«Можно забыть всё на свете, только не чей-то взгляд».
Альфа зажмуривает глаза в попытке избавиться от наваждения. Тщетно. Образ не исчезает, даже когда открывает веки и смотрит на монитор ноутбука. Сквозь чёрные буквы на белом фоне ему улыбается тот самый омега с очаровательными веснушками на носу. — Земля вызывает Чонгука, — щёлкает пальцами перед лицом друга. — Ты меня вообще слушал? — Я работаю, Ыну, не видишь, что ли? — огрызается Чон, отпихнув от себя чужую руку. — Да вижу я, вижу. Но ты же не собираешься всю ночь тыкать по клавишам? Мы с парнями сегодня снова собираемся в клуб, ты с нами? — Нет. — Кто ты и что сделал с моим другом? Чонгук, которого я знал, не то что не пропускал ни одной тусовки, а сам бежал впереди паровоза, стоило произнести заклинание «клуб-алкоголь-омеги». — Считай, повзрослел. — Пиздишь. Ты такой уже несколько месяцев. Кто был тот омега? — О чём ты? — Хосок говорил, что ты тогда уехал с каким-то омегой из клуба, а утром уже вернулся не старый добрый весельчак Чон, а вот эта угрюмая размазня, — тычет пальцем в щеку альфы. — Если я соглашусь, ты исчезнешь и дашь мне спокойно закончить работу? — закатив глаза, поворачивает голову и смотрит из-под лба на Ыну. — «Soap Seoul». В 22:00. С самодовольной лыбой до ушей парень покидает комнату, оставляя друга наедине с хаотичными мыслями. Чонгук сам не знает, почему согласился, хотя его тошнило от одного только упоминания о веселье «как в старые добрые». Наверное, потому что Ыну был прав. Прошлый раз перевернул всё с ног на голову. Будто Чона со всеми потрохами засунули в огромный миксер и включили на полную мощность, превратив в однородную кровавую массу, из которой после слепили подобие человека, кем раньше был. Сердце же безразлично выбросили в урну с надписью «отходы». «Ты должен двигаться дальше», — твердит внутренний голос. «Он не твоя истинная пара», — пытается докричаться до разума. Но его крик подобен белому шуму. Ибо ничто не может усмирить сущность альфы, самолично привязавшего себя к омеге, которому на самом деле и дела до него не было. Каким же жалким, наверное, выглядит Чонгук. Взбунтовался против природы, послав к чёрту многовековые устои. Он больше не чувствует себя на вершине пищевой цепочки. Он вообще больше ничего не чувствует. Кроме пустоты. Которую оставила после себя Золушка на одну ночь.* * *
Яркие огни софитов ослепляют, музыка оглушает, а алкоголь совершенно не пьянит. Всё в этом месте чертовски раздражает, кажется неправильным, похожим на какой-то маскарад похоти и разврата. А когда-то Чону нравилось это. Но сейчас вызывает только отвращение. Он игнорирует взгляды заигрывающих с ним омег, за что получает каждый раз осуждение со стороны друзей в виде освистывания и улюлюканья. — Ты своей кислой миной портишь всё веселье, — уже изрядно поддатый Ыну наваливается всем телом на спину Чонгука и виснет на нём. — Взбодрись, — шлёпает дважды ладонью по лицу. — Ты только посмотри, сколько тут симпатичных омег, — широким жестом руки указывает на танцпол, едва не потеряв равновесие, из-за чего пришлось ухватиться за чужое плечо. — Пока мы ещё не успели жениться и обзавестись спиногрызами, весь мир для нас — фуршетный стол, бери и пробуй… Но Чонгук не слышит, что дальше говорит парень. Всё тело парализует с головы до пят, когда на танцполе, залитом светом прожекторов, замечает его. Плавные движения, не лишённые изящества и пластичности, запрокинутая назад голова с закрытыми глазами и самая обворожительная улыбка. Сердце начинает хаотично отбивать ритм о стенки рёбер, кажется, ещё немного, и оно выпрыгнет наружу, переломав все кости на своём пути. Чтобы снова оказаться в руках, разбивших его когда-то. Чонгук хотел бы ошибиться, зажмуриться и прогнать прочь образ. Но он был реален. Реальнее, чем этим утром. Альфа не может пошевелиться: ноги словно вросли в землю. Продолжает непрерывно наблюдать, не в силах отвести взгляд. Скользит по тонким изгибам рук, вспоминая, как маленькие коготки впивались в кожу, оставляя неглубокие красные отметины в виде полумесяцев. В ушах снова стоит сладкий стон омеги, подобный самой божественной музыке, которую когда-либо слышал. Невыносимо. Внутренний альфа сходит с ума, бьётся о невидимые стены, царапает их, рычит. Он рвётся наружу. К своему омеге. И Чонгук поддаётся ему. Всучив недопитый стакан виски Ыну, решительно двигается к лестнице, ведущей из ВИП-зоны вниз. Смесь различных запахов сбивает с толку, но альфа сосредоточенно отгоняет их прочь, идя навстречу ванили с примесью корицы. И когда почувствовал, как тот слишком рьяно ударил в нос, опешил. Он замирает, уставившись на темноволосую макушку, не решаясь подойти ближе. «Чего же ты ждёшь? Вот же он, твой омега. Бери, хватай его, забери на край света, сделай своим», — заходится жалостливым воем зверь внутри. Шатен, кажется, ощутил кожей беспрерывное наблюдение и обернулся. Его красивые пухлые губы расплываются в игривой улыбке, когда в глазах отражается странный блеск. Словно завороженный, Чонгук не сразу замечает, как оголённую из-за слишком короткого топа талию обвивают чьи-то руки. Но стоит ему увидеть голову другого альфы, склонившегося