***
— Значит, овца, — с важным видом повторяет Нейро. Он сидит за начальским столом, сложив руки в своем обычном жесте. Разве что подбородок держит на весу, так, словно его заставили выпрямиться, привязав к спине железный прут. Демон думает не долго, на самом деле, кажется, не думает совсем, — просто смакует ситуацию. Наконец он выносит вердикт: — Мерзко, но решаемо. — И что, она уйдет? — спрашивает Сасадзука неуверенно, и посматривает на Яко. Та отводит взгляд. У нее нет никаких гарантий, что демон не врёт. Или не ошибается. — Может уйдет. А может и нет, — просто отвечает Нейро, не меняясь в лице. В его улыбке нет самодовольства или насмешки, но всё же от нее веет чем-то несерьёзным. Не соврал ли он об опасности? Что если овца — это просто овца? «Беее~» — блеет овца из угла, поддерживая эти мысли. Но от поддержки видимой только ему овцы Эйши лучше не становится. — Не внушает доверия, — бормочет Эйши, протягивая руку к пачке сигарет. Демон злобно щурится, кривит губы, собираясь что-то сказать, но не успевает, — голову стягивает боль, как раскаленный обруч, и мужчина хватается за виски. — Сасадзука-сан! Яко бросается к нему и подхватывает под локоть. Инспектор тут же выпрямляется и отмахивается от помощи, но всё же садится на диван. Перед глазами пляшут звезды, а кофейный столик теряет свои углы. Только овца на другом конце комнаты остаётся чётким пятном в размазанном мире. — А может оставим её? — весело предлагает Нейро. — Будем бороться с вредной привычкой. — Нейро! — девочка подскакивает к нему и они вместе о чем-то шепчутся, шипя, как клубок змей. Эйши продолжает сидеть: боль немного отступает лишь для того, чтобы вернуться опять с новой силой. Пара минут и он снова может видеть без мутной дымки — скалящего зубы демона в болезненно-ярком костюме, овцу у него под боком с блестящей звездой, Яко, неловко улыбающуюся ему с соседнего дивана; от этой улыбки хочется схватить её, стиснуть в объятьях и зацеловать, и от этого, он верит, боль уйдёт окончательно. Всё таки человек ко всему привыкает. Даже к воображаемым овцам. Сасадзука-сан знает, что скоро боль усилится, и придётся привыкать опять. Это то знание, которое даже не нужно получать, оно просто есть. А потому тихо, покладисто спрашивает: — Так что надо делать? Ответом ему служат две довольные улыбки.***
То, что происходит дальше, похоже больше на жертвоприношение. Демон торопливо раскидывает адские приборы, походящие на порождения, — или части, — его самого, по всем углам и стенам, а потом прогоняет Яко за дверь. Та давит улыбку сквозь испуг и успевает сжать мужскую руку перед тем, как исчезнуть. — Что мне нужно делать? — Ничего, — голос демона клокочет. — Просто сядьте или лягте, это неважно. — К чему все эти… — Эйши пытается подобрать слово. — К чему столько приготовлений? — О, нам нужно убедиться, что Овца не сбежит. Будет… тоскливо, — Сасадзука успевает подумать, что этому слову Ногами-сан научился у Яко, — если она сбежит и тут же залезет в голову ещё одному отбито-… кхм, несчастному. Таких, конечно, надо ещё поискать… Последнюю фразу демон говорит уже для себя; инспектор хмурит брови, пытаясь собрать информацию воедино — что-то кажется ему важным в этом объяснении, но из-за головной боли он не может понять, что именно. А буквально в следующий миг свет наполняет комнату агентства, и отчаянный вопль овцы глушит все звуки. Боль разрезает тело. Сначала Эйши кажется, что с костей пытаются снять мясо, срезать, словно с бараньего ребра, а потом он просто-напросто теряет способность мыслить. Что происходит с ним с этого момента, он не