Об очевидных галлюционогенных винах

Рука даос-хёна на его колене. Тан Бо смотрит на эту руку, как на иноземца из далёких стран, чувствуя, как вино протекает из уголка рта, когда он забыл проглотить его. Рука хёна. На его колене. На его колене тёплая и прекрасная рука хёна. Нет, предложение не становится понятнее. Тан Бо не может осознать, что эта рука здесь делает. Быть может, у него алкогольное отравление? У него начались галлюцинации? Из чего, чёрт подери, это вино? Он смотрит на чарку в своей руке, с подозрением тысячелетия принюхиваясь к ней, пока его хён, не глядя на него, отпивает из своей и неловко произносит: — Если ты не против… — и Тан Бо уставился на чужое лицо; это что, намёк на румянец (нет, правда, из чего это вино?!). — Хотя, я понимаю, что у нас не такие отношения, но мне немного лень ходить сейчас по городу после дороги. Но я и не имею в виду, что это должно что-то значит или что-то менять, — что менять, хён?! хочет кричать Тан Бо, но слишком поражён безумием, происходящим вокруг. Это слишком реалистично для любого его сна. Впрочем, в любом его сне хён просто прижимает его к ближайшей поверхности и трахает, пока у него не заболят ноги, кха, он отвлекся. — У меня есть несколько идей на вечер… — заканчивает его хён, и Тан Бо, наверное, пропустил предложений, ну, знаете, сто, потому что он всё ещё не понимает, что происходит и куда он попал, когда даос-хён поворачивается к нему, его лицо лишь слегка неловкое, слегка неуверенное, будто не знает, почему он вообще говорил об этом. — Или ты не переносишь мужчин? Ах. Тан Бо понял. — Кто ты и что ты делаешь в теле моего даос-хёна, ублюдок! — презрением говорит Тан Бо, потому что, очевидно, его хён одержим. Не может быть так просто. Он влюблён в даос-хёна с первого дня и через сорок лет, когда его не замечали и отвергали так много раз, что Тан Бо был уверен, что для его хёна он действительно не был более, чем сопляком. Это не может быть так просто. Его хён? И завуалировано предложить ему потрахаться без обязательств? Не смешите его! Если бы это было так просто, то Тан Бо бы подстроил таких ситуацию штук десять за один только месяц. Не-его хён выглядит недовольным, когда допивает вино. — Этот сопляк… что ты несёшь? Можешь просто сказать нет, тьфу… И великолепная рука покидает его коленку, что он чувствует холод после такого тепла. — Ладно, я понял, — не-его хён вздыхает, вставая и прицепляя меч к поясу, — пойду найду кого-то, последи за вещами, сопляк. Можешь меня не ждать сегодня, — и этот человек, это существо с лицом его хёна просто так, без драки, без обмана, начинает уходить. Что, если это правда? — спрашивает его разум, и он метнул кинжал быстрее, чем обдумал, что делает. Его хён наклоняет голову влево, и кинжал пролетает мимо, прямо в закрытую дверь. — Сопляк… — и это уже звучит зло и раздражённо, ровно, как он привык слышать, когда хён поворачивается к нему, а он встаёт быстрее, чем когда либо, направляясь к нему, — какого чёрта ты творишь, а?! Если хочешь драки, то!.. — Тан Бо обрывает его, едва не столкнув их зубы, заставляя сделать шаг назад от того, как он врезался в его грудь своей, прижимаясь к губам его хёна так, словно не может без этого существовать. Тан Бо не сможет жить с собой, если упустит этот шанс. Его хён медлил всего одну секунду, шокировано расширив глаза, усмехнувшись ему в рот, в один шаг разворачивая их и прижимая его к той самой двери, с его кинжалом у его уха; одна рука его хёна на его затылке, царапая тупыми ногтями кожу головы, другая его рука тянет чёрный пояс на его одежде, распахивая верхнюю часть (он носил эту одежду последние двадцать семь лет только для этого момента), проводя по его коже кончиками пальцев, щекоча и дразня. Хён отрывает от него, и он тянется к губам хёна, потерянный, неуверенный, что сможет жить без этого. — Любишь грубости, Бо-а? — спрашивает его хён неизвестным ему вкрадчивым голосом, и Тан Бо может только что-то невразумительное простонать. Боже, хён ещё ничего не сделал, а его колени уже подгибаются; Тан Бо так слаб, когда дело касается хёна. — Хорошо, — и он слышит усмешку, когда хён опускается к его шее и кусает, — будут тебе грубости, сопляк, — и хён срывает с него штаны одним движением; какая-то разумная часть пытается напомнить ему, что это единственные штаны, которые у него есть, но, если честно, Тан Бо говорит ей заткнуться нахуй, когда чувствует руки хёна на своих бёдрах. Нахуй здравый смысл, это проблемы того счастливого ублюдка, который проснётся утром.

(Утром, сбегая в Сычуань, Тан Бо старается больше думать о том, как нелепо он выглядит в чёрном верхе и белых штанах, а не о том, что под двумя длинными слоями старейшины Хуашань на его хёне нет ничего, кроме ботинок. Какой взрослый мужчина не носит бельё, хён?! — отчаянно думает он, стараясь убрать из головы образы, увиденные ранее; голые ноги хёна, когда он обувался, как подолы одежд плавно съехали с колена, оголив его, всё ниже и ниже… Ох, он никогда не забудет и это, верно?!).