над шеей в поцелуе, зверь вырывается из заточения. И в тот момент мир разверзся всплеском кроваво-алого зарева. Чон резко хватает омегу за руку и дёргает на себя, отрывая от похотливого охотника за лёгкой добычей. Он разворачивается, чтобы протиснуться сквозь толпу, но его грубо хватают за плечо. — Я его первый заметил, — пробасил широкоплечий альфа, — иди поищи себе другого омегу. — Если ты сейчас же не отпустишь мою руку, то на поиски придётся отправиться тебе. Ближайшего травмпункта, — смотрит зло, заводя руку, которой держал запястье шатена, за спину и пряча его самого за собой. — Отвали по-хорошему. — Ты что, вместо водки храброй воды хряпнул на баре? Какого хера ты решил, что можешь позволить себе… — Потому что это мой омега, — прерывает рыком, вырвавшимся из самых недр грудной клетки. От силы, сочащейся вместе со сгущающимся запахом амириса, оторопевает даже альфа. Он странно смотрит на Чона, который, подобно хищнику, защищает свою пару и выглядит так, будто в самом деле готов вступить в смертельную хватку, если кто-то осмелится посягнуть на его территорию. И незнакомец отступает. Чонгук не стал медлить, тут же ринулся к выходу. Выйдя из душного помещения на улицу, смог разглядеть поближе тот самый блеск в глазах, показавшийся ему странным. — Да ты под кайфом, — ошеломлённо озвучивает свои догадки. — Хочу курить, — омега пошатнулся на месте, когда тянется к своей сумочке, и падает прямо на грудь альфы, уткнувшись лицом в ложбинку между ключицами. — Я помню этот запах, — несвязно бормочет, набирая полные лёгкие древесного аромата, пока сам обладатель амириса затаивает дыхание. — Ты пахнешь как… — поднимает голову с затуманенным взглядом, — как очень жаркий секс, который у меня сегодня будет, — и прыскает со смеху. А Чонгуку будто ножом по сердцу его слова. Раскалывается на мелкие кусочки, когда омега отнимает у него последнюю каплю надежды. Снова. Он его даже не помнит. Подплавленный от неизвестных веществ мозг видит в нём незнакомца, очередную интрижку на одну ночь. Как же больно. Чертовски больно. Внутренний альфа, свернувшись клубочком, забился в угол и заскулил, как побитая собака. — К тебе или в отель? — добивает бедную псину своей развязностью. — Я отвезу тебя домой, — выдавливает из себя, собирая остатки самообладания. — Значит, к тебе, — облизывает смазанные глитерным блеском губы. — Нет, я отвезу тебя к тебе домой. Какой у тебя адрес? — Нет-нет, ко мне нельзя, — протестует, отпрянув от груди альфы и едва не рухнув на пятую точку, если бы его вовремя не подхватил Чон, прижав обратно к себе. — Я никого не привожу к себе домой. И для твоей смазливой мордашки исключения делать не буду, — выставляет наманикюренный пальчик. Спорить с омегой, пребывающим явно в невменозе, смысла не было. Оставлять одного среди коршунов, жаждущих поживиться лакомым телом, которое даже сопротивляться не станет, тоже не собирался. Переместив шатена в одну руку, другой тянется в передний карман джинс и достаёт телефон. В последних исходящих находит нужный номер и нажимает кнопку вызова. — Хосок, я у входа, не могу зайти внутрь. Вынеси, пожалуйста, мою куртку и портмоне, я оставил их за столиком. — Какой Клод Моне? — пытаясь перекричать гупающую клубную музыку, переспрашивает альфа. — Порт-мо-не, — повторяет по слогам довольно громко, поднеся микрофон к самому рту, — и куртку. Я не могу зайти внутрь. — А, понял. Сейчас буду. Через пару минут появляется самый трезвый из четвёрки и стал вертеть башкой по сторонам в поисках. — Я тут, — Чонгук поднимает руку и машет, Хосок тут же направляется к ним. — А это что за тело? — кивает на омегу, который за эти пару минут успел уже дважды чуть ли не отключиться и теперь просто висит на Чоне, уткнувшись лицом в его шею. — Потом расскажу, — забирает сперва кошелёк и засовывает в задний карман, следом куртку, но надевает не на себя, а накидывает на плечи подрагивающего парня. — Ля, картина маслом, натюрморт альфа и омега, — следом из клуба вываливается ещё один в состоянии «тела» и его уже страхует второй альфа, удерживая на шатающихся ногах. — А ты не хотел ехать. Таки нашёл себе развлечение на ночь. Погоди, — Ыну вытягивает шею и щурит глаза в попытке сфокусировать зрение, — это что, наша Золушка? — Хосок, уведи его, — Чон поворачивается боком, тем самым загораживая от своего пьяного в хлам друга-полудурка. По потемневшему взгляду альфа сразу понимает, что к чему, и без промедления разворачивает «неваляшку» за плечи на сто восемьдесят градусов, намереваясь ретироваться как можно скорее. Ыну заторможено переставляет ноги, но не сопротивляется. Только напоследок бросает через плечо: — Я так и знал, что ты тот ещё пиздунский ящик, Чон Чонгук. — Мне холодно, — тоненький писк возвращает в реальность. — Сейчас поймаем такси, потерпи немного, — поглаживает по спине через свою куртку, параллельно рыская взглядом в поисках транспорта. Он останавливает первый попавшийся автомобиль, не задаваясь вопросом о стоимости, сразу же открывает заднюю дверь и бережно помогает омеге опуститься на сидение, после садиться следом и называет адрес своего дома. — Мне плохо, — бормочет