мог бы ни вспомнить, ни описать. Сознание возвращается к нему очень медленно, словно его вытаскивают из глубокого болота. Даже открыв глаза, он всё ещё не может ни видеть, ни слышать. Первым к нему возвращаются тактильные ощущения: Эйши чувствует тяжесть тела, тепло на ладони — даже измученным разумом он догадывается, что это Яко держит его за руку. Потом появляется свет. Много света, белого, режущего невидящие глаза до лопнувших капилляров. Но после всего, что с ним случилось, Сасадзука-сан уже не обращает на такой мелкий дискомфорт внимания. Следующим в уши ударяет шум. Гулкие звуки непонятно чего, отдающиеся волнами по голове. Голова… Эйши очень удивляется тому, что он её наконец-то чувствует. Некогда самое больное его место в какой-то момент словно исчезло. Инспектор мог бы даже поверить, что Ногами-сан просто снял её, голову, с плеч. Он лежит так долго, что успевает заснуть. А когда с легким стоном просыпается, на улице ночь, синего костюма нигде не видно, а Яко спит прямо на полу, положив голову ему на грудь и переплетя их пальцы. От его голоса она морщит нос и начинает бормотать. Что-то про камбалу и круглого кальмара. Она снова гоняется за едой во снах, и Сасадзука-сан слабо улыбается. Мышцы лица тут же сковывает судорога. Видимо, на время ему придётся вернуться к себе старому: безликой картонке вместо живого человека.***
Всё возвращается на круги своя. Сасадзуке-сану приходится взять больничный, ещё неделю он еле ходит. Когда Усуи слышит об этом по телефону, то задыхается от удивления, но подписывает бумаги. Опять без каких-либо вопросов. Яко-тян, фактически, переезжает к нему жить, её вещи расползаются по всей квартире, как тараканы, чемодан занимает место овцы в дальнем углу — та больше не появляется, лишь иногда напоминая о себе болью в висках. В принципе, можно отпустить и забыть, но у Эйши всегда были с этим проблемы. Он прокручивает эту ситуацию раз за разом, вспоминает слова Ногами-сана, ищет недомолвку или связь. Одним вечером он всё же не выдерживает и спрашивает: — Яко-тян. Ты не знаешь, что сделал Ногами-сан с овцой? — М? — Яко отрывается от упаковки со снеками, которую она вновь притащила в постель. Без его на то разрешения. — Он убил её? — Что? Конечно же нет! Нейро поймал Овцу и, э-э… посадил в коробку. Сасадзука приподнимает бровь и вытаскивает из пакета креветку. Вся в панировке, она больше похожа на дольку мандарина. — Ну, по крайнем мере то, что он мне показал, было похоже на коробку. Такой черный кубик. — Овца сидит… в коробке? Яко мнётся, неспеша с ответом. Эйши легко щипает её за руку. Овца ушла, но вся эта её история всё ещё занозой сидит у него в голове. — Возможно, — начинает Яко неуверенно, — она не сидит там. Нейро сам не знает, удалось ли её поймать. Овца очень опасная и очень проворная. А ещё, вообще-то, она чувствует опасность за версту. Чтобы узнать точно, нужно открыть коробку… — Но тогда сидящая там овца выпрыгнет и сбежит, так? Девочка кивает. Вытирает пальцы о салфетку и сворачивается калачиком на мужском плече. Овца Шредингера — это не тот ответ, которые может устроить Эйши. — Я всё равно не понимаю. Что за овца? Чтобы было, если бы она осталась? — Вас бы долго мучали головные боли, а потом вы бы умерли. В конце-концов. Отдав все силы Овце. — Почему Ногами-сан говорил про отбитых? — А? — Яко поднимает голову, в её глазах искреннее удивление. Сасадзука признается, — он обожает тот факт, что Яко не умеет лгать. — Ногами-сан сказал: «Она сбежит и залезет в голову ещё одному отбитому», — мужчина пробует слова на язык, припоминая, так ли это звучало; а