нужным здороваться, прощаться или хотя бы не закатывать сцены на ровном месте.       Я забыла о ней уже к концу смены.       Но вечером в среду она появилась снова. За тем же столиком. На этот раз уже сухая.       Она листала меню долго и утомительно.       — Какую пасту посоветуете?       — Там же глютен.       — Я, кажется, спутала его с лактозой.       Сегодня она уже не дёргалась, не покашливала и не ёрзала, но я всё же сделала полшага назад. Кто знает, что у неё на уме...       — Может, болоньезе?       — Там мясо?       — Да.       — Я его не ем.       — Тогда берите аррабьяту, — заключила я. — Там нет почти ничего.       Как только отошла от столика с чувством выполненного долга, меня окликнули:       — Я передумала!..       — Твою мать, — ворчала я, вбивая заказ в терминал после подробной консультации по всем позициям. — В дурке выходные?       — Тебе тоже выходной не помешало бы взять, — вздохнула вышедшая с кухни Тили.       — Больше работаю — быстрее сдристну.       — Ну и зря. Мечта же…       Чертовка. Не упускает возможности припомнить мне того банкира с бородкой и дорогущими котлами. Вился у нас целый месяц, а потом оставил мне чаевых размером с мой оклад. Правда, к ним прилагалась записка с номером телефона и просьбой выпороть его девятихвосткой.       Больше не заходил. Передумал, видать.       Хотя, что греха таить, желающих получить меня в качестве десерта и без него хватало. То и дело передавали, что кто-то из гостей спрашивал: где та высокая официантка? «Ну такая, с выбритым виском и татуировками».       — Прошу вас, моя доминатрикс! — Тили повернулась спиной и начала неуклюже вилять задницей. — Молю!       Я отвесила звонкий шлепок и поспешно вернулась к терминалу: в мою сторону строевым шагом двигалась Джана.       Забирая посуду с девятого столика, я услышала голос той, кто не ест мясо. Или глютен. Или лактозу. Неважно. Ничего хорошего это не предвещало.       — Простите, можно вас? У меня тут волос.       Я согнулась над тарелкой.       — Да где? Не вижу. Тили! Будь другом… Ты видишь волос?       — Добрый вечер, — раздался елейный голос Джаны, — могу я чем-то вам помочь?       — Ничего такого, — пролепетала дамочка с непереносимостью всего на свете. — Просто… тут волос.       — Примите наши извинения. Мы оплачиваем ваш счёт и сейчас же заменим блюдо.       Мы отошли на почтительное расстояние, и Джана перевоплотилась, как оборотень в полнолуние.       — Вы что тут устроили?! — шёпотом рявкнула она. — Я вас чему учила?! Сразу делаем замену!       Джана, на самом деле, нормальная. С ней можно даже поболтать о том о сём за банкой пива. Когда делюсь чаевыми — вообще зайка. В ответ она не замечает моего «первоклассного» сервиса и разрешает пораньше сваливать на занятия.       Я вернулась в зал, а за пятым столиком уже никого не было. Под нетронутой тарелкой с качо э пепе лежало несколько купюр.       Смена закончилась через полчаса.       Приятный холод, шелест капель и безветрие чудесным образом наводят порядок в голове. Или хотя бы его иллюзию. Поздним вечером деловой квартал Отту светился и переливался сильнее обычного. Неон отражался в стеклянных небоскрёбах и каждой капле, что падала с неба. Навевает мысли о киберпанке и некоторых районах Сеула.       Я наслаждалась одиночеством и тишиной под навесом остановки и не сразу заметила движение сбоку.       Опять она?       Неуверенно подошла, закрыла зонт и стряхнула с него град серебряных капель. Пару секунд озиралась по сторонам и переминалась с ноги на ногу.       — Извините.       Просит прощения или привлекает внимание?       — Сигаретой не поделитесь?       — Не курю.       В её скользящем мимо взгляде собралось столько разочарования, что стало не по себе.       — Почему?       «Вот ненормальная».       — Эм…       — Неважно, — перебила она и покосилась на крыльцо ресторана. — Извините. Я обычно себя так не веду.       Я коротко кивнула. Сказать было нечего. Но про себя отметила, что она ничего, когда не чудит.       Обтягивающая чёрная водолазка выдаёт хрупкость фигуры, как и джинсы с завышенной талией. Прямые каштановые пряди драматично обрамляют хорошенькое, но безжизненное лицо с минимумом макияжа — сегодня только блеск на губах.       Не сильно старше меня. Тридцати точно нет.       — Насрать мне на этот глютен. И волос никаких не было. Я просто не знала… как тебя задержать.       Внутри всё скукожилось.       Ну сейчас начнётся…       «Может, познакомимся?»       «Не дашь свой номер?»       «Не могла бы ты меня выпороть?»       Но, как оказалось, это ещё не все сценарии.       Я не успела ответить или хотя бы удивиться, увидев её глаза так близко. Два карамельных стёклышка с янтарным отблеском, а в стёклышках — разноцветные всполохи и слёзы.       Она коснулась моих губ быстро и даже облизнулась, словно пробуя на вкус. Я отпихнула её от себя. Каким-то чудом удержалась, чтоб не влепить как следует.       Фигурка с зонтом быстро затерялась в падающем с неба неоне.       