шатен, когда они заходят в квартиру, — меня сейчас стошнит. Чонгук сбрасывает на пол куртку, не разуваясь, подхватывает его на руки и быстрым шагом идёт в ванную комнату. В последнюю секунду успевает пододвинуть к унитазу, и хрупкое тело содрогается от рвотных позывов, следом изливаясь всем, что успел за вечер выпить. Его выворачивает наизнанку долго, пока желудок не опустошается до предела. Но тошнота не отступает, даже когда уже не чем, бедолага продолжает кашлять и давиться воздухом. — Что ты принял? — Ни…кх, — опять кашляет и сплёвывает слюну, — ничего. — Ты сейчас свою селезёнку выплюнешь, если тебя ещё хотя бы раз стошнит, — мягко отстраняет омегу от туалета и усаживается рядом с ним на пол. Берёт его лицо в руку и приподнимает. — Я хочу тебе помочь, не стоит отпираться. Просто скажи, что ты принял. — Я не употребляю наркотики. — Значит, тебе их подсыпали, — делает вполне очевидное умозаключение и протяжно вздыхает. — Тебе нужно принять душ, я принесу чистое полотенце и вещи, чтобы ты мог переодеться. Когда альфа возвращается со стопкой свежевыстиранного, то замирает на пороге. Шатен, скрутившись клубочком, лежал на полу и тихо постанывал, обхватив низ живота. В нос тут же ударил усилившийся запах корицы. Течка. У него началась течка. — Твою мать, — ругается Чон, бросая вещи на стиральную машинку и опускаясь на колени. — Как тебе ума хватило в такой период пойти в клуб? Да тебя же разорвали бы на части там, — сокрушается, сам еле сдерживая свою сущность. — Я забыл принять таблетки, — хныкает омега, поджимая колени к груди и обхватывая их руками. — Они должны быть в моей сумочке. — Я сейчас. Мужчина подрывается с места и, чуть не споткнувшись через порог, пулей вылетает из ванной. Отыскав сумку в коридоре, стал рыскать в ней, психанул и вывернул содержимое на пол. Блеск для губ, какие-то карточки, купоны, сигареты, странная маленькая хрень, непонятно для каких целей. Что угодно, только не таблетки. — Проклятье! Между собой вступают в лютую схватку человечность и внутренний зверь. Первая взывает к голосу совести, второй же требует своего омегу здесь и сейчас. Мысленно мечется, грудь заходит ходуном, наполняя лёгкие сладким запахом ванили с корицей. Зверь почти вырывается, но внезапно хлопает входная дверь, отрезая путь к наступлению. Человечность победила. После третьего звонка заспанный и недовольно ворчащий себе под нос бета в белом халате открывает окошко под неоновым красным крестом с изображением змеи, обвивающей кубок. — Мне нужны подавители, — тут же выпаливает альфа. — Какой возраст, — зевает, — и вес у вашего омеги. — Около двадцати пяти, вес примерно килограмм шестьдесят. — Он рожал? — Я не знаю. — Это важно, мне нужны более точные данные, так как дозировка бывает разная… — Дайте всё, что у вас есть, — перебивает фармацевта и достаёт смартфон, чтобы расплатиться картой, — и побыстрее, пожалуйста. Бета вскидывает брови и уходит, подумав про себя наверняка о том, какой же странный ему попался покупатель, который в два часа ночи прибежал к нему за омежьими подавителями и даже не знает таких очевидных, для самого работника так точно, деталей. Вскоре возвращается с пакетом, в котором было три вида разных препаратов, и бутылкой воды. Расплатившись, Чонгук мгновенно срывается на бег и спешит поскорее домой, где застаёт омегу всё в той же позе на полу. — Я не знал, какие именно ты принимаешь, поэтому купил разные, — бросает на пол пакет и тут же улетучивается из ванной комнаты, плотно закрыв за собой двери. Даже у человечности не хватит сил сдерживать долго альфу, учуявшего течку омеги. Особенно у омеги, которого его сущность избрала своим, несмотря на отсутствие метки. Временной континуум искажается в пространстве, теряя счёт прошедшим минутам или, может, даже часам с того момента, как Чонгук заперся на балконе и забился в угол, усевшись на плед и выкуривая одну сигарету за другой, только бы перебить дурманящий и сводящий с ума запах. Перед глазами начинает плыть от количества никотина в крови, и он прикрывает их. Его самого всего трясло, как от лихорадки. В штанах неприятно давил уже налитый кровью и пульсирующий член, который жаждал соития. На месте альфы любой другой бы уже скользил внутри обильно изливающегося природной смазкой омеги, обслуживая в течку, как и полагается. Но Чон не мог так поступить. Только не с ним. Как бы не рвало на части от жажды, не хотел до последнего поддаваться слабости, ведь после непременно пожалеет. Потому что бесконечно будет топить себя в океане чувства вины за то, что так цинично воспользовался моментом слабости у омеги, которого сам же спас сегодня ночью от другого альфы. Шатен с невероятно прекрасными глазами, заключившими в себе весь мир для одного конкретного мужчины, заслуживал, чтобы его лелеяли и оберегали, окутав невидимой мантией, сотканной из любви и нежности. — Почему именно он? — шепчет в пустоту, и взгляд сам собой устремляется к звёздному небу, словно ожидает ответа от небесных тел. — Я даже имени его не знаю. — Чимин, — раздаётся рядом робкий голосок, и у Чонгука кожа вмиг становится гусиной. — Меня зовут Чимин. Он смотрится таким нелепым, но до