затем продолжает. — А в конце добавил: «Таких, конечно, надо ещё поискать» И вот тут Яко ломается. Сасадзука не может сказать, как понимает это каждый раз, вроде, никаких отличий, но это также заметно, как если бы у неё внезапно поменялся цвет глаз. Что-то совсем невесомое в лице, что-то, что не описать словами, но он знает, — с этого момента Яко начнёт лгать. — Я не знаю. Какую-то глупость. Вы же знаете, он любит так делать. Слишком много слов для правды. Стандартная ошибка плохого лжеца. Яко не умеет лгать, он не желает; а потому его лицо тоже меняется, отражая нечто большее, чем недовольство. Девочка нервно сглатывает и быстро сдаётся. — Он просил не говорить. — Вот как? И ты его послушаешь? Не будешь рассказывать мне, что случилось со мной же? — Я… — Послушаешь его, а не меня? — Только не начинайте сейчас. Эйши приподнимается, садится ровно, буквально сбрасывая её с плеча. Он злится так, словно у него забрали что-то дорогое, и сам удивляется этому. Кажется, он ещё никогда не злился на Яко так сильно. — Говори. — Не указывайте мне. Сасадзука кивает. Они договаривались, что он не будет. — Пожалуйста, скажи мне, — он собирает все свои остатки мягкости. Это работает. Яко сбрасывает возникший на мгновение звериный оскал и вновь мнётся в нерешительности. И это «плохая» нерешительность. Её тяжело продавить, она подобна угрю в тазу, мокрая чешуя выскальзывает из рук, никак не даваясь в хватку. И Яко будет вертеться и тянуть, тянуть до победного или до последнего, — тогда, когда ему самому уже поперек горла встанет эта правда. Эйши пытается взять лаской: берет ладони в свои, слабо сжимает; но его руки холодные, как лёд, и это больше похоже на угрозу, чем на задабривание. Яко, к счастью, игнорирует его просчёт, и это может говорить о том, что ей очень стыдно. Они ещё какое-то время сидят, мужчина вглядывается в её лицо, но не может найти ответа. Тогда он встаёт и уходит на кухню. Открывает окно на распашку и думает, что ему делать. Мысль сидит в его мозгу, не давая расслабиться, сбивая все другие размышления с пути, отвлекая. С овцой и её болью до звёзд он разгребал бумаги без единой ошибки, со скоростью, невиданной ему самому, а сейчас, с этой мелочью, зависает над приготовлением омлета. Яко уже устала ругаться из-за испорченных продуктов. Ну не может он взять и отпустить. Просто не умеет. Слышатся шаги, — это лакомка вылезла из тёплой спальни и, обнимая себя за плечи, пришла к нему. В одной майке и белье, и Эйши качает головой. — Ты замёрзнешь. Иди оденься. — Я ненадолго, — и встаёт рядом с ним, копирует, прислонившись также к кухонной тумбе. Сасадзука вглядывается в темноту, но видит лишь желтое пятно фонаря. Овца была с ним всего два дня, а он уже привык искать её взглядом. Со всеми бы привычками так, со всеми полезными. Мужчина вдруг ловит себя на том, что ему некомфортно без блестящих глаз, глядящих на него из угла. Чертовщина какая-то. Он снова берет Яко за руку, и на этот раз его пальцы тёплые. — Я не могу это всё забыть, — признаётся он. Девочка опускает голову ещё ниже, но кивает. — Я вижу. Я боюсь, вы возненавидите меня, если я расскажу. Эйши почти смеётся. — Я никогда не возненавижу тебя. Ты это знаешь. — «Никогда не говори никогда». Относительно недавно вы бы сказали, что никогда не встретите демона. Или не увидите волшебную Овцу. — Так она волшебная? — Она… хищница. Яко вновь умолкает, но Эйши больше на неё не давит. Ждёт, пока цепи обещания сами сломаются под напором вины. Когда устаёт просто ждать, вновь бегает глазами по тёмным углам, выискивает мохнатую фигуру и злится, когда