Минут десять я стояла на остановке с ощущением ткани её жакета у себя в ладонях и не могла вспомнить, что я тут делаю. Потом провела большим пальцем по губам: на нём осталась сладкая плёнка с запахом малины.       «Может, она правда сбежала из психушки? Будет жаль, если её поймают санитары».       Жаль? Странно…       Не помню даже, дождалась ли я автобуса или пошла пешком.       Спящие тени протянулись через мою крохотную комнатку под мансардной крышей. Не включая свет, я легла на кровать. Она раскручивалась на месте, как лопасти вертолёта. Ноги гудели. Не было сил даже взять разрывающийся телефон.       — Ну как ты?       — Вокруг столько психов, знаешь…       — Как будто их здесь не хватало. Скоро вернёшься?       — Вот заладил… Пока не знаю. Я ищу себя.       — Передавай привет, как найдёшь.       — Давай утром поговорим? Я уже сопли пускаю.       — Ладно. Не гуляй допоздна, не открывай дверь посторонним и ешь овощи.       — Спокойной ночи, братик.       — Ха, забавно.       — М?       — Ты никогда меня так раньше не называла. Поздравляю. Ты тоже чокнулась.       Крупные капли барабанили по карнизу и гипнотизировали, заставляя думать об этом «раньше». Словно идёшь задом наперёд, а вокруг сгущается тьма. Шаг, другой, третий, и вдруг спину обдаёт холодом: остановись. Дальше — обрыв.       И я снова повинуюсь. Каждый раз одинаково страшно, но больно всегда по-новому.       Когда закрыла глаза, мне снова померещился металлический привкус в воздухе. А ещё запах дерева и пыли. Сквозь перестук капель донёсся тихий скрип. Пальцы непроизвольно сжались. Между ними проскользнуло что-то гладкое и скользкое…       Что чувствует человек, которого целует чокнутая незнакомка? Наверное, возмущение. Это же вторжение в личное пространство! А что чувствует этот человек, когда видит причину своего возмущения снова? Троекратное возмущение?       Нет. Желание провалиться сквозь землю. Только перед этим ещё хоть разок посмотреть на неё…       — Грязный мартини, пожалуйста.       Она вскинула на меня глаза нагло и смело. Будто накануне не вытворяла чёрт-те что.       На ней — снова глухая водолазка, не позволяющая рассмотреть кожу. А мне бы хотелось.       — Мы опять на «вы»?       — Извините. — Она вернула мне винную карту и потупилась. — Я вела себя… отвратительно.       «Где-то я это уже слышала».       Как только бокал коснулся столешницы, она схватила его и опустошила за два глотка.       — Повторите.       Новый коктейль был проглочен с такой же прытью.       — А что покрепче есть?       — Виски, ром, коньяк, — перечислила я.       — Давайте коньяк.       — Что-то ещё?       — Тут поблизости есть ночные клубы?       — Знаю только бар через квартал. Налево.       — Как называется?       — «Эйфория» вроде.       — Проводите?       Я поставила пустую тару на поднос и выгнула бровь. От такой наглости растерялась, как школьница. Я уже привыкла, что меня клеят все кому не лень. Но чтоб вот так…       — Моя смена заканчивается в полночь.       «Зачем я оправдываюсь?»       — Я подожду.       — Не стоит.       Она отвернулась к окну и набрала полную грудь воздуха.       — Несите бутылку.       — Девушка, я просил с кровью! — донеслось с дальнего столика.       Нарезая круги по залу, я не могла не поглядывать на неё: уже прилично набралась и рассматривает керамическую салфетницу. А во взгляде такая скорбь, будто отсюда прямиком на плаху.       — Ну нет так нет, — демонстративно констатировала она, когда я в очередной раз прошла мимо.       Достала бумажник, стянула со спинки кресла жакет и с трудом попала в рукава.       Захлопнулась стеклянная дверь. В меня влетела Тили со стопкой тарелок.       — Твою мать! Чего встала? Спишь?       — Возьми мои столики, а? — срываясь с места, протараторила я. — С меня причитается!       Колючий дождь отхлестал не хуже плети: что, чёрт возьми, ты делаешь? Почему?       Я догнала её на углу. Это было несложно: она еле переставляла ноги и, кажется, так и не смогла попасть правой рукой в рукав, поэтому куталась в жакет как попало.       — Э! — окликнула я, натягивая капюшон ветровки. — Какой тебе бар? Проспись лучше.       — Мы опять на «ты»?       — Стой. Такси вызову.       Дисплей вмиг покрылся разводами.       Мой призыв пропустили мимо ушей. Жакет уже направлялся через дорогу. Туда, где мигала неоновая вывеска «Тебя ждёт «Эйфория».       Я вбежала следом и осмотрелась. Обычная обстановка для вечера четверга: кавер-группа исполняет фиговое подобие инди, в зале три калеки с половиной. Не тянет даже на лёгкий восторг.       — Ты хоть сумку застегни. Обчистят, — дёрнула я её на бегу, но реакции не последовало.       Она проковыляла к бару и что-то нашептала бармену. Я могла уйти в любой момент, но от одной мысли об этом по спине почему-то пробегал холодок.       Чудачка опрокинула рюмку, укусила ломтик лимона и небрежно утёрлась рукавом. Потом просканировала зал и пошатываясь направилась в противоположный конец стойки. Чем кучка вчерашних студентов хуже несговорчивой официантки?       