чего же милым в одежде альфы, которая была ему очевидно очень велика. Хрупкое тело утопает в огромном батнике, из-под рукавов еле выглядывают кончики маленьких миниатюрных пальчиков, от чего на лице непроизвольно появляется улыбка. Омега выглядит значительно лучше на первый взгляд, и его запах не был таким явно выраженным, хотя по-прежнему отчётливо ощущается. Видимо, подавители помогли, а душ освежил и привёл немного в чувства. Ещё влажные волосы спадают на глаза, явно мешая, и рука инстинктивно тянется к ним, но Чон одёргивает себя на полпути. Ладонь так и повисает в воздухе, затем сжимается в кулак и опускается вниз. — А тебя? — Чимин присаживается на корточки и склоняет немного голову на бок. — Что? — Как тебя зовут? — Чонгук. — Чонгук, — повторяет медленно, растягивая буквы, пробуя на вкус. — Можно задать тебе вопрос? — Да, конечно. — Почему ты оставил меня одного, хотя видел, что мне плохо из-за течки? — Но я ведь принёс тебе таблетки, — прозвучало как-то слишком обижено, будто его в самом деле это задело. — Я об этом и говорю. Любой другой альфа бы поддался природным инстинктам, не смог устоять, учуяв течку омеги. Но не ты. Почему? — Потому что не хотел становиться одним из них. — Кого них? — Тем, кто воспользовался, когда ты был уязвим. Не хотел, чтобы ты возненавидел меня за это, — Чонгук неотрывно смотрит в глаза Чимина, ощущая, как внутри всё болезненно сжимается от одной только мысли: что могло бы случиться, если бы он не успел сегодня или просто не заметил в толпе народа. — Говоришь так, будто в прошлый раз ты не снял меня в клубе ради одноразового перепихона. Так он помнил. В один момент от прилива восторга сердце подпрыгнуло в груди и в следующий рухнуло камнем вниз, когда на смену радости пришло жестокое осознание. Чимин помнил его одним из тех, кем Чонгук не хотел быть. — Но ведь это ты наутро исчез. — Мы оба взрослые люди, Чонгук, все всё прекрасно понимают. Никто не приходит в клуб в поиске любви всей своей жизни, максимум — поразвлечься и классный секс, если повезёт. Нам с тобой в этом плане очень даже повезло, — улыбается, припоминая уже протрезвевшим разумом их совместную ночь несколько месяцев назад. — Но я не люблю эту неловкость, которая возникает утром, когда гормоны утихают и алкоголь выветривается, поэтому всегда ухожу первым. — Для меня это не был просто секс. — Да ладно, — недоверчиво хмыкает, — а что же это было? Любовь с первого взгляда? — Не знаю, как назвать это чувство, но он выбрал тебя, мой альфа признал в тебе своего омегу. С уст наконец-то срывается долгожданное признание, и Чимин застывает, остолбенев от этих слов. Смотрит в упор, клипая, открывая и закрывая рот, не в силах сформулировать даже простое предложение, потому что мозг в моменте превратился в жижу, растёкшуюся внутри черепной коробки. «Мой альфа признал в тебе своего омегу», — эхом раздаётся снова и снова, ударяясь о стенки сознания. «…своего омегу», — вторит голосом альфы. — Этого не может быть, — шевелит одними губами, ощущая, как влага стремительно подбирается к глазам вместе с комом, мешающим протолкнуться словам. — Чимин, — встревоженно называет впервые по имени, замечая растерянность. — Я не… — Нет! — вдруг вскрикивает, подрываясь с места и вскакивая на ноги. — Не говори. Я не хочу это слышать. Ты… — запинается, делая шаг назад, когда альфа поднимается следом. — Ты лжешь. — Я никогда ещё не был так искренен, как сейчас. В ту ночь… — Я не могу быть твоим омегой, — снова прерывает, не давая договорить. — Во мне нет ничего хорошего, я давно уже опустился на самое дно, откуда не выбраться. Принимая каждый раз душ, всё равно остаюсь грязным, потому что если запах альф можно смыть, натирая кожу мылом до покраснения, то воспоминания — нет, — говорит надрывно, содрогаясь от собственных слов; по щекам стекают слёзы, капают с подбородка, но он не вытирает их, — я весь — одно сплошное разочарование. Меня перетрахало куча альф, а я не помню лиц даже половины из них. Посмотри на меня, — разводит руки в стороны, растягивая на себе батник, который становится похож на огромный чёрный мешок, повисший на захудалом теле, — я и сегодня бы переспал с очередным, если бы ты не увёз меня. Потому что когда падать, казалось бы, уже некуда, я способен пробить дно с обратной стороны. И после всего этого ты всё ещё считаешь меня своим омегой? Разве я не противен тебе? Чонгук зажмуривается, ощущая вполне реальную физическую боль где-то в области солнечного сплетения. Словно тонкими, но очень острыми иглами каждое слово Чимина впивалось во внутренности. В его голосе звучало отчаяние с примесью явной нелюбви к себе, желанием показаться хуже, чем есть на самом деле. Пытался оттолкнуть, отпугнуть, но даже после всего сказанного альфа не чувствовал отвращение, только сожаление. Сожаление о том, что встретил омегу так поздно, что не успел предотвратить то роковое событие, которое сломало его. — Нет, — на выдохе произносит Чон и смотрит на Чимина. Он осторожно подходит ближе и медленно протягивает руку, ожидая, что его оттолкнут. Однако не встретив сопротивления, всё же прикасается к лицу напротив, проводит подушечкой большого