не может найти. Злость разгорается; он не возненавидит Яко, но вполне может Ногами-сана. Скромный ассистент — слишком своеобразная персона, чтобы иметь хоть какой-то кредит доверия. Ненавидеть его за то, что он украл овцу, оказывается легко и даже приятно. — Овца выбирает тех, кто потенциально может достичь чего-то выдающегося, — начинает лакомка негромко. — Чего угодно. И пускает ресурсы тела в расход, заставляя человека использовать силу. Только эта овечья сила почти неподвластна нам, людям. — Поэтому в конце выбранный человек, достигший всего, умирает, — заканчивает мужчина за Яко, и его злоба наконец обретает явные черты. — Ты считаешь, что я брошу тебя ради силы? — вопрос выходит холодным и чётким, как поставленный удар ножа. Должен быть таким же смертельным, но Яко, кажется, морально подготовилась. Не пугается, не плачет и даже не меняется в лице. Взгляд — убитый заранее. — Я не думаю, что вы бросите меня ради гипотетической возможности получить её. Но я… Я правда боюсь, что почувствовав силу в своих руках, вы не сможете от неё отказаться. Поэтому я… мы, мы с Нейро решили вам ничего не рассказывать. Яко знает, почему он злится. Яко знает и боится поднять взгляд. Это не оскорбление, это даже не ложь — это предательство. Возможно, она знает даже больше: например, почему он так резко реагирует, почему привязался так к этой чертовой овце… Её потенциальное знание подливает масла в огонь, в пожар, который и так охватил всё, что видно. Эйши сказал: «Я не возненавижу тебя», он сказал: «Ты это знаешь», но, получается, он ошибся. Яко не останавливает его, когда он начинает собираться, кидает одежду в рюкзак. Его ненависть похожа на подростковый бунт, каприз парнишки, а не взрослого мужчина, но сейчас Сасадзука об этом не думает; он на это не способен. Яко ловит его у двери, её голос испуганно дрожит. — Когда вы вернётесь? — Я не хочу тебя видеть, — вместо ответа говорит Эйши и уходит, хлопнув дверью. Возможно, он злится потому, что действительно хотел этой силы. Чтобы прийти в себя, ему требуется два дня и пинок от демона. Днём он спит, ночью топчет дороги и давится холодом сумерек, а потом натыкается на кривую фигуру, стоящую, головой вниз, на плафоне фонаря. Сначала Сасадзука даже не признаёт его, рассматривает издалека, прикидывая риски, а когда понимает, кто это, подходит ближе. Ногами-сан смотрит куда-то на горизонт, показательно игнорируя его существование, и лишь помучив, переводит взгляд. — Мне казалось, изводить мокрицу — моя ответственность. Эйши ничего не говорит, молчит в ответку. Разглядывает нечеловеческие зеленые глаза и пытается представить, что на его месте чувствовала Яко-тян, когда первый раз встретила демона, что свесился с её потолка. — То, что достаётся вам… Разве вы, люди, не называете это «after care»? Это совершенно другое, и Сасадзука позволяет себе усмехнуться и покачать головой. Яко стоит лучше следить за своим коллегой-демоном, он хватается совсем не тех слов. — Это ты надоумил её не рассказывать? Единственный вопрос, который его интересует. Ногами-сан отвечает без раздумий. — Я. — Почему? — Не буду посвящать вас в свои планы. Вам они не очень понравятся. И помешать им вы вряд ли сможете. То, что важно: она вам доверяла. Эйши не верит. По крайней мере, не в последнюю часть. В конце концов, Яко сама созналась, что сомневалась в нём. Вполне возможно, демон врёт ненамеренно. Как бы он не пытался казаться всесильным, человеческие чувства и даже мысли — не его стезя. Ближайший к нему человек, Яко, и та — загадка. Справедливости ради, Эйши сам не догадывался, что