Тип в кислотно-зелёном худи ухмыльнулся, хищно выдыхая дым. Вроде ещё минуту назад друг друга не знали — а теперь она тащит его на танцпол.       Я закатила глаза.       «Цирк какой-то».       — Идём. Пора домой, — оповестила я, разбивая новоиспечённую парочку. — Руки убери.       — Ты ещё кто?       — Бодигард. Съебись.       Она не сопротивлялась, когда я вела её к выходу. Скорее обмякла. А в такси привалилась к моему плечу и засопела. Даже было как-то жаль будить её, когда машина притормозила около дома.       — Чувствую себя птичкой, — промямлила она и схватилась за косяк.       — Не поняла? — переспросила я, помогая ей переступить порог квартиры.       — Мы под самой крышей… Как в гнёздышке. М… мило.       — Пожалуй, — пожала плечами я.       А она и вправду была чем-то похожа на птичку. Такая же невесомая.       — Главное, до Арво недалеко.       — Это ещё кто?       Скорость реакции поразила. Но больше — возмущение в голосе. Она даже остановилась посреди комнаты.       — Тату-мастер. Учусь у него.       Неопределенно кивнула, будто одобрила, и рухнула в кресло.       — Сделаю кофе. Придёшь в себя маленько, и домой.       Гостья положила голову на подлокотник и не двигалась, пока я доставала турку и искала зёрна в шкафчике.       — По какому поводу убиваешься, птичка? Случилось чего?       Могильное молчание в ответ. Я вообще задавала вопрос вслух?       — Местная?       — Не…       — По работе, да?       — Угу, — уклончиво ответила она, пристально наблюдая за моими манипуляциями из-под полуприкрытых век.       — И как?       — Полное говно.       — Это факт. — Кофемолка противно жужжала с минуту. — Зато зима мягкая.       Ей почему-то хотелось компании хамоватой официантки. А хамоватой официантке хотелось излить душу пьяной незнакомке. И, похоже, абсолютно спятившей.       — Сама тут всего полгода, — сказала я. — Новая жизнь, все дела.       Её косой взгляд стал и вовсе отрешённым. Судя по всё тому же могильному молчанию, гостью не особо интересовала моя биография.       — Пей.       Посмотрела на меня. Затем на чашку, которую я протягиваю. Забрала. Поставила на столик. Взяла мою ладонь и стала медленно обводить пальцем татуировки на предплечье и кисти.       Обычно все спрашивают, что они значат. Она — нет.       Снова взгляд на меня. Потом на руку. Потом на меня. Странная перестрелка. Долгая. С каждым выстрелом обезоруживающая всё сильнее.       Я поняла, что происходит что-то предельно неправильное, только когда почувствовала язык у себя на ладони. Он щекотно проходился по коже, оставляя горячие следы сначала на линии жизни, потом на линии судьбы, потом сердца.       Щекотка начиналась на ладони, но заканчивалась в других, совершенно неожиданных частях тела. Покорный взгляд карамельных глаз исподлобья умолял: «Не убирай руку».       Указательный, средний, безымянный — мои пальцы планомерно оказывались у неё во рту. Если это предельно неправильно, то почему все ощущения мира сжались в одной точке: на её шершавом и горячем языке?..       — Уходи, — отстранилась я.       Оказалось, сил у неё куда больше, чем я думала. Она выпрямилась и буквально схватила меня за грудки, пробормотав что-то вроде:       — Да хватит уже…       Хотя она умела требовать и без слов. Одними движениями и взглядом объяснять, чего хочет. При этом в её касаниях было столько нежности. Наверное, что-то такое уже было в её «раньше» с кем-то другим. А у меня?       Вряд ли это было так же приятно. Вряд ли кто-то с таким же нетерпением запускал мои руки себе под одежду. С такой жаждой и нежеланием ждать ещё хоть секунду. И я точно никогда не ласкала такую же гладкую кожу, которая будто вот-вот начнёт плавиться и оставаться обжигающим воском на кончиках пальцев.       А она требовала ещё и ещё. Горячая. Мокрая. Голодная. Стискивала меня своими острыми коленками так, будто боялась, что я сбегу. Но я и не думала об этом.       Мне нравилось наше общение без слов. То, как она стягивает резинку с моих волос, чтобы распустить их на множество прядей. То, как она выгибается навстречу, пока я расстёгиваю её джинсы. То, как она целовалась: будто робеет до конца разомкнуть губы, хотя мои пальцы уже были в ней.       Я даже не успела войти во вкус. Она всхлипнула что-то нечленораздельное и вцепилась ногтями мне в рёбра. Стук капель поглотил долгий, непрерывный стон.       Её руки обмякли и бессильно соскользнули вниз.       «Тебе надо так мало?»       Немой диалог прервался. Вопросы заблудились на полпути к ответам.       Я осторожно укрыла её пледом и долго смотрела, как по хрупким плечам бегут тени дождя.       Он так и не утихал за всю ночь. Или я видела его даже во сне. Дождь был тем, что связывало странное «вчера» с не менее странным «сегодня». Его белый шум путал мысли и не давал остаться в одиночестве даже у себя в голове.       