пальца по коже, вытирая очередную слезу. — Я солгу, если скажу, что мне всё равно. Не о том, сколько их было, я хочу знать, кто был первым. Тем, кто сделал с тобой это. Кто ранил так сильно твоё сердце и подорвал доверие. Что даже встретив человека, который искренне хочет проявить заботу и показать свои чувства, ты ищешь подвох. И Чимин рассыпается на части вместе с душой, казалось, прогнившей до самого основания. Но бережные руки Чонгука собирают осколки, склеивают и кладут на место. Омега сам льнёт к альфе, обвивая талию руками и прислоняя заплаканное лицо к его груди. — Я не привык к тому, что меня любят, и я не знаю, что делать, — тихо признаётся, кутаясь в приятный запах амириса. — Почему он выбрал именно меня? — обращается к зверю внутри. — Ты заслуживаешь лучшего омегу, не такого пропащего, как я. — На то она и сущность. Я не верил в судьбу, — прижимает плотнее к себе, целуя в макушку, — пока не встретил тебя. Ты изменил мой мир, и моя жизнь перестала мне принадлежать, когда я впервые почувствовал твой запах. В ту ночь, когда наши запахи смешались, я ощутил странное шевеление внутри, мной овладел мой внутренний альфа, и мне едва хватило сил сдержаться, чтобы не поставить тебе метку. Потому что с той самой ночи для меня перестали существовать другие омеги. Всё моё естество тянулось к одному единственному — к тебе, — и снова приникает губами к волосам, вдыхая почти уже родной запах ванили и корицы. — Покажи мне, — немного отстраняется, запрокинув голову, чтобы отыскать глаза альфы, — покажи мне её. — Что показать? — Чонгук в самом деле не понимает, от того и выглядит вполне озадаченным. — Любовь. Я хочу почувствовать, что значит быть любимым своим альфой. — Чимин, у тебя сейчас течка. — И я хочу провести её с тобой. — А если ты пожалеешь, когда всё закончится? — Я уже сожалею, — сердце Чонгука замирает, — о том, что не остался тем утром, — и отмирает, начиная учащённо биться, — но судьба дала мне второй шанс. Я не хочу уходить, не отпускай меня снова.«Ты просто люби, люби меня. Люби меня так сильно, как только сможешь, А я тебе клянусь, что буду тоже. Ты просто люби, люби меня».
Мягкие касания, неторопливые ласки и нежные поцелуи, так непривычно, но приятно до дрожи. Чимин никогда не испытывал ничего подобного и сейчас не знал, куда себя деть, ему было так страшно сделать неверное движение, чтобы не испортить такой хрупкий и трепетный момент. Чонгук казался ему ненастоящим, плодом разгулявшейся фантазии, ведь до сих пор не мог поверить в реальность, где он — его альфа. Если бы кто-то сказал Чимину раньше, что однажды тот встретит свою пару в обители Содома и Гоморра, омега бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска в ответ на этот бред сумасшедшего. Но вот он сейчас лежал в постели, прикрыв веки, пока губы истинного скользили по его ключицам, оставляя мокрый след, покрывали поцелуями каждый изгиб и впадину, проникая намного глубже, к самому омежьему сердцу. Внутри вязкой патокой по венам разливалось тепло, обволакивая все органы, стремясь коснуться главного из них. Чимин тонул в сладостных ощущениях, растворялся в запахе амириса, чувствуя, что впервые в жизни принял верное решение, когда решился довериться Чону. Альфа неторопливо исследует уже знакомые ему формы, но теперь всё было иначе. Эмоции сплетаются между собой, образуя паутину: счастье, волнение, восхищение и умиротворение. Омежья сущность так чувственно откликается на каждое прикосновение, от чего у альфы просто сносит крышу, в особенности, когда рука опускается вниз и нащупывает вход, пальцы беспрепятственно скользят внутрь, погружаясь очень плавно, благодаря природной смазке, которой было в избытке из-за течки. Чимин невольно дёргается, и Чонгук замирает. — Мне остановиться? — немного испуганно интересуется альфа, прекрасно осознавая, что уже не сможет. — Нет, — омега мотает головой и открывает глаза, — просто мои силы уже на исходе, — притягивает за шею, обвив руками, и целует, — я хочу почувствовать тебя, — проводит языком по губам, — всего тебя, — шепотом добавляет, понизив голос до невероятно интимного. Последнее звено на цепи плавится, и зверь вырывается наружу, избавившись от оков окончательно. Чонгук впивается в губы Чимина слишком резко, вжимая его голову в подушку и придавливая всем телом. Целует жадно, покусывая и оттягивая нижнюю губу, облизывает и углубляет поцелуй, когда налитый кровью узел наконец-то погружается в измождённое от томного ожидания омегу. Двигается хаотично, широкими движениями, выходя на половину и входя до упора, пока не случается долгожданная сцепка. Из груди вырывается утробный стон, больше походящий на рычание, и клыки сами по себе вытягиваются, приобретая острую форму. Чонгук пытается контролировать свою сущность, крепко сжимает рот, ощущая металлический привкус от прокушенной плоти. Жмурится, не прекращая двигаться внутри своего омеги, и упирается лбом в его плечо. Воображаемый флакон с катализатором разбивается, и срабатывает цепная реакция. Расположенная немного выше железа выбрасывает в воздух феромоны с усиленным запахом корицы. Чон оказывается больше не властен над своим