её это так пугает. Хотя… возможно, он просто не хотел об этом думать. Сасадзуке не повезло оказаться вторым ближайшим человеком, теперь он — новый полигон, место испытания всего, чему успели и не успели научиться. Ногами-сан, словно годовалый ребёнок, пробует взаимодействовать с миром, общаться с людьми, заводить знакомства. Пока — не очень удачно. Эйши старается держаться благосклонно и не губить начинания на корню. — Вы ведь уже догадались, почему вас так злит, что Овцы больше нет? — …Наркотик. Демон улыбается. — А теперь вернитесь к Яко. Считайте, что я вас очень прошу. И Эйши возвращается. Не потому, что боится дьявольского гнева, не совсем потому, что попытки демона просить побуждают в нём родительское благодушие, и не только потому, что скучает по Яко. Злоба в нём остыла, её уже не назовёшь громким словом «ненависть». И всё же он возвращается скорее по инерции. Ему даже кажется: если бы демон не пришёл, в конце концов ноги мужчины всё равно привели бы его к дому. Квартира в полумраке, но на кухне горит свет. Шипит масло, шумит посудомойка, Яко стучит ножом по доске. От запаха еды по телу расползается тошнота, и Эйши понимает, что почти ничего не ел за всё это время. Он проходит босиком в гостиную, кидает рюкзак на диван, и девочка тут же отрывается от готовки. — Вы вернулись, — в её голосе нет удивления, только радость. Значит, сама попросила Ногами-сана его вернуть. — Да, — Сасадзука мнётся мгновение. — Прости. Я бы обнял тебя, но после такой прогулки мне нужен душ. Яко улыбается и кивает. В глазах не разглядеть ни на намёка на страх, и это пленяющее чувство, — что тебя всегда ждут и всегда рады видеть. Самые крепкие и дурно пахнущие куски злобы Эйши смывает кипятком, потом бреется и долго чистит зубы, раздирая дёсны почти до крови. Можно сказать, на кухне он появляется уже новым собой, но это, конечно, ложь и фантазия. И всё же мужчину давит чувство, что он отсутствовал несколько месяцев, а не два дня. Яко уже ничего не режет, вытирает руки полотенцем и регулирует огонь на плите. Через запотевшую крышку не видно, что в сковороде, но по запаху мужчина делает предположение — это рагу из курицы с перцем и луком. Просто, но вкусно. Словно специально готовила к его возвращению. — Ногами-сан подтвердил, что Овца отравляет разум, — Эйши подходит и встаёт рядом, не решаясь пока коснуться. Он чувствует потребность объясниться, то ли оправдаться, то ли просто обсудить всё ещё раз. И встаёт прислонившись к тумбе, так, чтобы почти всю квартиру было видно — даже дверь в спальню и та открыта. — Вы имеете ввиду — убивает? — Нет, привязывает. Лишает рассудка. — Это… хорошо, не так ли? Скоро всё вернётся в норму, нужно просто подождать, — Яко улыбается с надеждой в глазах, но всё равно выглядит жалобно. Эйши с усилием кивает головой. С усилием, потому что сегодня, сейчас врать девочке тяжело. Но он не может позволить себе всё испортить. Он правда хотел эту силу. Яко не стоит об этом знать. Он не простит себе, если Кацураги вновь начнёт просыпаться от кошмаров, если начнёт нервно ловить его руку, боясь с утра оказаться в постели одной. Он должен защищать её, а не пугать. По крайней мере, он так это видит. И он, и Ногами-сан. Её улыбка выходит смазанной, и Сасадзука тянется к ней рукой, проводит пальцем по губам. — Теперь я не уйду. — Я верю в это. Яко отрывается от тумбы, встаёт на цыпочки и легко целует. Цепляется за шею, чуть царапая своими тонкими ногтями, только для того, чтобы в конце концов углубить поцелуй. Эйши позволяет себе утонуть в нём. Лишь бы не думать о том, что он сам себе не верит.