Из-за назойливого шёпота я не услышала, как птичка упорхнула, пока я спала.       Вскочив с подушки под вопли будильника, я долго озиралась по сторонам. А потом так пристально буравила взглядом чашку с остывшим кофе, что чуть не проворонила время выхода.       — Хоть бы чаевые оставила.       Где-то я слышала, что люди разговаривают сами с собой, когда им страшно.       Перешагивая лужи и переполненные ливнёвки, я впервые думала не о «раньше», а о «потом». Его, в отличие от «раньше», я вроде как могу выбрать.       Но сколько бы путей ни пыталась представить, в мыслях возникало только одно: зацелованные губы, по которым размазан сладкий малиновый блеск. Они мерещились в каждом встречном лице и в запотевшем стекле автобуса, на котором какой-то клоун криво вывел «Завтра будет хуже».       Ангельскому терпению Джаны пришёл конец. Я думала, начнёт визжать или влепит штраф, а она просто сказала:       — Не знаю, что на тебя, мать твою, нашло, но чтоб это было в последний раз.       Если бы я сама знала, что на меня нашло…       Как выяснилось, загадкой может быть не только прошлое, но и будущее. Текли минуты и часы, но за пятым столиком по-прежнему было пусто. Долбанное «потом», мысли о котором почему-то раздражали с каждой секундой всё сильнее, никак не наступало. Но его, в отличие от «раньше», я могу выбрать. Или уже нет…       Кристально ясно одно: этот день снова пройдёт под шум дождя. А к вечеру сюда набьются аудиторы и банкиры. Кислые морды и строгие костюмы. Но ждала я только девушку с карамельными глазами.       Смена как всегда закончилась затемно. Она была самой долгой и невыносимой из всех. Я стояла на крыльце ресторана и строчила Арво, что опоздаю минут на двадцать. Врала. На самом деле просто не могла сдвинуться с места. А пальцы свободной руки нервно хватали воздух. Позже поняла: в поисках сигареты.       «Не стоило впускать эту ненормальную в свою квартиру и свою жизнь. Просто дура. Да ещё и пьяная в стельку. Что это вообще за приступ милосердия? Тупость какая…» — непрерывным потоком неслось в голове.       Сколько воздух ни хватай, в сигарету он не превратится. Приметив табачную лавку на другой стороне улицы, я уже занесла ногу над ступеньками. И тут же вздрогнула от пронзительного сигнала.       Стекло серебристой тойоты, припаркованной у тротуара, опустилось. Захотелось грязно выругаться, но удалось только выдохнуть и вдохнуть. До этого я целые сутки умудрялась не дышать.       Птичка не сводила с меня глаз, когда я шла к машине.       — От рака лёгких меня спасла, — схохмила я вместо приветствия и села на переднее сиденье.       Я бы сказала что-нибудь погрубее. Но, посмотрев в её лицо, испытала странное облегчение. А потом вспомнила, какие выражения оно принимало прошлой ночью, покраснела и отвернулась, как малолетка.       — Что, недавно бросила?       Птичка же была невозмутима. Она сосредоточенно выруливала с парковки, а её вопрос был не более чем актом вежливости.       — Куда едем?       — Куда ты хочешь?       Я пожала плечами, будто мы говорим не о дороге, а о чём-то абстрактном.       — Туда, где никого нет.       Мы выехали на автостраду. Массив небоскрёбов стремительно уменьшался в зеркале заднего вида, а она всё молчала и молчала. Ей было не о чем со мной говорить. Или ждала, когда заговорю я.       Может, наша встреча была случайной. А может, я просто «смазливая рожа», которую благополучно сняли на пару ночей. Ведь так не встречаются люди, которым суждено спасти друг друга от одиночества и бесконечной пустоты. Или всё же это — правильно?       Не успела я открыть рот, как щёлкнула кнопка магнитолы. От заполнившего салон синтвейва загудело в груди.       — Что ты от меня хочешь?       Не знаю, сделала ли она вид, что не услышала вопроса, или не слышала на самом деле. Только откинулась в кресле, опасно набирая скорость на скользкой дороге. Улыбка на приоткрытых губах. Удовлетворённый выдох, как после долгожданного глотка воды.       Машина уже мчалась по загородной дороге, вверх по отлогой возвышенности. Заметив мой недоумевающий взгляд, птичка наконец сбавила громкость.       — Тебе понравится.       Я прожила здесь почти полгода, но не знала, что с холма на город открывается такой вид. Оазис бизнес-центра, из которого я вышла каких-то двадцать минут назад, затерялся в море огней и светящихся ручейков.       Мы вышли под моросящий дождь и остановились у края обзорной площадки. Только я, она, сияющее море у самых ног и ни души больше.       — Я плохо знаю город. Так что решила показать весь сразу.       — Без дождя было бы ещё лучше.       Монотонный шелест начал стихать. Капли становились всё меньше. Когда я в недоумении подняла глаза на ночное небо, дождь прекратился.       — Всё к вашим услугам, — прошептала птичка.       Стало так тихо, что говорить во весь голос было бы кощунством.       — Как ты это сделала?       — Я умею и не такое. — Она изучала меня исподлобья и улыбалась. — Ты в волшебство веришь?       — Нет.       — Зря. Почему?       Я так и не ответила ни ей, ни себе. Хотя и порядком засомневалась во всём, что происходило со мной до недавних пор. И только в эту секунду призналась себе, что рада её видеть.       — Не думала, что снова встретимся.       Она шагнула ко мне, с трепетом взяла моё лицо в ладони и целовала так горячо, так долго, что я успела отчётливо распробовать вкус соли.       — А как иначе? — спросила она и осторожно погладила мои губы большим пальцем.       Её голос дрожал, будто я спросила оскорбительную глупость.       — Ты ненормальная?       Она засмеялась, обвивая руками мою шею. Поцеловала в уголок губ. Потёрлась носом о мою щёку.       — Пусть будет так.       Изо дня в день я ловлю на себе десятки и сотни взглядов. Кто-то пялится как на жареный бифштекс. Кто-то — как на игрушку. Она же рассматривала меня так, как смотрят на полотна именитых художников. Пытливо. Внимательно.       Сегодня её отросшая влажная чёлка падала на лицо и почти полностью закрывала глаза: словно она хотела спрятаться от внешнего мира или вовсе его не видеть.       Она и была такой же красивой вчера, или по моим мозгам уже проехался дофаминовый танк?       — Ты даже не знаешь, как меня зовут.       — Знаю.       — Я не говорила.       Холодные руки медленно соскользнули с моей шеи. Взгляд птички рассредоточился. Она сделала два неуверенных шага в сторону.       — На твоём бейдже прочитала.       — Почему ты плачешь?       Паузу можно было потрогать руками.       — Я ненормальная.       Возможно, стоило признаться, что я тоже.       Да, я неполноценна. Как если бы у меня не было руки или ноги. Была бы моя воля, поставила бы себе протез, на который можно опираться. Или хотя бы сделала вид, что во мне есть та самая часть, которая умеет понимать людей. Да и не только их. Хотя бы саму себя.       На лицо упала капля. Дождь вновь забарабанил по мокрому асфальту. Робко, будто ему самому было неловко прерывать наш диалог.       — Это опять ты?       Она наконец откинула волосы со лба и подняла глаза. В них смешались горечь и безумие. То ли огни города так играют. То ли правда какая-то магия.       — Идём. Нужно кое-что показать.       Никто из нас не проронил ни слова, пока мы возвращались в город. Улицы уже полностью опустели: наступала ночь, да и ливень зарядил с новой силой. Безлюдным был и огромный гранитный холл отеля «Отту», по которому многократным эхом разлетелись наши шаги.       Как только за нами закрылась дверь номера, меня обняли сзади.       — Можно?       С волос стянули резинку, не дожидаясь ответа. А потом ладони призывно развернули меня на сто восемьдесят градусов.       Да, ей нравилось разговаривать со мной без слов. Даже командовать. Она будто говорила: «Не бойся. Поддайся. Я всё сделаю сама».       Пуговицы на моей рубашке медленно расстёгивались под её пальцами.       — Ты что-то хотела показать.       — Я уже показываю.       — Может, поговорим?       — Не надо. Молчи…       Возразить было сложно. Поддаться гораздо приятнее. Слушать, о чём она думает. Не сопротивляться даже мысленно. А она явно думала о том, что прошлая ночь была слишком короткой. И что ей было мало.       Падая на кровать, я уже не помнила, как жила без этого «раньше». И представлять не хотела, что буду жить без этого «потом».       Что если всё это — правильно?       — Я так скучала, — шептала она, оставляя дорожку их мокрых, медленных поцелуев в районе солнечного сплетения. — Любимая…       «Точно чокнутая», — было первой мыслью.       А в следующую секунду я отстранилась и прислушалась. Прежде всего к ёкнувшему сердцу. Его бешеные сокращения бежали впереди мыслей.       Я нащупала выключатель бра. Яркий свет как рукой снял весь романтический флёр. Волшебная ночь кончилась, не успев начаться.       Птичка с опаской смотрела на меня и щурилась.       Мы не разорвали мысленную связь, поэтому я знала, о чём она думает. А она наверняка поняла, о чём догадалась я. Прошло то ли полминуты, то ли полчаса, пока мой взгляд превращался в снайперскую винтовку в поисках цели.       Сама не заметила, как застегнула наглухо все пуговицы.       Так не целуют тех, кого видят от силы третий раз. Так не касаются тех, чьего имени не знают. Это странно. Неправильно.       Я всё поняла ещё до того, как открыла рот.       — Я тебе кого-то напоминаю, да?       Судя по гробовой тишине, выстрел пришёлся в яблочко. А точнее в сердце.       Хоть мы и знали друг друга всего пару дней, захотелось помыться с мылом. А птичка не спешила с ответом и так усердно ковыряла вышивку на покрывале, словно от этого зависела судьба человечества.       — Будешь молчать?       — А что сказать?       — Ты… любила её?       Ответ был таким беззастенчивым:       — Больше жизни.       Тропический ливень из слёз забарабанил по атласной ткани.       Превосходно. Теперь дождь был даже в помещении.       Птичка сотрясалась в беззвучных рыданиях. Сердце, обманутое нежностью и лаской, просило утешить её. Уязвлённое эго требовало свалить как можно скорее.       — Она что, бросила тебя?       Вместо ответа — невнятная гримаса.       Я сползла на край кровати и отвернулась.       — Умерла?       — Почти...       Я мешкалась и не могла найти слов. Птичка упала лицом в покрывало. Её плечи беззвучно подпрыгивали.       — И что это, если не секрет?       — М?..       — Чем я на неё похожа? Волосы? Лицо? Может, тату? Даже любопытно… — Я пыталась сыграть равнодушие, но выходило дерьмово. — Какой она была?       Птичка медленно повернула ко мне заплаканное лицо.       — Таких больше нет.       В следующую секунду словно молнией шарахнуло. Я в спешке зашнуровывала ботинки. Хоть я и не знаю многого о самой себе, но самоуважение у меня всё же имеется.       — Стой.       — Не надо было, — бормотала я, отмахиваясь. — Как-то всё по-дебильному вышло... Не трогай.       Мчась вниз по лестнице, я начала понимать, что такое жить, но при этом не существовать.       Большая часть моей жизни загадка даже для меня. Папа как-то обмолвился, что это к лучшему. Будто то, что со мной случилось, какое-то благо. Но ни он, ни кто-либо другой не поймёт, каково это — не знать, кто ты. Существуешь ли вообще или просто кого-то напоминаешь.       Странно, что я не растаяла под дождём. Ведь мне очень хотелось. За эти полчаса я окончательно потеряла себя. Какая-то эфемерная субстанция без прошлого и будущего. Вода растворит её за считанные минуты.       Попытки уснуть были прерывистыми и тяжёлыми. Но когда согрелась и задремала, это случилось снова.       Клянусь, что почувствовала в воздухе запах металла, дерева и пыли, а потом услышала тонкий скрип какого-то прибора. Мои пальцы непроизвольно сжались. Между ними проскользнуло что-то гладкое и скользкое...       Если вчера я ждала наступления «потом», то теперь хотелось, чтобы стрелка на часах замерла навечно. Натягивая передник и собирая волосы в пучок, я не могла отделаться от ощущения, что сегодня произойдёт непоправимое. Точно сорвусь или выйду из себя. Или разобью тарелку о чью-нибудь тупую башку.       Всё же стоит взять выходной.       Птичка не стала тянуть и явилась ещё до полудня.       — Пересядешь за другой столик? — бросила я. — Не хочу тебя обслуживать.       — Тогда я позову администратора.       От наглости я на минуту потеряла дар речи.       — Чего тебе? — Я покорно открыла блокнот. — Только что завезли устрицы Касабланка. При покупке дюжины шампанское в подарок, — оттарабанила на одном дыхании.       — Мне не надо устриц.       — А у тебя с ними много общего. Ты такая же скользкая.       Не знаю, зачем я продолжала бить лежачего. Ей и без моих колкостей было паршиво: под глазами тени, губы искусаны в кровь. Она всю ночь поливала подушку слезами, но я не испытывала ни грамма жалости. Какого хрена я вообще должна её жалеть? Я в конце концов не благотворительный фонд и не обезболивающее.       — Я тебе не всё сказала вчера. У той девушки…       При попытке развернуться и ретироваться меня схватили за локоть.       — У неё была не самая сладкая жизнь.       — Мне нести устрицы или нет?!       — Дослушай! Она очень страдала, — произнесла птичка почти по слогам. — Иногда она говорила, что ей было бы легче всё забыть. И… — Она с силой закусила и без того искусанную губу. — И однажды так и случилось. Не знаю… наверное, так ей гораздо лучше. Но я не могла не попытаться. Было же и хорошее...       — Зачем мне это знать?!       Я грубо высвободилась. Вдохи стали короткими и поверхностными.       — Затем что я всё помню. И люблю её до сих пор. — Свободной рукой птичка размазала по щекам слёзы. А потом горько улыбнулась и пожала плечами. — Прости.       Больше она ничего не говорила. Только виновато, глупо улыбалась.       Кровь ухала в ушах.       Беспомощное чувство. Походит на раздвоение личности. Одна личность поняла всё налету, а до второй никак не доходило.       Зал наполнился гомоном. Ни слова не разобрать: какая-нибудь иностранная делегация в самый подходящий момент заглянула на бизнес-завтрак. Но мне казалось, что этот шум не снаружи, а в моей голове.       Сбив кого-то с ног, я выбежала в переулок. Привалилась спиной к стене, чтобы не потерять равновесие, и похлопала по карманам. Чёртовы сигареты. Я так их и не купила.       Ледяные капли, срывающиеся с края навеса, стучали по лицу, но в чувство не приводили.       Шаги догнали через полминуты.       — Я эгоистка, знаю, — решительно говорила птичка.       Она остановилась рядом и запустила руку за ворот водолазки.       — Пошла ты…       — Не снимай это, — она застёгивала цепочку на моей шее и не обращала внимания на вялые попытки этому помешать, — если хочешь вспомнить.       — Иди к чёрту... Проваливай...       Стук крови превратился в гвалт сваебойной установки. От этого невозможно было спастись, сколько ни зажимай уши. Оставалось только медленно сползать по стене на мокрый асфальт.       