внутренним альфой — тот беззаветно подавляет человеческую сторону, принимая бразды правления в свои лапы. — Прости, — только и успевает прохрипеть прежде, чем острые клыки впиваются в нежную кожу на шее, прокусывая её и обагряя светлые простыни каплями крови. Омега вскрикивает, вонзая кончики ногтей в спину альфы. Дурман охватывает сознание, постепенно первичная боль утихает, на смену ей приходит странное чувство, словно тело окатывает огненным жаром. Его всего трясёт, а в голову ударяет эйфория, от чего перед глазами всё начинает плыть, и на лице расцветает пьяная улыбка. Чимин поворачивает голову и ловит губы Чонгука. На языке ощущается вкус собственной крови, и от переизбытка эмоций кончает первый раз. Несколько резких размашистых толчков — и омегу накрывает вторая волна. Когда его уже размазывает по постели от прилива третьей, альфа наконец-то достигает своего пика и изливается семенем, заполняя собой до краёв. Дышит загнанным зверем, уткнувшись лбом в чужой и прикрыв веки, не спешит разрывать сцепку. Пока сквозь пучину вожделения не прорывается подавленная альфой человечность. Он вдруг резко отрывается от Чимина и устремляет взгляд на шею, где теперь виднелся отчётливый след от клыков. Метка. Внутренний альфа закрепил клятвой на крови своё право. Отныне этот омега принадлежал только ему. Но он совершенно забыл спросить самого омегу об этом. Чонгук в ужасе смотрит на содеянное, боясь встретиться взглядом с глазами, в которых может увидеть разочарование или даже ненависть к себе. «Что же я наделал?» — сокрушается в мыслях. — Чонгук, — тихо зовёт по имени, но Чон не реагирует, уставившись на красную отметину. — Посмотри на меня, — просит каким-то слишком ласковым голосом, какого альфа ещё не слышал, — пожалуйста, — набирается смелости и, коснувшись подбородка, поворачивает лицом к себе. — Всё нормально, — успокаивает его нежными поглаживаниями по щеке. — Я должен был спросить у тебя разрешения прежде, чем ставить метку. — Мы оба знали, что это неизбежно случится. И я не жалею, слышишь? Мой омега тоже признал в тебе своего альфу. Я почувствовал это, когда ты укусил меня. — Ты что?.. — у Чонгука отняло дар речи. Он не был готов услышать подобное вот так сразу. И вместо ожидаемого полёта в небеса от счастья, тупо пялится в упор широко раскрытыми глазами. — Теперь я по-настоящему твой. А ты мой. Мы связаны. — Мой, — словно завороженный, повторяет за Чимином. — Твой, — подтверждает и тянется, чтобы поцеловать, — душой и телом, — шепчет в поцелуй, — только твой.* * *
После той ночи Чимин в самом деле не хотел уходить. И он остался. Рядом со своим истинным альфой. Даже если бы попытался, Чонгук бы не позволил ему исчезнуть снова. Не теперь, когда омега гордо носил его метку, обозначающую, что ни один альфа в этом проклятом мире не посмеет прикоснуться. Чимин больше не был одинок, он чувствовал себя любимым и, самое важное, защищённым. И был безгранично благодарен Чонгуку за то, что тот дарил ему это чувство покоя, став тихой гаванью, к чьим берегам спустя годы скитаний причалило израненное и изувеченное чужой жестокостью сердце. Альфа подарил своему омеге шанс начать всё заново, став другим человеком, научиться жить свободно, не испытывая ненависти к себе. Однако прошлое продолжало лежать мёртвым грузом на душе, утягивая камнем вниз каждый раз, когда хотелось наконец-то высвободиться и выплыть наружу. И чтобы избавиться от него, Чимин решился впервые рассказать свою историю кому-то. — Мне было шестнадцать, когда это случилось, — начал он неспешно, нервничая и выкручивая от волнения фаланги пальцев. Чонгук замечает это и берёт его руки в свои, без слов давая понять: «я рядом, тебе больше не о чем переживать, я люблю тебя». Омега дёргает уголками губ и продолжает: — У меня тогда началась первая течка, и мой отчим изнасиловал меня, воспользовавшись отсутствием папы, который уехал в командировку. Но когда папа вернулся, и я всё ему рассказал, он мне не поверил. Мне никто не поверил, — голос предательски дрогнул, когда слёзы, скопившиеся в уголках, наполнили глаза, — даже в полиции. Я был несовершеннолетним, и мне сказали, что заявление может написать только родитель или опекун. Но за меня некому было вступиться. Через пару месяцев всё повторилось снова. Я знал, что мне опять никто не поверит, и ушёл тогда из дома. Но идти было некуда, поэтому я уехал к дедушке в пригород Пусана. Все карманные деньги, что у меня были, ушли на билет. — Ты рассказал дедушке, что с тобой произошло? — Нет. У него было больное сердце, он бы просто не пережил, если бы узнал. Хотя он и так протянул недолго, — по щекам заструились мокрые дорожки, — дедушка сильно болел и через год умер. И тогда я остался совершенно один. Я всё ещё был несовершеннолетним, а семья от меня отказалась. За всё время папа даже ни разу не позвонил, он выбрал мужа, а не своего ребёнка, которого растил практически с самого рождения один. Какой-то альфа оказался дороже родного сына, — омегу опять начинает трясти, и Чонгук притягивает его к себе, кладёт подбородок на макушку. — Не заставляй себя, если тебе трудно, — проводит рукой по волосам, — не хочу, чтобы ты проживал эту боль снова. — Я должен, — шмыгает носом, — иначе прошлое так и будет преследовать меня. Я устал просыпаться от ночных кошмаров, которые не оставляют меня даже спустя столько лет. Пожалуйста, выслушай меня. Мне это нужно. — Хорошо, — с тяжёлым сердцем соглашается альфа и отпускает омегу, позволяя ему вернуться в исходное сидячее положение. — После смерти дедушки я был совершенно разбит, чувствовал, что меня лишили самого ценного — единственного человека, любившего меня не за что-то, а вопреки. Он продолжал заботиться обо мне даже тогда, когда сам нуждался в постоянном уходе из-за болезни. И когда его не стало, мой мир пошатнулся, я потерял свой ориентир в жизни, которая оказалась такой пустой и никчёмной. Дедушкиных сбережений хватило ровно на полгода, и тогда я почти оказался на улице из-за неспособности оплачивать счета, но появился Дохва. Я был в таком отчаянии, что он мне показался ангелом, посланным с небес. Дохва погасил все мои долги, помог поступить в университет на факультет искусств, оплачивал репетиторов, заботился, когда я болел, и всегда был так добр. Заменил родного отца, которого я никогда не знал. Но он никогда не давал мне прямого ответа на вопрос, зачем ему всё это. Почему состоятельный и самодостаточный альфа вдруг решил взять под свою опеку такого беспризорника, как я? Только говорил, что напоминаю того, кого он любил в юности. Я не заметил, как сам влюбился. По крайней мере, мне так казалось. Ко мне впервые, кроме дедушки, кто-то относился так хорошо, и я, чтобы не чувствовать себя должным, решил, что моих чувств окажется достаточно. Я сам предложил ему себя. Сперва Дохва был очень нежным со мной, и я только сильнее привязывался, не замечая очевидных изменений. Как забота превратилась в постоянный контроль, мне буквально приходилось отчитываться за каждый шаг, сделанный за порог квартиры, которую он для меня снимал. Дальше всё становилось только хуже. Дохва принимал за меня решения по поводу всего: как одеваться, как питаться, кого исключить из своего круга общения — его водитель лично отвозил и забирал меня каждый день с занятий, следил за мной повсюду. Иногда казалось, что даже в квартире повсюду были скрытые камеры и прослушка, потому что Дохва знал обо всём, что я делал, с кем разговаривал и о чём. Но я воспринимал подобное отношение как должное, ведь целиком и полностью зависел от этого альфы. Смотрел сквозь пальцы на всё, не желая осознавать, как моя золотая клетка превратилась в обыкновенную темницу с надзирателями и тотальным отсутствием свободы выбора. — Как тебе удалось выбраться из этих отношений? Ты сбежал от него? — Нет. Он сам избавился от меня, когда я ему надоел. Точнее, перестал быть покорным и удобным. Ему осточертели мои постоянные истерики, как он сказал. А я просто хотел, чтобы прежний Дохва, который был добр и ласков со мной, вернулся, — судорожно вздыхает и так же рвано выдыхает. Не смотрит Чонгуку в глаза, ему стыдно. Знает, что альфа не осудит, чтобы тот не сказал, но всё равно чувствует себя неуютно. Наверное, потому, что понимает: в глубине души Чону неприятно слушать про бывшие отношения своего омеги. Но это часть истории Чимина, самая важная, которая и послужила тем самым толчком в пропасть, где он погряз в омуте саморазрушения и беспорядочных половых связей. — В один из дней водитель, как обычно, встретил меня после учёбы, но домой мы не поехали. Он выгрузил чемоданы с моими вещами на обочине и забрал ключи от квартиры. Мои счета были закрыты, а номер — заблокирован. Благо, обучение в университете Дохва оплатил за все пять лет. Это всё, что он оставил мне, помимо тряпок, прощальный подарок, так сказать. Хотя, думаю, если бы можно было вернуть деньги, он бы непременно сделал это. И я снова остался один, выброшенный на обочину жизни. Но тогда принял одно судьбоносное решение: больше ни один альфа не причинит мне боль, не они, а я буду использовать их. Мне казалось, что месть через других поможет облегчить боль. Однако становилось только паршивее. И в какой-то момент я просто отключил все чувства, пустив жизнь на самотёк. Мне уже было всё равно, как низко падать. Потому что меня заставили поверить в то, что не заслуживаю ни любви, ни хорошего отношения. — Чимин, — Чонгук не выдерживает и останавливает душевный порыв, чувствуя, как Чимин слишком глубоко погружается в то состояние, из которого альфа так долго и упорно вытаскивал каждый божий день, проведённый вместе. Учил любить себя, принимать таким, какой есть. А для любящего альфы он был самым прекрасным созданием на всём белом свете. Красивым, ласковым, милым, таким хрупким и очаровательным, что хотелось весь мир к его ногам положить и головы тех, кто посмел когда-то причинить вред. — Ты больше не одинок, — касается лица омеги, заставляя посмотреть ему в глаза, — и никогда не будешь. У тебя есть я. Костьми лягу, но больше никому и никогда не позволю причинить тебе боль. Потому что твоё счастье — моя самая главная прерогатива. И я буду делать всё возможное и невозможное, чтобы на твоём прекрасном лице всегда сияла только улыбка. Ты знал, что у тебя самая красивая улыбка на свете? Чимин