Два года я будто на краю Марианского жёлоба жила. А теперь заставили посмотреть вниз. В самую бездну. Оказывается, там, на дне, была какая-то жизнь. Там, откуда прежде не доходило ни одного сигнала.       Чтобы отступило смятение — короткий вдох и длинный выдох. Так учил папа. Сердце наконец перестало трепыхаться. Когда открыла глаза, в переулке уже никого не было.       Жаль, что я в очередной раз подставила Джану. Она слишком часто закрывала глаза на моё свинство. Сегодня я даже не потрудилась придумать отговорку. Просто оделась и ушла.       С другой стороны, мне было плевать. Если уволят, пускай. Я видела в гробу эту забегаловку и эту грёбаную тонущую Атлантиду.       Дома наглухо зашторила окна и спряталась с головой под одеялом в надежде перестать слышать шум дождя. А он продолжал отчаянно барабанить в окно.       Пока в лихорадке и беспамятстве ворочалась с боку на бок, дождь умолял вспомнить что-то очень важное.       Вспомнить тёмный коридор. А в тёмном коридоре — высокие стеллажи. Здесь пахнет деревом, пылью и металлом.       Прохожу до самого конца и останавливаюсь рядом с приоткрытой дверью. Почему-то очень страшно создать малейший шум. Будто разрушу какое-то хрупкое равновесие.       Осторожно берусь за ручку. Захожу внутрь.       В углах кабинета, за книжными шкафами, сгущаются тени. Над массивным письменным столом у окна горит настольная лампа. А за столом, спиной ко мне, сидит птичка.       По ту сторону стекла — мой старый приятель. Дождь. Капли отчаянно бьются в окно. Они нашёптывают: вспоминай! Вспоминай же!..       Она такая милая за работой. Берёт в руки какой-то образец, кладёт на приборное стекло и поворачивает ручку на микроскопе. Шум дождя пронзает тихий скрип.       На цыпочках ступаю по красному персидскому ковру. Подхожу ближе и кладу руки ей на плечи. Птичка вздрагивает, отрывается от работы и смотрит на меня снизу вверх. Два карамельных стёклышка с янтарным отблеском...       — Нужно закончить с диагностикой.       Потом встаёт из-за стола и тянется к полке. С нежностью обнимаю её. Перебираю длинные каштановые волосы — гладкий шёлк проскальзывает между пальцев.       — Ты сейчас похожа на алхимика. Или волшебницу, — говорю я.       — Я и есть волшебница. А это мои помощники. — Она пишет что-то на формуляре и кладёт в один из отсеков большого ящика. — Ты даже не представляешь, на что я способна.       На столе столько самоцветов и фрагментов горных пород всех форм и расцветок, что глаза разбегаются.       — Они все такие разные, — говорю я.       — Совсем как люди.       — Чур я кремень.       — Почему так банально?       — Разве?       — Знаешь, кто ты? — Птичка щёлкает пальцами, заносит руку над ящиком и извлекает невзрачный серый камешек. — Ты платина.       Она с интересом и восхищением подставляет образец под яркий свет лампы.       — С ней сложно работать. Но она прочнее и долговечнее, чем золото. А как её нелегко найти и добыть… — Она качает головой. — Чтобы получить несколько грамм чистого металла, нужно обработать тонны руды.       — Нелегко тебе пришлось.       Она осторожно возвращает платину на место и оборачивается ко мне. Потягивается и сонно обнимает.       — Оно того стоило, моя девочка.       Дождь шепчет уже тихо и неразборчиво. Наверное, соглашается с тем, что этот миг слишком идеален, чтобы быть правдой. И тем не менее это правда.       А я всё пропускаю и пропускаю гладкие каштановые волосы между пальцев...       Её голова лежит на моём плече. Губы щекочут шею. Так тепло и уютно. Так… правильно.       — Ты чистая платина. Для меня ты чистая платина, — тихо поёт птичка, истончаясь и холодея, словно привидение.       И тает у меня в объятиях.       Удержать ускользающее воспоминание невозможно. Я лишь обхватила руками саму себя. Ладонь проскользила по холодному поту, выступившему на груди. Я открыла глаза и осмотрелась: вместе с птичкой исчез и кабинет с волшебными камнями. Вместо него — снова моя комната под мансардной крышей.       Но... что это?       Я вскочила с подушки и нащупала на шее длинную цепочку: её украшали серебряные подвески и массивный камень. Он светился так ярко, что я прищурилась. Камень пульсировал, как живой, и согревал ладонь. Пытался что-то мне сказать. Или уже сказал.       Сбитая с толку, я даже не представляла, который час: поздний вечер или раннее утро. Долго тёрла глаза, думая, что явь ещё не наступила. Сияние камня тем временем утихало. А вместе с ним и безграничное счастье, которое я испытывала минуту назад. Его вытеснял панический страх.       Я меряла комнату шагами. С ужасом сжимала остывший камень в ладони. Словно он может бесследно исчезнуть, как и его хозяйка. И чем больше металась из стороны в сторону, тем глубже под кожу забиралась паника.       Я наспех оделась и выбежала на ночную улицу.       Теперь мне было понятно всё и в то же время не понятно ничего. Я на автопилоте пробегала один квартал за другим. Толком не разбирала дороги. Сожаление беспощадно погоняло и хлестало плетью: как много времени ты потеряла!..       