слушает каждое слово, и сердце начинает биться чаще. Неужели это не сон, и мужчина перед ним настоящий? Все пережитые страдания, боль и унижения были на самом деле испытанием судьбы на пути к нему. Тому, кто принял со всеми недостатками и сумел излечить сломленную душу. Он никогда не просил ничего взамен, только отдавал. И теперь Чимин понимал, почему у него ничего не получалось с другими. Потому что он всё это время ждал встречи с Чонгуком. С его истинным альфой. — Помнишь, ты как-то спросил меня, как бы я хотел назвать нашего ребёнка? — вдруг неожиданно сменил тему, взобравшись на колени к альфе и обвив его за шею. — Ты тогда так и не смог придумать имя, — улыбнулся ничего не подозревающий Чон. — Ин Бом. — Ин Бом? — Весенняя любовь. Ну, или любовь, рождённая весной, — пояснил Чимин. — Интересное сочетание. Но почему именно весной? — и в процессе озвучивания вопроса меняется в лице. До него наконец-то доходит. — Погоди, — отодвигается немного назад, чтобы лучше видеть уже сверкающего во всю омегу, — это то, о чём я думаю? — Да. Я несколько дней назад сделал тест, но хотел удостовериться, поэтому утром сходил к врачу. Срок две недели уже. — Так вот, что за «срочные дела» у тебя образовались в восемь утра в воскресенье. — Я просто хотел убедиться, — виновато выпячивает губки. — Ты сердишься, что не рассказал раньше? — Ты с ума сошёл?! — воскликнул Чонгук на эмоциях. — Я стану отцом! — прокричал чуть ли не на самое ухо, когда резко дёрнул Чимина на себя и смял в объятиях почти до хруста костей. — Я так тебя люблю, — целует в щёку, — как же я сильно тебя люблю, — затем во вторую, — моё сокровище, мой самый прекрасный омега, — прижимается к губам, оставляя почти невесомый, но такой нежный поцелуй. — И я тебя люблю, — мурлычет омега, — и хотел бы любить ещё долго, но ты меня сейчас задушишь, — смеётся. — Ох, прости, — ослабляет хватку, а после вовсе смещает со своих колен обратно на диван. — Я сейчас, — буквально выбегает из комнаты, спотыкаясь о невидимые препятствия. Из спальни слышится какой-то приглушённый шум, и Чимин с интересом наклоняется вперёд, пытаясь понять, что же там происходит. Альфа возвращается через минуту, держа руки за спиной. Подходит ближе и останавливается, глядя сверху вниз, но как-то обеспокоенно. — Что? Почему ты так смотришь? — теперь уже волноваться начинает сам Чимин, и это отчётливо слышится в его тоне. Он уже было хотел встать, как Чонгук в моменте опустился перед ним на одно колено и взял его ладонь в свою. — Я купил его ровно на следующий день после того, как ты сказал, что твой омега признал во мне своего альфу и теперь мы связаны, — начал неторопливо, вспоминая заготовленную давным-давно речь. Вот только не учёл, что сколько бы не репетировал перед зеркалом, стоило взглянуть в любимые глаза, и всё напрочь вылетело из головы. — Ждал подходящий момент, не хотел торопить события, чтобы не напугать тебя своим напором. Но, кажется, судьба вновь распорядилась так, как посчитала нужным, — слова путаются, кажутся недостаточно красивыми, но Чонгук продолжает, решив отключить мысли и довериться сердцу: — Я навсегда запомнил день нашей встречи: именно тогда я впервые почувствовал, как сильно может биться моё сердце. С тех пор прошёл не один месяц, но я все ещё ощущаю этот трепет в груди при виде тебя. И я хочу, чтобы это чувство было со мной всегда. Только после того, как ты появился в моей жизни, я понял, что на самом деле и не жил до тебя. Какими ужасно серыми и пустыми были все мои дни без твоей улыбки. Я уже говорил, что у тебя самая красивая улыбка на свете? Да, кажется, говорил, — нервно усмехается, ощущая, как начинают потеть ладони от переживаний. — И я не представляю больше свою жизнь без неё. Потому что она, подобно солнцу, освещает мой путь. Мне не нужно других светил, даже если наступит Полярная ночь, с тобой мне будет светло. Я готов беречь этот свет до конца своих дней, и после, ведь моя любовь к тебе будет жить вечно, — Чонгук отпускает руку Чимина, чтобы открыть перед ним маленькую бархатную коробочку в форме солнца. — Мои душа, тело и разум всегда принадлежали только тебе, ещё до нашей встречи. И моё сердце выбрало тебя. Я знаю, что ты — единственный, с кем я хочу разделить всю оставшуюся часть моей жизни. Ты станешь моим мужем? Чимин молчит. По его выражению невозможно распознать оттенки эмоций, он просто в ступоре. Смотрит на кольцо перед собой и не моргает. Кажется, даже не дышит. — Любимый? — не выдерживает затянувшейся паузы. — Я… — постепенно отмирает, будто в замедленной съёмке поднимает голову, и Чон замечает глаза, полные слёз, — я согласен, — дрожащие уста произносят заветные слова и следом омегу захлёстывают чувства. Он плачет, улыбаясь сквозь слёзы, когда возлюбленный надевает на его безымянный палец кольцо из белого золота, на внутренней стороне которого было выгравировано «Siceratinfatis», что в переводе с латыни означает «так было суждено». Через пять с половиной месяцев тёплым апрельским днём на свет появился маленький альфа Чон Ин Бом. Любовь, рождённая весной. И после всех невзгод, Золушка на одну ночь наконец-то обрела своё «долго и счастливо».