Ворвавшись в холл отеля «Отту», я промчалась мимо стойки регистрации и рванула по памяти на третий этаж.       Это было где-то здесь. До конца коридора и налево. Триста десять? Триста одиннадцать? Точно… Я помню.       Я барабанила в дверь номера как сумасшедшая. Чуть с петель не снесла.       Мне открыл верзила с заспанной физиономией.       — Что долбишь, идиотка? — просипел он, кутаясь в вафельный халат.       — Простите, — опешила я.       Глаза сонной блондинки округлились, когда я подбежала к стойке регистрации и навалилась на неё всем телом. Мой вид в ту секунду точно доверия не внушал.       — У вас останавливалась девушка… Тёмные длинные волосы, среднего роста… Носит жакет. Такой, песочного цвета, — протараторила я. — Она уже выехала?       — Извините, мы не разглашаем данные о постояльцах. Вы гость нашего отеля?       — Нет. Прошу вас. Скажите.       Блондинка состроила дежурную мину и приготовилась повторить то, что я уже слышала. Или указать на дверь. Но я перебила:       — Она выехала? Как её зовут? Скажите хоть что-то.       — Вам известен закон?       Я попятилась назад и схватилась за голову. Известно мне было только одно: я должна найти её. Это было самым важным, но этого же оказалось ничтожно мало.       — В аэропорт, — скомандовала я, запрыгивая в такси.       Вдруг она решила улететь из города? Теперь я была готова проверять даже самые глупые теории. Иногда всё же стоит довериться собственному безумию.       Сквозь дождевые облака уже пробивались мерклые лучи рассвета.       Долгая дождливая ночь подходила к концу. «Раньше» и «потом» прочно переплелись. Сумели выстроиться в одно целое: в напряжённую вибрирующую линию. В настоящее, которое, кажется, у меня наконец появилось. В такое неизведанное и долгожданное «сейчас».       Я пробежала через весь терминал туда и обратно несколько раз. Всматривалась в каждого встречного и склонялась над каждым спящим в зале ожидания. Но безрезультатно.       Идиотка… Какая же я идиотка. Я не замечала того, что происходит у меня под носом. Зачем я наговорила столько гадостей? Что если я больше её не увижу?       От усталости перехватило дыхание. Пришлось признать поражение. Но временно. Если я вспомнила это, вспомню и всё остальное. Даже если это разобьёт сердце.       Как это странно и непривычно — плакать. Я размышляла об этом по пути домой, глядя в тонированное стекло такси. По ощущениям, я не делала этого никогда. В горле тугой ком. Солёная вода и разъедает кожу. Но в то же время приятно: у меня словно появилась ампутированная часть души.       Я с надеждой сжимала в ладони цепочку с подвеской из массивного камня. Не могла отпустить ни на секунду. Мысленно умоляла дать мне ещё одну подсказку.       Поднимаясь на последний этаж, заглянула в зеркало и опешила: это не я. Подросток с заплаканными глазами и красным от слёз носом.       Я готова заглянуть в бездонный жёлоб. Даже нырнуть в него. Только дайте мне батискаф. Или на худой конец акваланг. Плевать, если давление воспоминаний превратит меня в лепёшку. Я знаю: там, в глубине, была какая-то жизнь. Там была любовь. И сейчас есть.       Но нырять в одиночестве мне не придётся. Двери лифта открылись, и я увидела своё настоящее. Пока я пыталась отыскать и вернуть его, оно само нашло меня.       Под дверью квартиры стоял чемодан. А рядом с ним — птичка. Сидела на полу, обхватив колени руками. Нахохлившаяся, как промокший воробей.       Она подняла на меня полные надежды глаза.       «Ты вспомнила?» — спрашивали они.       «Да», — молча кивнула я.       Говорить вслух уже не могла: горло стянула колючая проволока.       — Прости, — всхлипнула птичка, подаваясь навстречу. Я обняла её. Почти поймала не лету. — Прости, что…       Неважно, что она хотела сказать. Я не могла перестать целовать её. Гладить её волосы, неизменно мокрые от дождя, её шею и руки, чтобы до конца убедиться, что всё это по-настоящему.       — Что ты вспомнила? — шёпотом спросила она, блуждая ладонями по моей спине и плечам и так же жадно прижимаясь ко мне в ответ.       — Что люблю тебя.       Дождь по-прежнему барабанил по карнизу, но теперь его шум был желанным гостем в крохотной комнатке под мансардной крышей. А всё, что осталось за её стенами, теперь не имело смысла. Выключенный телефон мирно спал на прикроватной тумбе.       — Тебе придётся вспомнить всё, — шепнула птичка. — Не только хорошее, но и плохое.       — Мне не страшно.       Я поправила плед на её спине и обняла покрепче, мысленно говоря: «Спи и ни о чём не думай». А сама боялась даже сомкнуть глаза. Было страшно, что она может снова раствориться в воздухе, если я усну.       — Ты чистая платина, — напевала моя птичка. — Для меня ты чистая платина…       Её голова лежала на моём плече. Губы щекотали шею. Дождь любезно аккомпанировал тихому голосу. Раз за разом я пропускала между пальцев шёлк каштановых волос.       И это было предельно правильно.